«Музыкальная секта» «ГАФТ», как называют ее сами артисты, родилась в Петербурге. Как живое существо, она росла, менялась, дышала — все увереннее и увереннее, хотя уже первое слово (дебютная пластинка, записанная со струнным квартетом) прозвучало громко, отчетливо и срезонировало в пространстве. Я познакомилась с лидером группы Николаем Яковлевым пару лет назад на фестивале независимых музыкантов Александра Кушнира. Ребята настолько выделялись на фоне других участников, что нам, членам жюри, пришлось включить фантазию и придумать для них особую номинацию «За психоdelay». На повестке дня — новый альбом, выходу которого предшествовало два сингла — «Постоянно обещаю» и «Больше не могу тебя любить», объединенные невидимой нитью, но разные по настроению, как полюса. О полярности, музыке и жизни как «стихе в одну строку», близости с Достоевским, условности жанров и заботе о слушателе мы поговорили с Колей в интервью.
— Каждый новый альбом «ГАФТ» — это всегда совсем другая история, не похожая на предыдущую. Чего ждать поклонникам в этот раз?
— Главное, что есть в этом альбоме, — общая эмоция, почти плач. Путь от отказа признать, что человек больше не твой, к принятию и отделению от всего человеческого. Последней выйдет песня «Негаснущие ноты». И там прямым текстом поется: «Я не буду грубым, я не буду злым, я не буду никем, и меня не убьют, я не буду в аду, я не буду в раю, у меня нет костей, у меня нет души, я не буду грубым, я не буду злым, и я буду водой, и я буду огнем». Все песни были сочинены примерно в одно время, время непростого выхода из отношений, от этого они цельны, от этого едины. Каждые два месяца до выхода пластинки мы выпускаем синглы с выразительными снимками. Эту историю разворачивает с нами фотограф Олег Макосеев, и она параллельна канве песен, канве всего альбома. Мы всегда были очень визуальной группой.
— «Больше не могу тебя любить» стала последней песней лета, но по настроению получилась больше осенней, драматичной. Нет ли здесь противоречия?
— Ребята хотели выпустить ее в начале августа, а я чувствовал — нет, она должна выйти в самом его конце. То есть мы провели грань. Лето закончилось. Наступает новое состояние. Оно не лучше, не хуже, просто другое. Как некий рубеж.
— За несколько лет я слышала много самых разных определений творчества «ГАФТ» — и «некропоп», и «арт-мейнстрим». В соцсетях песни размещены под грифом «альтернативный рок». Ни одно из них не является точным и исчерпывающим. Как ты сам чувствуешь ваш стиль, дыхание этой музыки?
— Как говорил Боб Дилан, все определения, ярлыки нужны тем, кто пишет о музыке в газетах, чтобы хоть как-то обозначить направление, дать читателю понять. Я очень люблю один музыкальный сервис, который недавно открылся и в России. Там очень забавно описаны стили моих любимых групп. Например Pulp. В описании несколько слов по аналогии: диско-поп, инди, Дэвид Боуи. Конечно же, я не просыпаюсь и не думаю: «А напишу-ка я сейчас некро-поп-песню». Главный герой — это слово. Или атмосфера, если речь идет об инструментальной композиции. И уже вокруг этого слова, корня, если он сильный, можно очень изящно и красиво выстроить все остальное различными музыкальными средствами. Не нужно зацикливаться на жанрах. Помню, году в 2017-м было много инди-групп, выпускавших десятки похожих друг на друга песен. Может быть, кому-то приятно существовать в такой истории, я так не могу. Музыку «ГАФТ» действительно нельзя поместить в прокрустово ложе какого-то одного жанра. Да, это вызывает некоторые проблемы. Например, есть слушатели, которые любят наши песни, сочиненные в том же 2017-м, но им не нравятся композиции 2020-го. Или наоборот. Но мне кажется, это даже лучше. Ты можешь найти что-то для себя. Человек должен постоянно меняться, поэтому и музыка меняется.
