— Вы долгие годы занимаетесь изучением жизни Толстого. Как по прошествии этих лет вы отвечаете на вопрос, которым Софья Андреевна озаглавила свою повесть — «Чья вина?», почему он решил уйти из Ясной Поляны?
— Моя книга «Лев Толстой: Бегство из рая» заканчивается одной из последних фраз в дневнике Софьи Андреевны: «Что случилось — непонятно, и навсегда будет непостижимо». Тем самым я как бы оставляю вопрос, кто виноват, открытым.
Со временем, вникая в эту ситуацию уже после выхода книги, я немного по-другому смотрю на ее героев. Например, на фигуру Владимира Григорьевича Черткова. Он, безусловно, вносил раскол в семью и был одной из причин ухода Толстого, подготавливая и осуществляя этот уход, не очень деликатно действуя через младшую дочь Толстого Сашу, которая ему была предана в тот момент. Но у него тоже была своя правда.
Чертков, как и Софья Андреевна, посвятил Толстому всю свою жизнь. В уходе Толстого семейные причины были все же главными: проблемы с завещанием, которое он подписал в пользу своей дочери Саши, а фактически — Черткова и где ни строчкой не были упомянуты его жена и дети, что Софье Андреевне было страшно обидно. Она узнала об этом каким-то образом, и жизнь в Ясной Поляне стала невыносимой.
Вообще же Толстой несколько раз собирался уходить из Ясной Поляны еще задолго до 1910 года. Причем если тогда он уехал в коляске с лечащим врачом Маковицким, то в 1884 году он буквально ушел из дома с котомкой и направился к Тульскому шоссе. Беременная Софья Андреевна его догнала и спросила: «Куда ты идешь?». А он ответил: «В Америку».
— Но ни в какую Америку Толстой тогда не уехал…
— Да, но тема ухода, исчезновения, новой жизни грела Толстого. Это одна из сокровенных идей, которая присутствует и в его творчестве, выступая в виде фиктивной смерти, когда человек как бы умирает, но на самом деле остается жив, только живет теперь под другим именем и в совершенно новом качестве. Это есть и в «Живом трупе», и в «Посмертных записках старца Федора Кузьмича», где Толстой принимает легенду, что Александр I не умер в Таганроге, тело его подменили, а сам он в виде старца скитался по Сибири.
В «Отце Сергии» герой, чтобы скрыться от популярности, связанной со своей как бы святостью, совершает гнусный поступок, уходит от прежней жизни и становится другим человеком. От бешеной популярности хотел уйти и Толстой. В это многие не верят. Думают, что он ловил кайф от безумного количества паломников в Ясную Поляну, фотографов и операторов, которые его бесконечно снимали. Нет, его это совсем не грело.
Однако скрыться от посторонних глаз у него не получилось. В поезде, в котором ехал Толстой, был корреспондент «Русского слова» Константин Орлов. Я иногда шучу, что, если бы у него был Инстаграм, Твиттер или Фейсбук, он бы в режиме реального времени описывал уход Толстого, а так посылал телеграммы со станции — и они печатались в газете.
— Не уходил ли Толстой умирать?
— Ничего подобного. Толстой не думал, что едет навстречу смерти. Он уходил жить, но по-другому, совершенно не предполагая, что заболеет воспалением легких в поезде и умрет в Астапове. Он думал, что поедет то ли на Кавказ, то ли в Болгарию, было несколько вариантов пункта назначения.
— При этом сначала он поехал в Оптину пустынь…
— С поездкой в Оптину пустынь все тоже очень интересно. Тем верующим и церковным людям, которые с уважением относятся к Толстому и не считают его дьяволом, хочется предполагать, что он ехал в Оптину пустынь, чтобы покаяться и примириться с церковью. Я так не думаю.
Толстой действительно хотел встретиться со старцем Иосифом, но тот был болен. Толстой два раза подходил к его келье, но его не позвали, а он, как человек с аристократическим воспитанием и деликатный, не мог зайти к больному, если его не приглашают.
