Уходящий год стал не самым подходящим временем для того, чтобы практиковать любимую музыку на концертах, однако все это время Евгений Маргулис был весьма занятым человеком. Его «Квартирник» на канале НТВ становится все более широкоформатным музыкальным шоу, к тому же в жизни рок-звезды и телеведущего появился еще и интернет-проект. Так что разговор по Zoom неплохо вписывается в медиадоктрину именинника. «МК» обсудил с Евгением телевизионные открытия, модные джинсы и блеск в глазах.
— Так получилось, что день рождения у вас — в конце года. Как у человека очень занятого, у вас скорее всего нет времени, чтобы оценивать жизненный путь с высоты круглой даты, но без подведения итогов этого необычного года не обойтись. Как вы прожили карантинные месяцы?
— Я продукт старого времени, и люди моего поколения научились жить и в худших условиях. Было время, когда наши песни не то что на радио не пускали — просто не позволяли нигде играть. И нормально, выжили. Значит, и пандемию тоже переживем. Болезнь когда-нибудь заканчивается либо смертью, либо выздоровлением. Но мы будем ждать, конечно, выздоровления.
— Вам, кстати, в отличие от коллег-музыкантов было чем заняться: все-таки телевидение стало важной частью вашей жизни. Когда великий и ужасный хэви-гуру Оззи Озборн стал участником реалити «Семейка Озборнов» на американском MTV, то в одном из интервью он не без иронии отметил, что появилось много людей, которые ничего не знают о его музыкальной карьере, и для них он только «чувак из ящика».
Наверное, аудитория вашего «Квартирника» постарше эмтивишной, но все же для кого-то ваши телевизионные успехи уже очевиднее музыкальных…
— Мало того, есть люди, которые меня просто не знают. Мы с Сашей Степановым (ST) сделали передачу под названием «Вписка» для канала Premier, куда зовем только молодых звезд с большой популярностью в Интернете. И в этой программе я пытаюсь понять: почему молодежи нравятся именно эти исполнители?
Первый выпуск у нас был с Instasamka&Moneyken. Вот они меня вообще ни фига не знают. Конечно, время идет, и поколения меняются, это нормальный процесс, я по этому поводу совершенно спокоен, в отличие от большинства моих коллег. Что касается работы на телевидении, то я остался в музыке и делаю то, что умею и люблю.
Телевидение, конечно, меняет отношение зрителя к тебе. На каком-то этапе ты вдруг понимаешь, что тебя перестают воспринимать как музыканта и относятся как к говорящей голове из «ящика». Но повторюсь: мне нравится быть в музыкальном пространстве, а не в каком-нибудь другом. Вспомните Макара и его «Смак», когда обыватель перестал его воспринимать как героя «Машины времени», считая, что он повар!
— На телевидении даже один проект отнимает массу времени, а заниматься двумя программами — это как работать на фабрике. Хотя вы мне всегда казались скорее вольным художником, чем «фабричным» человеком. Как вы все это выносите?
— Я себя вполне нормально чувствую. Во всей этой работе (хотя я не считаю, что это работа, — просто еще один музыкальный проект) меня в первую очередь интересует просвещение людей, которые забыли, что на свете есть хорошие музыканты. Нужно им об этом напоминать. В эру Интернета происходят всякие удивительные вещи. Мы можем с тобой нарезать из нашего интервью сорокасекундный ролик, подложить под него какую-нибудь дикую музыку и сделаться страшно популярными недели на две — если, конечно, будем подогревать к себе интерес. Но каждый должен заниматься своим делом. Тем более что у нас в проекте подобралась очень хорошая команда.
— Вы на съемках большой босс или у вас рок-н-ролльная демократия?
— С демократией на съемках сложновато, так что я немножко большой босс, но все адекватные. В этом году «Квартирнику» уже пять лет. Начинали мы как ремесленники, а сейчас — уже мастера. Ну а если вспомнить, что на Фестивале корпоративного кино в Лос-Анджелесе мы получили «Золотую камеру» за программу с Гораном Бреговичем, то, значит, нас заметили и оценили.
— На съемках у вас есть возможность посмотреть в деле музыкантов, на концерт которых вы, вероятно, никогда бы не пришли. Какие у вас чувства к творческой молодежи?