— Можешь назвать главные, поворотные точки в вашей истории?
— Давным-давно у меня была группа «Сиреневенький». Наш первый ударник Максим, который уже, к сожалению, умер, говорил, что это название — какое-то невзрослое. Мы разрушили тот коллектив, и тогда случился «ГАФТ». Первый альбом со струнным квартетом мы записали на подмостках клуба и думали, что все сразу изменится, о нас сразу услышат, узнают, а если нет — значит, мы плохо старались. Тогда я еще не понимал, какой это долгий путь. И вдоль всего пути расставлены маяки. Это и фестиваль «Алые паруса» в 2015-м, когда, помню, на сцене играет Саша Васильев («Сплин»), я бегу со своей работы с одного острова на другой, и все мои коллеги спрашивают: «Колян, ты что здесь делаешь?» А я там выступаю. Фестиваль «Окна Открой» в 2017-м. Александр Башлачев говорил, что жизнь — это стих в одну строку.
— И все-таки многое меняется…
— Да, но я не могу, например, сказать, что какие-то старые песни мне не нравятся. Это мои дети, и я люблю каждую. Мне кажется, все едино и очень крепко сцеплено. Если говорить о том, зачем я их пишу, то главное — забота о тех, кто их услышит. Я прочитал на днях комментарий одной девушки о том, что благодаря нашей песне она смогла выйти из очень тяжелых отношений. Когда осязаемо получается помочь человеку выйти из кризиса, найти свет, это то, ради чего и стоит сочинять. Да, многие композиции грустные, но мне кажется, в каждой есть какая-то светлая идея, к которой мы можем прийти вместе со слушателем. Песня — это письмо, послание человеку.
— Если бы история группы была книгой, то какой?
— Я думаю, это была бы книга Федора Михайловича Достоевского. Так же, как и он, я считаю себя душой Санкт-Петербурга. Он глубоко пророс внутри меня, и никакого другого города мне не нужно. Реки, каналы, железный, металлический цвет воды, особенно осенью, желтые здания, о которых писал Достоевский, — все это и есть город, который помогает тому, кто приезжает сюда с открытым сердцем, и невероятно мешает тому, кто приезжает сюда, чтобы стяжать, грабить. Некоторые говорят: «Город как город, ну люди хорошие…». На самом деле это живое существо, которое вдохновило и Федора Михайловича, и многих музыкантов, художников, поэтов… Возвращаясь к книге, это был бы роман «Идиот». Лев Николаевич Мышкин — абсолютно мой герой с его мироощущением, тем, как он чувствовал, кого любил. Мне близки его болезненность, хрупкость. Люди, которые меня окружают, часто думают, что я столько всего могу — выпускаю множество песен, клипов. Кремень кремнем, но вот эта внутренняя слабость очень созвучна чувствительности, открытости. Самое страшное для любого автора — зарасти толстой кожей и потерять способность чувствовать мир. Что ты тогда будешь сочинять? Просто складывать рифмы?.. Но это же все вообще не про рифмы…
— А у меня, когда я переслушивала некоторые песни, перед глазами почему-то стояли образы из романа Булгакова «Мастер и Маргарита»… Тебе близка его вселенная?
— Совсем недавно я искал один документ и среди бесчисленного количества бумаг случайно нашел свое старое сочинение про образ Понтия Пилата в романе. Во мне всегда настолько сильно отзывались эпизоды, связанные с ним, — например когда он ищет собаку, которая уже умерла, чтобы погладить ее и облегчить свою болю, тяжесть решения, которое он должен принять. И тут же у меня появляется странное воспоминание — о песне «Арии» «Кровь за кровь». На самом деле мы все в детстве любили эту группу, может, поэтому и играем вместе. (Смеется.) Моя хорошая подруга, драматург Ася Волошина, говорила, что во мне столько же ангельского, сколько и дьявольского. И в этой книге Булгакова ощущается огромный ангельско-дьявольский потенциал. В нем два этих начала сплетаются друг с другом настолько крепко. Конечно, мне бы очень хотелось познакомиться с Булгаковым лично…
— Ты предвосхитил мой вопрос: какова природа творчества? Всегда ли это высший дар или в нем есть демоническое начало?
