Как диск-жокей Сергей Минаев известен с конца семидесятых, именно тогда он начал крутить музыку на танцевальных вечеринках в МАИ. В начале восьмидесятых Сергей уже записывается как музыкант, а с началом перестройки на советском ТВ становится еще и ведущим самых разных проектов: от музыкальных конкурсов до караоке-шоу.
В минувшем году у Сергея случилась федеральная перезагрузка в программе «Три аккорда», где музыкант с невероятной фантазией подошел к шансону, и в результате хиты этого неоднозначного во всех отношениях жанра зазвучали куда интереснее, чем можно было предположить. Новый год для Сергея начался с премьеры проекта «Я почти знаменит» на Первом канале, где Минаев уже телеведущий. «МК» обсудил с героем шоу-бизнеса нескольких десятилетий цирк, ретро, новых звезд, а также елки и Николая Цискаридзе.
— С вашим опытом, наверное, можно капризничать в ситуации, когда предлагают новый проект. На «Я почти знаменит» вы быстро согласились?
— Нет, конечно, месяц мы приглядывались, ходили на знакомства, я выяснял все подробности. Наверное, это не совсем мой формат, я все-таки человек творческий, а здесь работа больше дикторского склада. Я люблю больше петь, чем вести. Полагаю, что продюсеры канала посмотрели на меня в «Трех аккордах», вспомнили, что такой артист есть. Сразу скажу, что ни на ком я не женился и ни за кого замуж не выходил, чтобы попасть на этот проект. По непроверенным данным, версия звучит так: нужен был добрый, любящий людей ведущий, причем любящий искренне, а не изображающий это.
— Когда карьера в индустрии исчисляется десятилетиями, новые предложения, наверное, вызывают сомнения в духе «не слишком ли я взрослый для такого дела» и «как к этому отнесутся старые поклонники»?
— Насчет поклонников я не сомневался, потому что этой работой я их не предаю. У меня подобные проекты уже были. Еще в восьмидесятых в «50/50» мы тоже искали таланты, только музыкальные. Так что для поклонников я всегда стараюсь быть самим собой, даже если меня вдруг возьмут на завод, я и от станка токаря передам им какой-нибудь веселый привет. Но если серьезно, то новые предложения всегда приятные, хотя и предполагающие ответственность. Сомнения, конечно, были, но они касались технических вопросов, все-таки сниматься пять дней подряд уже тяжеловато.
— Особенно, когда, в отличие от жюри, приходится не сидеть, а стоять…
— Здесь как раз проблем нет, я по-прежнему играю в футбол три раза в неделю, просто на двенадцатый час стояния в кадре начинаешь тупить. И думаешь не столько о качестве работы, сколько о том, чтобы не перепутать чего-нибудь. Выдержать, выстоять, это к профессии уже имеет отдаленное отношение, и такая рутина мне никогда не нравилась. Все-таки поэт и художник, как бы громко ни звучало это сравнение, наверное, и может работать двадцать четыре часа в сутки, но не в кадре. Дома могу целый день посвящать песням, но я должен думать в процессе, а на телевидении это не всегда нужно. Начинаешь лезть в сценарий, когда в наушник просят просто помолчать.
— Ваши первые телепроекты снимали во времена, когда развлекательное ТВ было уделом почти романтиков. Как вам современная атмосфера съемок?
— На мой взгляд, изменения только технические. Больше камер, свет, который мгновенно перестраивается, суфлер появился, что очень приятно. Но, как и раньше, все равно заходишь в кадр, что-то показываешь и выходишь.
Если сравнивать с музыкой, то тогда она была симфонической, а сейчас на МР3. Все цифровое, людей как будто не видишь и толком никого не знаешь. Потому что когда заканчивается съемка одной программы и мне дают полчаса на подготовку к следующей, то нужно еще успеть дать интервью для «Доброго утра», например. А у меня в соседней студии Коля Цискаридзе сидит, и, может быть, я всю жизнь мечтал с ним хотя бы пять минут поговорить. Одно дело в кадре, но когда есть бекстейдж, всегда можно пообщаться и понять, интересны мы друг другу или неинтересны. Это очень важно. Но такой возможности нет, конвейер не останавливается.
