В своем «Театре» Панков занял разные поколения. На авансцене молодые и старые актеры собрались за двумя круглыми столами. Но после того как учитель героини, а на самом деле собирательный образ (Владимир Суворов) раздаст им листочки с текстом будущего спектакля, они, перекрикивая друг друга, тут же начнут его читать нарочито громко, а всё кончится сварой. Не знаю, в курсе ли был приглашенный режиссер, так решивший начало спектакля, но оно во многом соответствовало действительности — между молодыми и старыми современниковцами назревал конфликт. Впрочем, не о нем в премьерном спектакле речь.
Взяв за основу изысканный роман Моэма, Панков сочинил свой театральный роман. Не о конкретном театре «Современник», которому на днях стукнуло 65, а вообще о театре как о модели мира: известно же, что весь мир — театр, а театр — тоже мир. Для него избран масштаб полотна. Вся сцена сверху донизу смотрится как многофигурная подвижная композиция, которая плывет в море музыки. Но красивое безмятежное плавание не пристало такому «кораблю»: он, мятежный, просит бури (как будто в буре есть покой?), и в этой иллюзии пребывает два с половиной часа без антракта.
По воле Владимира Панкова и его saund-оркестра сцена «Современника» многое испытывает впервые. Впервые вся ее глубина закрыта огромным помостом, положенным под резким углом от верхней части задника к авансцене. Впервые на ней бьются все жанры — опера, балет, драма (это само собой) и даже клоунада. Видео, кино и музыка, которая начавшись не кончается, лишь изредка, как утомленное дитя, успокаивается в пьяно... Музыка ни разу здесь не фон, а внутренний и внешний двигатель полифоничного действа. В музыкальную мистерию вмонтированы фрагменты текста как самого господина Моэма, так и классических произведений, в том числе тех, что много лет с успехом идут на сцене «Современника» — Чехов например.
Джулия Ламберт — героиня романа — преображается то в Настасью Филипповну, то в Любовь Андреевну Раневскую, то еще в какую другую героиню. У нее даже есть двойники, как тени, и притом говорящие не только на русском. Старейшая современница Елена Миллиоти с отрывком из «Вишневого сада» и рядом ее молодые коллеги, которых, может быть, когда-нибудь узнает Москва.
Понятно, что для Елены Яковлевой — это бенефисная роль. Пожалуй, впервые такое прочтение «Театра» Моэма позволяет исполнительнице сыграть не только звезду, одержавшую победу в любовной интриге. Здесь интрига круче — судьба любой актрисы (и не только звездной) от взлета до падения, от комичного до трагичного. И в любом каком ее душе угодно жанре. Яковлева разве что на пуанты не встает, но на все сто использует шанс показать свои возможности, потенциал.
«Театр» Панкова — это высказывание не просто о театре, а о современном, новом во всех его аспектах. Остроумными репликами обозначен дискурс «кто современнее» и повестка дня, которую сегодня новый театр навязчиво диктует публике, а та ее в массе своей не принимает. Наконец, состояние нового поколения артистов, лишенных сценического обаяния, и их, по мнению режиссеров, надо переучивать после театральной школы. Все это есть в спектакле. Как и вопросы, возникающие после просмотра. Но ясно одно — нравится или не нравится такой «Театр», «Современнику» предложена совершенно необычная, яркая постановка, которая сыграет в его судьбе определенную роль. Объединяющую уже сыграл.
Интервью с Владимиром Панковым после спектакля.
— Володя, твой «Театр» мало похож на «Театр» Моэма. Почему именно его, а не другое произведение, ты взял за основу своего сочинения?
— Это по мотивам романа Моэма. Ключевое слово — театр. И думаю, что для Моэма оно тоже было ключевым. Здесь вся анатомия театра и вся saund-драма. Переход от одного жанра к другому — как скачки без разбега: от бульварного театра до эпоса и обратно. Я рад за всех участников спектакля, потому что театр для меня — прежде всего помощь, мы нуждаемся друг в друге.
— В ткань спектакля ты ввел отрывки из Достоевского («Идиот»), из Чехова («Вишневый сад», «Чайка»).
— Не только, там и Шекспир со «Сном в летнюю ночь», и Брехт с «Мамашей Кураж». Но отсылы к классике не сами по себе — они вырастают из текста героев Моэма. Так, когда Джулия Ламберт говорит: «я постарела» — она тут же, на наших глазах, становится мамашей Кураж. В структуре спектакля много невербального, не хотелось идти буквально по тексту — сегодня это не нужно. Но именно ключевые сцены романа стали каркасом и держат спектакль.
— Основная интрига романа потеряна: когда Джулия во время спектакля элегантно ставит на место наглую молодую артистку Элис Крайтон. Ты сознательно на это пошел?
— Абсолютно. Элис играет Заречную, Джулия приходит к ней, и тут же идет текст про новые театральные формы, но… Интрига, подноготная меня не интересует. Куда интереснее, где начинается игра в театре и где заканчивается. И заканчивается ли? Такая феллиниевская история.
— Некоторые сцены выглядят точно как у Феллини. Но возникли другие, которых нет в романе. Например, опьянение Джулии, которая только в таком бесчувственном состоянии могла оказаться в постели молодого циника. Отход от первоисточника у тебя не только потому, что Джулия любит пиво, которое ради формы не может себе позволить. А у тебя, получается, дорвалась до выпивки.
— Да, мы пофантазировали, но опять же вопрос — во имя чего? В данном случае это была отправная точка для решения постельной сцены, чтобы не делать ее впрямую. Она вся построена на пульсации — дыханием начинается и дыханием заканчивается.
— Многие, кто уже видел «Театр», усмотрели в образе Джулии Ламберт, которую блистательно играет Елена Яковлева, Галину Волчек. Ты закладывал в эту роль такую параллель с ней и вообще с «Современником»?
— «Современник» в этой истории для меня ключевой момент. И я не играл в биографию Волчек, но моментами есть переклички, пересечения — они витают в воздухе. Да, кому-то покажется, что это Волчек, что это такая провокация. Но ты же меня знаешь — провокации мне не интересны. Когда в начале 2000-х я выпустил спектакль «Переход», то в нем в какой-то момент звучал Гимн Советского Союза, а зрители вставали. Один из критиков мне тогда сказал, что это тоже провокация, на что я ответил, что использовал гимн, потому что он — та самая музыка, под которую я родился, рос и под которую, очевидно, умру.
— В финале спектакля у тебя такой парад-алле, извини, из колясочников, то есть артисты в инвалидных креслах. И ты утверждаешь, что это не провокация, не параллель с бывшим худруком «Современника»?
— Не думал, что на тебя это произведет такое удручающее впечатление. Мы все, работающие в театре и отдающие ему жизнь, я знаю, что так уйдем. Когда уже не ходим самостоятельно, передвигаемся на колясках, но готовы до конца играть и оставаться в театре. Мы не можем по-другому.
— Как думаешь, Галине Борисовне, чьей мощной энергетикой пропитана сцена, да и все закулисное пространство, твой «Театр» понравился бы или нет?
— Для меня это принципиальный вопрос. В репзале висел ее портрет, и она каждую секунду как бы была с нами. Да и артисты во время репетиций говорили: «А вот ГБ так сказала бы…», «Это ГБ не очень…» Я думаю, что она приняла спектакль. Ты знаешь, я верю в связь миров, если бы она не приняла, то что-нибудь да случилось бы. Но не случилось. Могу сказать только «браво» театру, его артистам и оркестру sound-драмы, а еще постановочной части, которая потрясающе работала.
