— Премьера «Конференции» состоялась на Венецианском кинофестивале, потом картину показали на «Кинотавре» в Сочи. Почувствовали разницу?
— В день премьеры у меня был день рождения, и Иван Твердовский сделал провокационный ход, заставив зрителей пропеть Happy Birthday to You. Я почувствовала крылья за спиной, казалось, что летела над землей, и подумала тогда: какое же это счастье, что так мне хорошо, легко и совсем не тревожно. А ведь я не хотела ехать в Венецию, но на меня накинулись друзья, которые спрашивали: «Тебя что, на следующий год туда позовут?» И стала собирать чемодан. Мы летели через пять аэропортов. Я никогда до этого не была в Италии. И мой чудесный проводник в кино Твердовский привез меня в Венецию. А она была пустая из-за пандемии, и мы целый день бродили по свободным площадям и узеньким улочкам, поехали на Бурано, где вернулась в детство, к бабушке. Никого нет, только местные жители пьют кофе, разговаривают, гуляют с собачками. Как в другой реальности.
В Сочи я вышла после показа как избитая. Зал сидел до конца длинных титров, не расходился. Я испытала ощущения, сходные с теми, что описаны Ахматовой в «Реквиеме»: «Я была тогда с моим народом, / Там, где мой народ, к несчастью, был». В такие минуты понимаешь, что внутри у людей что-то происходит. Не знаю, что они думали, как отнеслись к нашему фильму, но ощущение общности я почувствовала. У итальянцев было уважительное понимание и нежность, а в Сочи восприняли все более эмоционально.
— У нас всегда есть энергия противостояния.
— На «Кинотавре» почти все соревнуются. Конкуренция мощная. Наверное, кто-то ждет, чтобы у других было хуже. Я ни с кем не соревнуюсь. У меня остались светлые ощущения от фестиваля. Я фанат якутского фильма «Пугало» Дмитрия Давыдова и его актрисы Валентины Романовой. Мне очень нравится картина Михаила Сегала «Глубже!». Он попал в десятку. Я сорок лет работаю в театре, а он ни одного дня, но так сумел о нем рассказать. У Александра Паля там тончайшая работа. Для меня это лучшая мужская роль.
—- А мне понравился и парень с Чукотки, снявшийся в «Китобое» и получивший награду в Сочи.
— Но он же не артист. Существует ведь понятие «профессия». То, что произошло в жизни это мальчика, — чудо. Он снялся в кино, приехал к теплому морю на фестиваль представлять картину. А если ему в голову вложили, что он лучший артист страны, то он будет ждать, когда предложат новую роль. Я тоже после «Зоологии» и «Класса коррекции», получив награду, ждала, что телефон будет разрываться, но он вообще не дышал. В этом году у меня было три картины, и все они участвовали в «Кинотавре». Если это такая мощь, как у якутской актрисы Вали Романовой, то это совсем другое дело.
— Но она тоже не имеет профессионального актерского образования.
— Но она настоящая артистка, все прекрасно понимает про профессию. Я с ней не один день провела у моря. Она мне пела. Мы подружились и даже подумали, не замутить ли что-то вместе. Валя — чудесная, природная актриса, она как блестящий летающий камень. И певица шикарная.
— Некоторые высокомерно отнеслись к ее работе.
— То есть она для них не «Шанель»? А кто у нас «Шанель»? Не буду называть имен, но есть артистки-артистки, а в сердце-то бьет мне она, думаю-то я все время про нее. С Димой Давыдовым мы познакомились в 2016 году в Австралии, где вручался азиатский «Оскар». Я тогда просто ошалела от того, что Россия — такой огромный кусок Азии, и азиатские киноакадемики нашли в Якутии школьного учителя, номинировали его с фильмом «Костер на ветру». А я сижу в Москве и вообще ничего не знаю о якутском кино. Дима — не пресыщенный, не гламурный человек. Спросила у него, что будет дальше делать, а у него, оказывается, четыре сценария готовы. У кого из наших режиссеров есть четыре сценария?
— У Ивана И. Твердовского вы снялись в пяти картинах и как-то сказали, что иногда кажется, что он мудрее, хотя ему 30 лет. Он вам как сын или отец?
— Не сын он мне, конечно, и не отец, а большой мой друг. Было время, когда я была как матрона, все время задавала вопросы: «Какое тут исходное событие?» «Что я тут делаю?» В нас, как в мотоцикл, режиссер должен залить топливо, чтоб мы поехали, но режиссеров, оказывается, не учат работе с артистами в кино. А у Вани с первого фильма было желание работать с нами. Если «Зоология», как и рождение двоих детей, стала самой тяжелой моей работой, то «Конференция», как ни странно, оказалась самой легкой. Я ушла в смирение, не бунтовала, не сопротивлялась, не спорила. Может, это от моей монахини передалось. Я понимала, что Иван меня перерос и я иду за ним. Он снял самое взрослое свое кино. Когда он позвонил и сказал, что будет снимать фильм про женщину из «Норд-Оста», я очень удивилась. В самом начале нашего знакомства Ваня был аполитичным.
