Обреченное буйство жизни
Рядом с полуразвалившимся штабелем красного кирпича — куча желтого песка: строители сгрузили, да не воспользовались, ремонт дома отложен. Вскоре горбящийся желтый островок на асфальте зазеленел травой. Не газонной, искусственно-низкорослой, а полевой, с длинными сочными стеблями. Видимо, семена приехали издалека, оттуда, где песок добывают.
Жизнь распространяет всходы — захватывает пространства, пытается утвердиться и расширить плацдармы, упрочиться на них. В данном случае — тщетно. Растения облюбовали неподходящую делянку — не поле, не клумбу даже, не кусочек стационарной почвы, а изначально обреченный исчезновению крохотный ареал. Сроют, непременно сроют, и притом скоро. Да и планета, вся планета финально, итогово пойдет прахом. Однако не вразумишь, не предостережешь бестолковые, жаждущие будущего корни и побеги, не заставишь отказаться от шанса выстоять на новых территориях, где удалось зацепиться и хоть ненадолго восторжествовать. Слепо, упрямо предпринимают абордажники все новые усилия, если и отступают, то не сдаются.
Волна и мусор
Люди знают, что умрут, а продолжают жить.
Час пик — на площадях, в общественном транспорте, в парках и возле театров — высшая точка кипения и цветения бессмыслицы: уж очень уязвимы, хрупки, бренны спешащие по различным надобностям тела, прискорбно вообразить, сколь быстро они увянут и рассеются.
Человеческие бактерии влюбляются, пишут стихи (странно вообразить: существа, едва различимые в масштабах Вселенной, имеют вселенского масштаба поэтов, бардов, звезд шоу-бизнеса), заключают друг друга в объятия и тюрьмы, возводят каменные и деревянные дома, изводят лесные массивы и своих оппонентов, гнобят неугодных за колючей проволокой, а кумиров возносят на пьедесталы, учиняют войны, цель которых — довести шарик, кровяное тельце Земли, до гибели.
Неизбывно яркими остаются волны прибоя: едва схлынет пена предыдущего поколения, уже катит с шумом следующее и смывает следы отторжествовавшей эпохи, недовыметенные ее останки прячутся в расщелины, норы, богадельни, больницы, квартирные прибежища — отживший мусор уже не виден, вскоре его не станет вовсе.
Перрон
Всюду приметы случайности, поспешности, недоосмысленности, попыхов поглощаемого нектара бытия.
Летний пыльный, душный перрон усыпан шелухой подсолнечника, бумажными стаканчиками, обмусоленными окурками (преимущественно белыми мундштуками папирос), конфетными фантиками. Мужчины с чемоданами, женщины с мешками и бледными детьми — беспокойно озирающиеся, ни в чем не уверенные, всего опасающиеся. Бомжи, дремлющие на скамейках посреди разложенных на этих скамейках газет, изношенных вещей, еды.
Под одной из скамеек — сморщенная попка недоеденного буфетного пирожка и две вишенки, лакировано поблескивающие сквозь слой налипшей пыли, в который они вываляны.
Дерево желаний
Тополь под моим окном все нагляднее обретает вид новогодней ели или символически украшенного «дерева желаний», которое романтики-мечтатели, загадав тайную несбыточность, ритуально увешивают-оснащают ленточками, тесемочками, бантиками и прочей чепухой и мишурой: за ветви цепляются и виснут на них выброшенные из квартир целлофановые пакеты, противогриппозные и антикоронавирусные марлевые маски, конфетная фольга, дырявые носки и стоптанные тапочки, колготки, а также унесенные с балконов ветром вязаные шапочки, подгузники и наволочки.
Недавно вершину увенчал возбуждающе черный бюстгальтер!
Меж корневищ, будто свечные огарочки, желтеют и белеют окурки. Так и видится: поместив их в плошки листиков и затеплив, получишь празднично убранную рождественскую замену хвойной панацее.
Причудливое игрушечно-финтифлюшечное воплощение человеческих грез!
Аллегория
В конце лета — начале осени стайки птиц отправляются в теплые края. Утомившись, пернатые сообщества присаживаются отдохнуть — на провода, крыши, высокие деревья. Почти в каждой такой дисциплинированно организованной пилигримской компании находятся две-три пичужки, не могущие, не способные взмыть вслед за вспорхнувшими после «привала» полными сил подружками. Болезные? Ослабевшие? Состарившиеся? Сознающие: им не преодолеть громадное расстояние — в погоне за ускользающим теплом. И все же порывающиеся, пусть с опозданием, лечь на курс и догнать энергичных товарок, примкнуть к большинству.