О чем он мог бы говорить с Иосифом, мы не знаем. Не думаю, что он бы пал на колени и просил вернуть себя в церковь. Ничто об этом не говорит. До конца своих дней Толстой считал себя христианином, но не церковным.
Дальше он поехал в деревню Шамордино к своей любимой младшей сестре Машеньке, служившей монахиней в Шамординском монастыре. Он поехал к ней, даже думал там остановиться, жить — не в монастыре, а в деревне. Но приехала дочь Саша, привезла письма от детей, от Софьи Андреевны. Толстой понял, что Софья Андреевна найдет его здесь. Он этого боялся, чувствуя свою вину, что ушел в тот момент от, мягко скажем, не вполне здоровой жены. Он понимал, что если она будет сильно на него давить с завещанием, то его рука дрогнет. Это было бы предательством по отношению к Черткову. В общем, Толстой оказался между двух огней. Он пишет в дневнике: «Они раздирают меня на части. Иногда думается уйти ото всех». Вот его состояние последнего года.
— Вы упомянули про завещание Толстого. Он ведь его неоднократно переписывал, с чем это было связано?
— В завещании Толстого было два ключевых момента. Первый - как обойтись с его телом после смерти. В 1895 году умер Николай Лесков, который завещал похоронить себя чрезвычайно скромно: в дешевом гробу, без венков и речей. Толстому это понравилось, и в своем первом завещании, написанном в дневнике, он отметил: похоронить, где умру: в дороге, так в дороге на кладбище, без речей, без отпевания, но, если близким и родным захочется меня хоронить по православному обряду, то пусть хоронят по православному. Это завещание было компромиссным. После отлучения от церкви в 1901 году посмертная воля Толстого стала куда жестче: похоронить в лесу, без обрядов, без речей и отпевания, на том месте, где его брат Николенька якобы зарыл зеленую палочку, на которой был написан рецепт человеческого счастья.
Второй момент завещания, который возникает уже ближе к концу жизни Толстого, касался его главного наследия — литературных прав на его сочинения, за которые уже при его жизни зарубежные издатели предлагали десять миллионов золотых рублей. Сейчас это миллиарды!
Между тем в 1901–1902 годах Толстой чуть не умер в Крыму, в Гаспре, на вилле графини Паниной. Он пережил подряд три смертельные болезни. Уже прощался с сыновьями, давал им напутствия. Софья Андреевна записывала в дневнике: «Мой Лёвочка умирает». Толстой тогда выжил, но все понимали, что умереть он может в любой момент.
Все имущество он уже раздал в 1891 году детям и жене. Это и Ясная Поляна, и дом в Хамовниках в Москве, и земли, где были самарские имения. Что же до его произведений, то Толстой уже в начале 1890-х годов через письмо в газеты отказался от литературных прав. Он хотел, чтобы и после его смерти его вещи печатал кто угодно, а родственники ничего не получали.
Софья Андреевна была категорически против этого, говоря мужу: «Если ты умрешь, я не отдам твои литературные права всем». Толстого это раздражало. Тогда и возник чудовищный конфликт между Чертковым и Софьей Андреевной. Сложилась невыносимая ситуация, и Толстому пришлось уехать. Если бы Софья Андреевна понимала юридическую подоплеку вопроса, то, может быть, вела бы себя похитрее, потому что Толстой вообще не хотел писать никакой юридической бумаги. Юридизм был противопоказан Толстому, он был анархистом. После его смерти все бы автоматически перешло к его жене и детям, а Черткову не досталось бы ничего.
— Это было желание Толстого — не пускать Софью Андреевну, когда он умирал на станции Астапово?
— Там была очень нервная и сложная ситуация. Софья Андреевна приехала на станцию Астапово вместе с сыновьями. Они зафрахтовали отдельный локомотив и жили в вагоне, потому что в Астапово не было даже гостиницы. Зато было огромное количество корреспондентов и большие проблемы с жилплощадью.