Конечно, это оправдано с производственной точки зрения, но то, что выгоднее, не всегда хорошо для спектакля. Может, нужно было еще порепетировать… Хотя для «Я почти знаменит» такое не очень применимо. Все-таки это мировой бренд, где ничего придумывать особенно не нужно. Но я все-равно что-нибудь предложу. Я без этого не могу, потому что просто с ума сойду.
— Участники шоу иногда впечатляют своими способностями. Вы находитесь внутри процесса, поэтому удивить вас сложнее. Или все-таки кому-то это удалось?
— Меня, наверное, сложно удивить, потому что я цирковой парень и знаю, что, например, изрыгание из желудка воды на расстояние пяти метров — это классический номер. И многие приходят с подобным. Меня впечатляют те, кто показывает свои душевные переживания и проявляют себя как творцы в момент демонстрации мастерства. Вот был у нас дворник из Ижевска, который лопатой пишет картины. Обратите внимание, я не сказал рисует. Он действительно пишет, и наблюдать его творчество нужно примерно с третьего этажа дома, чтобы видеть в деталях. Лопатой он работает так, как кистью не работают. Я до сих пор под впечатлением. Кстати, человек не хочет менять работу дворника, и, насколько я знаю, вытащить его на съемку было очень непросто. Я не очень понимаю, когда приходят профессионалы, потому что с ними сразу все ясно и их моментально «зарубают».
— Некоторые ваши песни, как и телепроекты, для многих являются чем-то вроде поводов для ностальгии по восьмидесятым и девяностым. Какие эмоции лично у вас вызывает то, что вы делали в те времена?
— По телепроектам ностальгии у меня точно нет, потому что с технической точки зрения мы работали довольно тяжело. Все приходилось придумывать и воплощать буквально на коленках. Я могу ностальгировать по юности и по людям, которые со мной работали и которые уже ушли или потерялись из виду. На Шаболовку, где мы много снимали, я могу прийти хоть завтра, похожу, посмотрю, как там теперь. Но у меня нет тяги к старым вещам. Я с ними расстаюсь спокойно, потому как знаю, что сорокалетней давности вещь, которая вдруг мне попадет в руки, может стать поводом для грусти. И фотографии я люблю больше, чем старое видео. Оно меня не очень впечатляет: картинка не та, свет так себе, гримеры фиговые. Но посмеяться, конечно, можно.
— Музыканты, которые ведут телепрограммы, иногда даже не скрывают, что телевидение для них не более чем коммерческая халтурка. А для вас?
— В сегодняшнем контексте, когда гастролей нет, я воспринимаю телевидение как подарок божий. И отношусь к этому очень серьезно. Наверное, пару лет назад я бы кондрючился и выпендривался, но не сейчас. И с финансовой точки зрения это полноценная работа и очень полезная замена концертам. Рады все: и семья, и мои сотрудники.
— И все-таки вы выпустили новые песни и даже клипы сняли. «Спою я тополям и соснам», где микрофон у вас превращается в метлу дворника, получился прямо на злобу дня…
— Да, там все сказано. Этим номером я ответил на жалобы артистов на то, что им денег не хватает и на их просьбы как-то помочь. Несмотря на все перипетии, я постоянно пишу, причем делаю все сам, никому ничего не заказываю: ни текст, ни музыку, ни аранжировки.
— В местной поп-музыке, несмотря ни на что, сейчас оживление. Есть много новых артистов, которые живут немного по другим правилам, чем привыкли звезды вашего поколения. Как вы относитесь к героям современных чартов?
— Среди них немного людей, которые меня интересуют как творческие личности. Можно восхищаться их талантами бизнесменов — здесь они молодцы, но вот чтобы я заплакал, улыбнулся или кайфанул от их музыки… Конечно, есть очень приличные произведения, но они не из потоковых. Так было и в советское время: на сцене и на телевидении процентов девяносто был ширпотреб, который, как и сейчас, хорошо воспринимался и площадки собирал. Здесь мало что изменилось.
