На первом этаже Музея Анатолия Зверева на тебя не просто смотрят, а, кажется, набрасываются морды. Большие портреты кисти Натальи Турновой изображают людей, на которых будто бы надеты цветные балаклавы. Манера письма — полуабстрактная, так что это, конечно, никакие не «Пусси Райот». Синие, красные или черные головы напоминают перекошенные манекены: глаза полузакрыты, взгляд потерянный, губы сомкнуты или вместо них зияет белая дыра. Они не пугают, скорее, вызывают сочувствие, будто ты смотришь в лицо потерянному поколению.
Рядом еще яркие морды — другого известного художника, Олега Целкова. Насупленные, щекастые, зеленые. Во лбу каждой — по гвоздю. А рука в углу картины манит пальцем, и кажется, эти морды с вызовом говорят тебе: эй, поди-ка сюда, поговорим! На центральной панели, рядом со входом, еще одна морда Целкова, только интерактивная. Точнее, сначала перед нами «Уста истины» — античное изображение маски древнегреческого бога Тритона, расположенное с XVII века в портике церкви Санта-Мария-ин-Космедин в Риме. В Средние века верили, что, если лжец вставит руку в рот божеству, оно ее откусит. Стоит прикоснуться к виртуальному изображению, как вместо известной маски появляется морда, написанная нашим современником. Но Целков — известный живописец морд. Не то что Анатолий Зверев, которому посвящен этот музей: его портреты часто напоминают образы эпохи Возрождения, тем более что известный мастер второй половины ХХ века боготворил Рембрандта. Однако здесь выбраны такие портреты, которые никак не вяжутся с привычным Зверевым. Квадратные носы, разинутые пасти, зеленые пятна вместо глаз: одно слово — морды.
Несмотря на такой заход, ХХ век не такой уж варварский. Это понимаешь на втором этаже, где на нас уже смотрят лица. Живые человеческие лица. Со своими странностями и особенностями. Здесь, например, представлен знаменитый автопортрет Леонида Пурыгина (1989), где художник изображает себя в форме генералиссимуса. По мундиру скачут маленькие воинственные человечки, которые направляют на главнокомандующего пистолеты или втыкают в него ножи. Несмотря на брейгелевское безумие вокруг, лицо художника спокойно, оно не отталкивает и не пугает.
Лица ХХ века странные. Иногда растерянные, как на автопортрете Эдуарда Штейнберга. Иногда космические, как на гипсовом слепке Гриши Брускина, посвященном Борису Гройсу: из головы вырастает фантастический аппарат в виде круглых антенн. Иногда лица и вовсе стерты, как на картине Натальи Нестеровой «Венские стулья» или портрете кисти Леонида Ротаря «Генезис», усыпанного кружочками-молекулами. Третий этаж — как божественная ступень бытия, здесь лики. Лучшие портреты Анатолия Зверева. Утонченные, озаренные светом, чарующие. С одной стороны — вереница ликов, с другой — экран, на котором эти образы рассыпаются на молекулы, кружат в танце, а потом собираются в новые образы. В центре — круглая лавочка для неспешного медитативного созерцания. Глядя на эти портреты, почти тактильно ощущаешь красоту, гармонию и любовь. Как в храме.
Наверняка в искусстве нашего времени есть и другие лики; и понятно, почему музей выбрал именно эти. Любая выставка здесь — посвящение Анатолию Звереву. Важнее другое. Портрет сегодня разный. В нем нет одного направления — движения только к божественному свету или только к ужасу и страху. Мы все многолики: только что на нас была надета морда, потом появилось лицо, но оно способно преобразиться и в лик.