Толстому не сообщали о том, что жена приехала, а он не спрашивал. Он, по всей видимости, догадывался о ее приезде. Вместе с ним были не только Чертков и младшая дочь Саша, но и старшая дочь Татьяна и старший сын Сергей. Сын Лев был за границей, а младшие, Андрей, Михаил, Илья, приехали, но сами не пошли к отцу, потому что чувствовали определенную вину перед ним, поскольку давили на него из-за завещания.
Софья Андреевна хотела попасть к мужу, но ее не пустили по совету врачей, которые сказали, что у Толстого может не выдержать сердце. Толстой говорил своей дочери Тане: «Мы плохо распорядились с Соней, на нее много падает», — и Татьяна спросила его: «Ты хочешь видеть Соню?». Если бы он сказал «да», то, конечно, ее бы пустили к нему. Но Толстой ничего не ответил, а просто отвернулся к стене. Думаю, что он боялся ее. Софью Андреевну пустили к нему, когда ему сделали укол морфия. Толстой был в забытье, но был еще жив. Она посидела возле него, потом ушла. Вскоре Толстой, не приходя в сознание, скончался.
— В вашей недавней книге с говорящим названием «Соня, уйди!», вы беседуете с журналисткой Екатериной Барбанягой о Софье Андреевне. Какова ее роль в судьбе Толстого?
— Она великая женщина и одна могла соответствовать Толстому. Софья Андреевна взвалила на себя очень много. Родила ему тринадцать детей, семеро из которых дожили до зрелого возраста. Бесконечные роды, воспитание этих детей. Они все болели. Тогда детские болезни было очень тяжело лечить, потому что не было лекарств как таковых.
Она была его верная помощница в первой половине его творчества: переписывала «Войну и мир» и «Анну Каренину», давала ему советы. Она держала на себе все домашнее хозяйство, а с начала 1890-х годов ей принадлежала Ясная Поляна, и она занималась этим имением. Софья Андреевна создавала Толстому мощную подушку безопасности и жизненного комфорта.
При этом она сама была очень характерной женщиной, харизматичной, умной. Есть жены, которые во всем соглашаются со своими мужьями, а что у них в голове, мы не знаем. У Софьи Андреевны была своя точка зрения на значение церкви, государства, семейной, помещичьей жизни. Она не боялась спорить с мужем.
С одной стороны, она очень верно и преданно ему служила сорок восемь лет, посвятила ему жизнь. Он был единственный мужчина в ее жизни. Она вышла за него замуж, когда ей только исполнилось восемнадцать лет. Но, с другой стороны, ей удалось на полях жизни гения написать свою биографию — своими дневниками, воспоминаниями, поведением в доме.
У людей, которые впервые приезжали в Ясную Поляну, было представление о Софье Андреевне, культивировавшееся в газетах, что там такая злая, жадная жена, не очень умная, которая не дает Толстому житья. И вдруг они видели потрясающую женщину, красивую даже в пожилом возрасте, умную, острословную, которая умеет себя вести, знает в совершенстве французский и немецкий, которая много читает, в том числе философию. Это всех изумляло, и у них совершенно менялось отношение к ней. Конечно, как писателя ее нельзя сравнивать по масштабу с Толстым, но она тоже была писательницей. Ее главные литературные произведения — это ее дневник и воспоминания «Моя жизнь». Они потрясающе написаны. Она была гениальной женой гения.
— Интересно, что Толстому прочили в жены старшую сестру Сони, Лизу, но в последний момент он изменил свое решение. Почему он все же предпочел Соню?
— Для Толстого женитьба и будущая семейная жизнь представлялись в виде глубоко осознанного проекта. Он мечтал о женитьбе с пятнадцати лет.