Нуждается ли аллегория — отчаянного стремления не выбывать, не отщепляться от поглощенного собою юного и зрелого эгоизма — в разглагольствовании?
Хочется, чтоб немощные доходяжки-аутсайдеры уцелели.
Золото
Человечество точно определило и выделило — среди массы окружающих непостоянств — константу немеркнуще вечного разряда: золото! Не подвластное разрушительному действию времен, хранящее отблеск превосходства и сообщающее его тем, с кем соприкасается. Потому и поклоняются этому Тельцу, потому и прикармливают его, что останется неизменным в своей всепокупающей сути и будет эстафетно скользить из поколения в поколение, от хозяина к хозяину, даря власть. Золото — не утилитарно полезное, как железо (может, более необходимое в обиходе, однако, подверженное поеданию ржавчиной), не электропроводное, как медь (которая в чистом виде в природе не встречается), не целебное, как поддающееся окислению серебро — равно статусу нетленных мощей!
В Киево-Печерской лавре я стоял над стеклянным колпаком, под которым покоились перенесенные (вместе с землей) полуистлевшие человеческие кости. Бывшие запястья чернели безжизненными головешками, но были охвачены жарких тонов золотыми браслетами, хрупкие фаланги пальцев скифской поры — вдохновлялись примером воскресения казавшихся только что отполированными в ювелирной мастерской перстней.
Очевидность не позволяла усомниться в превосходстве одного материала над другим.
Вагон времени
Небрежно бросают: «Да у тебя еще вагон времени!» Имея в виду: запасы протяженного жизненного пространства необозримы. Присовокупляют: «И маленькая тележка». То есть: плюс к обширности имеется довесок.
Смутная метафора — стоит сосредоточенно и скрупулезно покопаться в ее механизме — предстает преобразованной в конкретный утлый (а не обобщенный) образ: пассажирского или товарного поезда, нефтеналивных цистерн, теплушек… Посредством какого крепления торочится к тягловой большущести малая тележка? Она — на цепи? На поводке? Или смахивает на дрезину? На тачку?
Допустим: современники — постарше и помоложе — следуют в некоем железнодорожном составе (экспрессе, электричке, курьерском, дальнего следования), набирающем скорость и притормаживающем, кто-то выходит, не возвращается, кто-то влезает и занимает место у окошка или на подстеленной соломе, кто-то курит в тамбуре, кто-то стиснут стоящими попутчиками.
Наступает пора ревизии: ваш билет — действителен ли, годен ли для дальнейшего путешествия? Рессоры и постукивающие на стыках рельс колеса самого караван-сарая — в удовлетворительном состоянии? Не заклинило ли двери? На какую станцию пребывает средство передвижения? А преодоленный отрезок расстояния — чем измеряется? Накопленными слитками, духовными исканиями, порожними или насыщенными десятилетиями? Можно охарактеризовать его как увлекательное приключение в интересной компании или как мытарство и скитание с обузой никчемных пожирателей ваших дней? Кстати, кто из них остается рядом? А кого — ищи свищи? Не трансформируется ли вояж в маршаковские истории о рассеянном дурне, севшем в отцепленный вагон, или о даме, которая сдавала в багаж корзину, картину, картонку и недосчиталась предметов?
«Тележку» уподоблю не вместительному багажному отделению, а рюкзаку, аккумулирующему воспоминания. Груз компактен, а весит изнурительно много: эпизоды, от которых не избавишься, тягостны, но они — неиссякаемый источник энергии для проседающих, истощенных батарей изношенного долгим странствием организма.
Знак протеста
Не только на тополь, но и на ясень, что под окном, сылются с верхних этажей интенсивные отбросы. В воздухе мелькают белые — не мухи-снежинки, а «бычки» и тлеющие «светлячки». Один удобно пристроился, буквально прилип к зеленой лапке — развилке упругих листьев (должно быть, курильщик щедро обслюнявил фильтр) — ни дождь, ни ветер не могли оторвать непрошенного насельника.
Возможно, изнемогающее дерево взмолилось, воззвало к небесам. (Вам приятно было бы, если бы льнул наглец-окурок?) Небо прислало ливень. Мощные струи хлестали, надеясь смыть приживалу. Ничуть не бывало! Избавления не произошло. Никотиновый заморыш присосался к живительной хлороформной барокамере — буквально намертво.
И ясень принял решение: сбросил листву. Утратил пышность, импозантность, визуально похудел — как если бы сам выкурил пачку вреднющего табака. Зато — освободился.