— Интерес к тому, что делают другие. К тому же если эти музыканты у меня, то, значит, в чем-то они хороши, поэтому нас заинтересовали. Просто время поменялось. Если вспомнить босоногое детство, то тогда на телефоне нужно было диск крутить, а сейчас у нас в кармане — и телефон, и компьютер, и связь со всем миром. Так и в музыке. Перемены нужно или принимать, или бурчать по поводу нравов современной молодежи, как в свое время это делали наши родители. Мне нравится молодняк, если они талантливые.
— То есть к музыкальным пристрастиям сына вы относитесь спокойно?
— Спокойно, тем более что у него нет особенных музыкальных пристрастий. Сын — математик, то есть превратился в нормального человека.
— Вы начинали карьеру во времена, когда музыка имела для людей огромное значение. И лично меня всегда удивлял своего рода парадокс: почему-то в первых советских рок-группах, деятельность которых ассоциировалась с протестом против системы, играли выходцы из очень респектабельных семей…
— Для нас это была не совсем борьба с системой. Просто когда на протяжении нескольких лет ты слышишь из радиоприемника и телевизора одни и те же песни о любви к партии и труду или просто о любви, но все равно с каким-то партийным уклоном, и вдруг появляются «Битлз», которые играют совершенно другое, — конечно, выбираешь «битлов». А в те времена, если выбирал что-то отличное от официального, то, естественно, превращался в бунтаря. Все мы через это прошли. А в том, что многие музыканты — выходцы из хороших семей, нет ничего удивительного.
— Можно сказать, что вам было многое дано для успешного будущего. Вы ходили в музыкальную школу, играли на скрипке, могли стать врачом…
— На скрипке я играл в том возрасте, когда это было мне совершенно неинтересно. Что касается медицины, то, когда она вдруг начала становиться не более чем хобби, а музыка превращалась из хобби в профессию, я понял, что шансов стать хорошим музыкантом у меня больше, чем хорошим врачом. А плохим врачом мне быть не хотелось. Так что я пошел в музыку, чему рад до сих пор.
— Вы же начинали не с «битлов», а с блатных песен…
— Ну, в наше время все начинали с блатных песен. Страна была такая. Так что сначала — дворовое творчество, а потом все это перекочевало в попытки играть, как «Битлз».
— Это, наверное, очень круто — стать в девятнадцать лет гитаристом «Машины времени», хотя в то время группа играла далеко не на стадионах…
— «Машина» была подпольным коллективом, который играл на танцах, разных сейшнах, — такая художественная самодеятельность.
— Но при этом, наверное, со всеми атрибутами молодежного ажиотажа? Вечеринки, девушки…
— В первую очередь нас вдохновлял концертный кураж, возможность показать свои песенки, которые отличались от того, что слушала основная масса людей. Мы были другими. А на другое всегда слетается другое.
— Рок-н-ролльных групп тогда было совсем немного, и если изучать, как менялись их составы, то может показаться, будто музыканты постоянно переходили из команды в команду. И вы здесь не исключение. Чем объяснялась такая нестабильность?
— Ну почему нестабильность? В «Машине времени» я играл с 75-го по 79-й год, потом с Сережкой Кавагоэ и Лешкой Романовым мы сделали «Воскресение», а еще был «Аракс». Всего три группы. Все рок-н-рольщики дружили и общались с удовольствием, поэтому и шатались по одному кругу: из «Машины» в «Високосное лето», оттуда — в «Аракс», далее — по филармониям, в «Веселые ребята» или «Самоцветы»… Но вообще мне как-то Владимир Матецкий рассказал, что читал книгу об истории английской рок-музыки, и там примерно та же картина: музыканты ходили по друзьям и шатались из одной группы в другую. Так что мы ничего нового не изобрели: где было интереснее, туда и уходили.
— Вы еще и в группе Юрия Антонова играли. Среди музыкальной общественности одно время часто велись разговоры о том, что между роком и попсой — чуть ли не Берлинская стена. Музыканты тоже так делят жанры или у вас все более гибко?
— Для меня музыка существует только в двух видах: хорошая и плохая. И у Юрия Михайловича Антонова музыка хорошая. У него в группе всегда играли прекрасные музыканты, и попасть в его коллектив было за честь для любого.
Для меня это была вынужденная история, потому что после «Аракса» я не мог никуда устроиться. (Во время гастролей в Ульяновске Маргулиса забрали в КГБ. Поводом для задержания послужили звезда Давида на шее музыканта и надпись «Израиль» на иврите, нанесенная на ремень гитары. После двадцатичасового разбирательства артиста отпустили, но главным филармониям было запрещено привлекать его на работу в качестве музыканта.