У всех братьев Толстого не задалась семейная жизнь. А Лев хотел создать многодетную семью, много зарабатывать, приумножать свои имения и одновременно преуспевать как литератор. Он долго подыскивал себе невесту. Там была и Арсеньева, и Катя Тютчева, дочка Федора Тютчева, Дондукова-Корсакова. Он от всех отказывался. Но с Соней произошло что-то невероятное. С Арсеньевой у него год длился эпистолярный роман, с Тютчевой он долго встречался, а тут в течение месяца произошла вспышка невероятной любви, почему-то уверенность, что ему откажут, потому что он старше ее. Но Соня пришла и сказала: «Разумеется, да». Она ждала этого и поняла, что это рано или поздно произойдет.
Не случайно Толстой, уже после того как он сделал ей предложение, но еще до венчания, предложил три варианта жизни после венчания. Один вариант: жить в Москве, чтобы она не теряла связь с родителями; второй вариант — поехать за границу, в длительное свадебное путешествие и пожить за границей. И третий вариант — поехать в Ясную Поляну. Она выбрала третий вариант. На протяжении всей своей жизни она ни разу не была за границей. Толстой хоть два раза там побывал.
Она, во-первых, понимает, что он хочет так, в Ясную Поляну. Она покоряется воле мужа, хотя он предлагает ей три варианта. А с другой стороны, ей хочется сразу в омут с головой: она становится хозяйкой в этом имении, усадьбе, верной женой своего мужа, помощницей. В этот момент их проекты совпадали: ее проект и его проект. А когда с ним произошел духовный переворот и он предложил ей другой проект — к нему она не была готова.
— Что, на ваш взгляд, стало главной причиной духовного переворота Толстого?
— Конечно, одной из причин духовного переворота был страх смерти: а что потом? «Ну, хорошо, — пишет он в «Исповеди» — будет у меня много десятин земли, стану я знаменитым писателем, знаменитее, чем Гоголь, а после смерти что?» Вот этот вопрос встал перед ним во всей своей обнаженности. Тогда он и приходит к вере в Бога и к попытке найти какую-то свою религиозную истину.
Самое главное — он понимает тщету всего земного и пытается от этого отказаться: от имущества, от денег, от богатства, от литературной карьеры. Он ведь на какой-то момент перестает что-либо писать. Сам он не считал, что это был переворот, это было в нем и раньше, но прежде не столь сильно артикулировалось. Это есть и в «Анне Карениной».
Все мы помним только историю Анны, а там три четверти романа — это история Левина. Ему посвящено гораздо больше страниц, чем Анне и Вронскому. У Левина уже происходят эти поиски, метания, сомнения. Это есть и у Пьера Безухова в «Войне и мире» с его исканиями. Толстой сформулировал это для себя, написав в конце 1870–1880-х «Исповедь». Так, как он раньше жил, жить нельзя, надо жить по-другому.
— А насколько сильно на семейный разлад повлияла гибель младшего сына Толстого, Ванечки?
— Когда он родился, в 1888 году, матери было сорок четыре года. По меркам девятнадцатого века это пожилая женщина. А Толстой фактически старик. Ванечка действительно был какой-то ангелоподобный, странный, невероятно даровитый, ему легко давались языки. Он диктовал маме свои рассказы, например «Спасенный такс», который Софья Андреевна потом опубликовала.
Он всех пытался примирить. У него были очень серьезные, отцовские глаза, серые. Толстой думал, что Ванечка станет его духовным наследником, потому что другие сыновья не разделяли идеи отца. Сын Лев пытался стать толстовцем, но у него ничего не получилось — и потом он, наоборот, больше всех конфликтовал с отцом. Софья Андреевна понимала, что это ее последний ребенок. Тут он умирает, не дожив до семи лет, что, конечно, было большим потрясением для них.
Софья Андреевна пишет, что Лев Николаевич после смерти Ванечки сразу стал стариком. У Софьи Андреевны начался очень сильный душевный кризис, который потом вылился в странную любовь к композитору Танееву: пусть кратковременную, но история была болезненная. Смерть Ванечки не повлияла на уход Толстого, но появился ребенок, который мог бы внести гармонию в эту семью, и этого не получилось.
— Почему, по-вашему, именно Черткову удалось так очаровать Толстого?