— Почему, зная ваши актерские возможности, Иван так долго устраивал вам пробы?
— Он был очарован другими артистками. Его притягивала одна индивидуальность. Ваня пробовал меня на другую роль. В какой-то момент я приняла свое поражение, успокаивала себя: в конце концов, не ногу же мне оторвали, ну не будет роли. Но потом что-то произошло. И я получила главную роль.
— Лично слышала, как Изабель Юппер во время своего приезда в Москву сказала, что хотела бы сниматься у Ивана И. Твердовского.
— Она была президентом жюри на фестивале в Марракеше, где ему присудили Гран-при за «Класс коррекции», и высоко оценила работу Ивана. «Зоологию» она тоже посмотрела. Они встретились с Ваней в Париже, и Юппер ему сказала, что узнала меня, даже имя запомнила. Артистам хорошо с Иваном. Я уж не говорю о том, что он никогда не повысит голос, не унизит, не обидит. Он умеет создавать атмосферу. Провести десять ночных смен в зале, где игрался «Норд-Ост», — испытание. Народ там сидел по большей части немолодой, но не было никаких капризов и раздражения. Артисты к нему очень хотят попасть. Как только он приступает к работе, сразу начинают звонить, писать. Актеры понимают, в чьих руках расцветают, а в чьих на двух штампах будут наяривать. По себе это знаю.
— Как случилось, что, снявшись впервые чуть ли не в студенческую пору, вы потом не имели ролей больше десяти лет?
— Может быть, и двадцати. У Гурченко тоже была большая пауза. Когда я окончила первый курс Горьковского театрального училища, мне не было и шестнадцати. Тогда кастинг-директоры, которые по-другому назывались, ездили и искали актеров по всей стране. Меня заметили представители киностудии Довженко. Когда я поехала учиться в Москву, с «Мосфильма» к нам в Щуку уже никто не приходил. Никто на нашем курсе не снимался. Была у нас Галя Беляева, поступившая после того, как вышла картина «Мой ласковый и нежный зверь». Потом она работала только у мужа Эмиля Лотяну в «Анне Павловой», будучи студенткой четвертого курса. У меня была задача учиться, а потом распределиться в театр. 1985 год — это же ура! Перестройка. Кто тогда снимался? Да и не было у меня такой мечты. Наверное, поэтому ничего и не происходило. Надо же мечтать, пускать стрелы в небо. Как-то поздним вечером возвращалась после спектакля домой и сказала себе: «Стоп! Хочу сняться в хорошем кино. Пора! Чтобы не только ближний круг и мои партнеры знали, что я своим делом занимаюсь». И все пришло.
— Кино изменило вашу жизнь?
— С фильмами Ивана Твердовского я объездила много стран, а мне это очень нравится. Люблю куда-нибудь сорваться.
— Но вы же и с театром много где побывали?
— Сейчас нет гастролей. С Театром Наций — да, мы ездим, в Канаде у Лепажа репетируем. Но все остановилось из-за пандемии. Наверное, уже только в следующем году к нему опять поедем. Но так, чтобы у меня что-то кардинально поменялось, — нет. Как не было дачи и машины, так их и нет.
— Так надо не в артхаусе сниматься, чтобы все это было.
— Да не умею я в других фильмах работать. Хотя был хороший выход в другие воды с Жорой Крыжовниковым в «Звоните ДиКаприо!».
— Почему вы ездили в Квебек к Лепажу, а не он приезжает репетировать в Москву?
— Все вопросы отпадают, стоит только приехать к нему. Мы впервые зашли в репетиционный зал, а все декорации и костюмы уже приготовлены. За длинным столом сидят человек 15 — художники по гриму и свету, те, кто занимается компьютерной графикой, фокусами, композитор. Вся команда в сборе. В Квебеке мы должны были собрать весь спектакль, а потом Робер Лепаж прилетел бы к нам перед премьерой. Мы у него провели две недели и что-то уже сделали. Ты там только встаешь, и к тебе тут же подбегает костюмер. Все у него продумано, приготовлено, и у тебя все под рукой. Пожалуйста, надевай вот эту шляпку, пусть она и репетиционная. Так же работает и Боб Уилсон. Он прилетал в Москву со своей огромной командой. Стоит ему только глазом повести, как сразу начинают вырезать из картона, шить, резать.
— Здорово, что удалось поработать с Уилсоном и Лепажем.
— Бывает, что на артиста все обрушивается в молодости и он становится Александром Петровым. А на меня все посыпалось в третьей части жизни. В 20–25 лет могла бы с этим не справиться. А сейчас не побегу куда-то ради того, чтобы денег было больше.