Появление компьютеров и цифровых технологий совсем не меняет жизнь певца и композитора. Они помогают быстрее донести произведение до зрителя, но это не повышает его качества. Я тут недавно Пушкина перечитывал, до меня дошло через 200 лет его произведение. И оно не стало хуже от того, что так долго до меня добиралось.
Конечно, можно «по-бырому» выпустить альбомчик, втюхать его, получить лайков и миллионы просмотров, но, скорее всего, послушают его разок и забудут. Чтобы послушали еще нужно этот альбом ротировать, приходить с ним в каждый дом и людей заставлять его слушать. А заставлять слушать дерьмо очень трудно. Вот представьте, был бы году в 88-м максимально широкий доступ к моим произведениям. Был бы я сейчас каким-нибудь Моргенштерном с миллиардом в кармане. Ну и дальше что? Изменился бы я от этого как человек? Если только в худшую сторону, потому что деньги не только людей, но и артистов портят. А вот умнее бы не стал, лучше музыки не написал бы.
— Вам хорошо известно, что такое цензурные запреты. И со временем они тоже никуда не делись, разве что сейчас самая безжалостная цензура в мире развлекательного телевидения — это рейтинг. Вам не кажется, что подобный подход еще более бесчеловечный, чем был в советские времена?
— Ну это из серии - вы принесли на продажу трусики, а вам говорят: «Мы такое в свой ларек не возьмем, никто не купит». Так идите в другой, перешейте их в стринги, добивайтесь, вы же творческая личность, ищите своих зрителей. Никто не отменял общение с публикой напрямую, например, через Интернет. Если ты талантлив, тебя заметят. Я вижу много хороших ребят, которые что-то могут, где-то появляются и потом не пропадают. Может быть, появляются в других ролях в других программах. Короче, если человек хочет добиться славы, он ее получит. Те, кто жалуются, что их закрыли и никуда не берут, как правило, люди не очень талантливые.
— Вы уже упомянули проект «Три аккорда», где вам удалось довольно ярко себя проявить. Хотя казалось, что шансон совсем не ваша лавочка…
— Это как раз абсолютно моя лавочка. Я окончил актерский факультет после циркового училища, и перевоплощения именно моя профессия. Даже жалею, что в юности не было возможности делать что-то похожее…
— При этом от участия в шоу «Точь-в-точь» вы, по слухам, отказались…
— Я не хотел, чтобы на меня надевали какую-то маску, это пройденный этап. На своих первых альбомах я всех перепевал: от Майкла Джексона до Modern Talking. А «Три аккорда» — другое дело. Я там показал, что и из тюремного шансона можно при желании сделать вполне удобоваримый эстрадный, варьетешный или даже джазовый номер. Это было безумно интересно, как будто вернулся в свой ГИТИС и еще полгодика поучился.
— У вас дома есть телевизор?
— Конечно, есть, и не один. Когда засыпаю или просыпаюсь, люблю что-то подглядеть. Мне нужны темы, и на телевидении их можно увидеть совсем под другим соусом, чем в Интернете. Но в больших количествах я переношу только футбол, хороший фильм, реже сериал какой-нибудь. Бывает, смотрю во время еды, да простит меня мое любимое телевидение. Но это если за столом я один и рядом нет супруги, с которой можно побеседовать. Хотя я больше люблю семейные обеды, во время которых мы, конечно, телевизор выключаем. И вообще я лучше почитаю или погуляю. Стараюсь проходить в день километров десять-двенадцать. Иначе день прошел зря.
— Как вы на все время находите с таким-то съемочным графиком?
— Пять дней снимаем, потом неделю отлеживаемся, и опять можно гулять. Вообще «Я почти знаменит» мы снимали под Новый год. Было очень забавно. Меня спрашивали: «Вы можете 20 декабря?» Могу. «А 22-го?» Тоже могу. «И 31-го можете?» И 31-го могу. Все напоминало знаменитый анекдот, когда наш актер не мог сниматься в декабре у Спилберга за миллион, потому что у него елки. В 2020 году это бы не прохиляло.