— Толстой однажды обмолвился о Черткове: «Он крайне нужный мне человек». Это слегка эгоистическое утверждение, но верное. Притом что Черткову светила блестящая карьера. Он происходил из очень богатой и знатной семьи. Его мать и отец были уважаемы при дворе.
В 1883 году Чертков не просто приходит к Толстому, но отдается ему полностью, готов служить всю жизнь. Он не теневая фигура. Именно Чертков распространял идеи Толстого за границей. В России до 1905 года, когда вышел Манифест о свободе слова и совести, ни одно из религиозных сочинений Толстого не печаталось.
Чертков это печатал за границей на русском языке, нанимал лучших переводчиков, и сочинения Толстого выходили на иностранных языках. В некотором смысле Чертков был великим менеджером Толстого. Благодаря ему идеи Толстого так широко распространились по всему миру. Сейчас для нас Толстой — это автор «Анны Карениной» и «Войны и мира», а тогда весь мир интересовал Толстой как религиозный мыслитель, проповедник новой истины. Многие всерьез считали его следующим в ряду Христа, Будды и Магомета. Чертков был важен для Толстого, но и сам он был человеком непростым. Он тоже был не совсем здоров, впадал в депрессии.
— Возможен ли был компромисс между Чертковым и Софьей Андреевной?
— Конечно, Софье Андреевне, как сказали бы сегодня, нужно было налаживать диалог с Чертковым. Но этого не получилось в силу характеров обоих. Хотя после смерти Толстого все встало на свои места. Чертков занимался изданием Собрания сочинений Толстого. Юбилейное, 90-томное Собрание сочинений Толстого, самое полное на сегодняшний день, это на пятьдесят процентов — заслуга Черткова. Он это пробил через Совнарком в 1920-е годы и до своей смерти, в 1936 году, занимался изданием. А Софья Андреевна занималась домом, который она хотела превратить в музей. Музеем он стал после ее смерти, в 1921 году, но она все приготовила для этого, все сохранила, не позволила растащить и распродать ни в яснополянском доме, ни в хамовническом. Все встало на свои места. Если бы они могли при жизни Толстого об этом договориться: ты занимайся рукописями, а я буду заниматься домом и музеем мужа. Но не вышло. Это жизнь. В жизни не бывает все так просто. Это сейчас мы знаем, как надо, а они не знали, жили в конкретной ситуации, которая менялась каждый день.
— Толстого часто противопоставляют Достоевскому. В чем их принципиальное отличие?
— Исследователь Достоевского Игорь Волгин сказал: «Достоевский — это писатель двадцатого века, а Толстой — двадцать первого». Пророком двадцатого века действительно стал Достоевский с его катастрофическим сознанием, вниманием к грядущим потрясениям, катастрофам. А Толстой — мыслитель скорее цивилизационный. Его интересует, как правильно должна развиваться цивилизация. Она все равно развивается неправильно, не по-толстовски, но внутри нее тем не менее в двадцатом и особенно в двадцать первом веке начинают проявляться умственные массовые движения, которые очень близки к тому, что провозглашал Толстой.
Все цивилизованные страны за исключением некоторых американских штатов отказались от смертной казни. Это то, о чем говорил Толстой. Нельзя человека убивать: не вы ему дали жизнь и не вам ее отнимать, кем бы он ни был.
— Поразительно, насколько поздний Толстой предугадал современные тренды!
— Религиозная толерантность, неприятие смертной казни, отрицание насилия — это все вещи, которые Толстой провозглашал. Они тогда казались очень сумасбродными, а Толстой говорил: «То, что говорю сейчас, через сто лет будет ясно как Божий день». В какой-то степени он оказался прав. Взять хотя бы общемировое движение в защиту животных, движение «зеленых». Волонтерские движения — такое практическое христианство: не отдавать бесконечно поклоны, а идти и помогать ближнему, больному непосредственно. Движение хиппи или как сегодня молодые люди уезжают из города и пытаются работать на земле — это тоже такой модный тренд. Это все очень близко к идеям Толстого.