— Когда выбирали профессию, чего хотелось?
— Я хотела быть артисткой или продавцом. Мне нравилось отрезать колбасу, класть ее на весы, ударять по кнопкам кассы и давать сдачу. Ох, была бы у меня теперь какая-нибудь торговая сеть. Но я поступила в театральное училище после восьмого класса. Мне было 15 лет. Я училась у чудесного педагога и режиссера Бориса Наравцевича. То, что он вложил мне в голову, с тем и живу. Он мне дал профессию, настелил пол, по которому надо ходить. Они же с Эфросом были очарованы методом действенного анализа в лаборатории Марии Кнебель, и Борис Абрамович на нас этот метод отрабатывал. Ночью разбуди — мы знали в любом этюде и роли, откуда наш персонаж пришел и зачем. Когда я приехала в Москву, поняла, что не все понимают, о чем я говорю.
—- Почему поехали после Горьковского училища учиться в Москву?
— А как по-другому я могла там оказаться? У меня было распределение в Горьковский академический театр драмы, где я проработала полгода, успела кое-что сыграть — здесь проходочка, там сценка и небольшая роль. Женя Дворжецкий, с которым мы крепко дружили, в то время уже год как учился в Москве. Проработав полгода в театре, поняла, что закисну. Ну, будет у меня шесть соток, начну квасить капусту, играть какие-то роли, и, может быть, на местном телевидении доверят вести передачу. Никакого чуда произойти не могло, и Твердовский мне бы не встретился.
— Вы одержимы профессией?
— Конечно, моя жизнь — это моя профессия. Это даже мои дети понимают, и я им за это очень благодарна. Они у меня прекрасные, достойные большей любви. Дети меня терпят, любят, понимают, что мне надо на сцену выходить. Не знаю, подходит ли тут слово «одержимость»? Но не личная жизнь, а желание работать всегда у меня было на первом месте. Мне хорошо в театре.
— Трудовая книжка где-то лежит, или вы вольная птица?
— 32-й сезон лежит в Театре им. Станиславского. Может быть, есть счастливые артисты, у которых свободная жизнь. В Театре Наций, куда мы приходим на конкретный спектакль, я работаю по контракту. Евгений Миронов очень крепко там все поставил. Он настоящий ученик Табакова. У него порядок в театре. Все работает как часы. Он всегда ищет интересный материал, приглашает режиссеров со всего мира.
— А у Лепажа необычное прочтение «Мастера и Маргариты»?
— Тривиальным точно оно не будет. Там такая техника используется! Светом делаются удивительные вещи. Поразительный эффект достигается, когда на кресте появляется Иисус. Как показать полет Чулпан на метле? Все это придумано так, что тебя как ребенка затягивает. Евгений Миронов сыграет Мастера. У нас небольшая команда, и у каждого актера будет несколько ролей.
— А у вас?
— Я сыграю медсестру в сумасшедшем доме. Дай бог пережить пандемический кошмар и вернуться к работе.
— Как сложилась судьба вашего курса?
— Мой сокурсник Алексей Веселкин работает в РАМТе, Лариса Бабенко — в Театре на Малой Бронной. Родион Овчинников преподает в Щуке, ставит спектакли, стал великолепным педагогом. Когда отмечалось 100-летие Щуки, затевалась книга о каждом курсе. Мне позвонили, и я рассказала, что с курса Катина-Ярцева, на котором мы учились, в профессии осталось человек пять. «Пять? Это много», — услышала в ответ. Из тех, кто учился в 90-е, вообще не могли никого найти — в профессии никто почти не остался.
— А как вы начали преподавать?
— Не стало Виталия Ланского, взявшего меня сначала в Новый драматический театр, а потом в Театр им. Станиславского. Он всегда спрашивал: «Что ты хочешь играть?» А когда умер, его жена сказала: «А теперь, Наташа, ты должна научиться жить в театре без любви». Уже после его ухода я увидела распределение ролей на доске и поймала себя на гаденьком чувстве: «А я там есть? Я там занята?» И почему-то рванула в родной институт, в Щуку. Встретил меня на пороге Альберт Буров, который заведовал кафедрой актерского мастерства. Я ему все рассказала, и он дал мне листок бумаги, ручку, велел написать заявление на ассистентуру. У меня в мыслях ничего подобного не было. Стала я ходить на занятия к другим педагогам, чтобы освежить все в памяти, и втянулась. Теперь хожу к своим студентам за любовью и энергией. Сразу им говорю, что талантливых люблю меньше, чем трудоголиков. Там свежий воздух, хотя нервов тратишь на каждом показе много. Мне один профессор сказал: «Это не мы с вами сдаем экзамен. Мы их давно сдали. Хватит нервничать». Но все равно переживаю. Я стала жалеть режиссеров, потому что поняла, что нам-то проще, чем им.