Группа Юрия Антонова работала от Чечено-Ингушской филармонии, где к запретам из Москвы относились без должного пиетета. — Прим. «МК».) И вот Юрий предложил мне поработать у него, пока все не затихнет, и я поработал с превеликим удовольствием. Мы поездили по городам, в которых я не был, и даже умудрились оказаться в Чехословакии. Так что я не считаю это каким-то позорным видом деятельности — наоборот, очень хорошая школа.
— В начале восьмидесятых, когда многие группы фактически запретили, рок-музыканты оказались в весьма незавидном положении. Кто-то думал о смене профессии, кто-то — об эмиграции… Вас посещали подобные мрачные мысли?
— Нет, можно было наступить себе на горло и пойти работать в какой-нибудь вокально-инструментальный ансамбль, к тому же я всегда умел выжидать. Хотя времечко, конечно, было «будьте-здрасьте». Статью за тунеядство никто не отменял, и за отсутствие официальной работы тебя могли просто посадить. А в качестве альтернативы (я все-таки был музыкантом по трудовой книжке) предлагались профессии рядом с культурой — типа дворник в цирке или техник по переносу тяжестей в областной филармонии; это было весьма заманчиво, и я не мог определиться с выбором!.. Поэтому тихо тунеядничал, шил джинсы и ждал, когда затихнет волна против моей персоны.
— Шили, как я понимаю, не только для себя?
— На продажу, конечно.
— Если посмотреть фотографии тех лет, то можно понять, что все советские рокеры были настоящими модниками…
— Естественно. Наше окружение всегда хорошо одевалось. Мы же все из хороших школ, а в хороших школах учатся дети хороших родителей. Так что мы всегда соответствовали моде того времени.
— Музыканты очень часто рефлексируют по поводу каких-то упущенных возможностей или пробелах в карьере. Вам такие переживания знакомы?
— Мне повезло, я занимаюсь только тем, что мне нравится. На мой взгляд, самое главное — удивлять и самому удивляться. И пока я не перестаю этого делать, все хорошо. Как только перестану, сразу начну ныть, что жизнь не удалась.
— Могу предположить, что в минувшем году концертов было немного?
— Штуки три, наверное. Но мы много снимали, делали коллаборации с разными музыкантами. У меня давно своя группа, и при любой возможности мы играли — когда онлайн, когда офлайн. В целом конечно, кошмар, но жить можно. Как я уже сказал, бывало и хуже.
— У вас творческая семья, ваша супруга — художник-керамист. Наверное, дома царит богемная атмосфера?
— В семейной жизни, конечно, есть свои бытовые моменты, но творчества никто не отменяет. Каждый из нас занимается тем, что у него лучше получается. Я занимаюсь музыкой и выношу мусор, а жена — керамикой, бронзой и прекрасно готовит. За время сидения дома мы много чего хорошего сказали друг другу. Когда все время на гастролях, трудно найти момент для общения: приехал, завалился спать, с утра нужно завтрак готовить… А здесь мы вместе сидим читаем. Так что все совсем неплохо.
— Не понятно, как в такой семье вырос математик…
— Наверное, какой-то ген сработал. У жены папа был серьезным конструктором, и, видимо, эта математическая хрень пролезла в голову нашего детеныша.
— Не жалеете, что Даниил не играет на гитаре или на чем-нибудь еще в вашей группе?
— Нисколько, достаточно дома и одного Эрика Клэптона.
— Сейчас круглые даты не являются источниками головной боли, потому как всем понятно, что гуляние лучше перенести. Вы, наверное, тоже отметите по-семейному?
— Сейчас, конечно, народ покосило, и все сидят по норам. Но, надеюсь, в следующем году, когда эта ерунда закончится, я сделаю все, что задумал на свой юбилей.
— Рок-н-ролльный образ жизни для вас еще действующая забава или воспоминание из прошлого?
— Рок-н-ролльный — это когда алкоголь из горла в автобусе? (Смеется.) Наверное, это в прошлом. И здоровье уже не то, и выглядишь не так, как раньше, и есть моменты остепенения…
— То есть разговоры о том, что на съемках «Квартирника» в чашки наливают виски, — это только для создания неформального ореола?
— Почему же? Скотч-чай никто не отменял, и в самоваре у нас всегда виски. Это же все-таки атмосфера квартирных концертов, а на квартирниках можно себе позволить, чтобы не выглядеть полной кикиморой на экране. Для блеска в глазах вискарь — самое оно. Но все в меру.