— Я всю свою жизнь, сочиняя все песни, стараюсь, чтобы в этом процессе была динамика — от тихого к громкому, от темного к светлому. Это острая грань между дьявольским и ангельским началом. Мой путь — их переплетение, и это отражается в творчестве. Нельзя представить одно без другого, закрыть глаза и сделать вид, что какого-то из них не существует. Я вообще не очень люблю оценочные суждения о том, что хорошо, а что плохо. Мы все ищем истину, но мне кажется, она вообще не про плюс, не про минус. Она там, где ты просто интуитивно, внутренним чутьем находишь что-то, и в этот момент не существует никаких оценок, светлого и темного, вся шелуха спадает. Это все не важно совсем.
— Творец является демиургом своей вселенной — в данном случае музыки, где он определенным образом контролирует процесс. Где та грань между контролем и чувством, что нужно отпустить вожжи?
— Я считаю, что часто песня — это травма, которая уходит, отделяется от тебя, начинает жить уже своей жизнью. Только тогда и так она может помочь другим. Пройдет 50 лет, а песня останется. И уйдет все человеческое, останется только небесное. Процесс ее создания — многомерная история. И ты отпускаешь композицию в процессе — сначала отдаешь ее аранжировщику, потом клипмейкеру, который снимает видео. Это как ребенок, который рождается и постепенно начинает жить своей жизнью, все больше отделяться от своих родителей, но от этого они, конечно, не перестают его любить.
— В репертуаре «ГАФТ» есть очень интересная песня «Милый друг». Я услышала ее, когда ехала в машине с откидным верхом по горному серпантину, и подумала тогда, что она могла бы стать идеальным саундтреком к «Двум капитанам». У тебя никогда не было мысли создать музыкальный спектакль?
— Мне кажется, самый главный кульминационный момент, когда она становится таким саундтреком, когда в ней поется: «Стреляй шрапнелью по своим». Любая песня — это монтаж из нескольких историй. Эта строчка связана с воспоминанием о том, как я стоял на Невском и у меня был тяжелый разговор с девушкой, которую я очень сильно любил. Все рушилось, и это такое ощущение, как будто тебя расстреляли в упор. А мелодия родилась, когда я зимой приехал в гости к нашему клавишнику Ване Хохлову в местечко под названием «Сосновая поляна» — там рядом лес, психиатрическая лечебница, такая странная атмосфера… Он стал играть что-то на фортепиано, и у меня в голове появился красивый мелодический ход. К теме музыкальной постановки: у меня в Москве были друзья, группа Voodoo Idol. Прошлой осенью они решили поставить пластический спектакль. Я в тот момент интуитивно почувствовал, что еще немного, и ребята надорвутся. Так и случилось. Всегда должно быть четкое внутреннее ощущение режиссуры того, что ты делаешь, во что вкладываешь усилия и для чего, как это подействует на человека. Конечно, лет пять назад я вообще не мыслил такими категориями, не думал, что буду писать план на полгода, но сейчас мне это кажется важным — распределять энергию.
— У вас есть сборник, который называется «Музыка для утраченного времени». Что это для тебя и как вообще время может быть утрачено?
— Это связано с ностальгией, воспоминаниями. Например, ты слушаешь песню «Постоянно обещаю», и у тебя включается ассоциативная память. А это вообще, мне кажется, самое сильное, что есть внутри человека. Ты вспоминаешь что-то, и на этом месте как будто вырастает деревце… Твоя память уже приукрашивает событие из прошлого… Оно расцветает, и тебе становится невероятно тепло от воспоминания о человеке, который был тогда рядом, от атмосферы, в которую ты вновь погружаешься.
С каждой песней связан целый комок воспоминаний. Когда я записываю какую-либо композицию, мне кажется, что от меня оторвали часть, что это уже не мое и мне нужно заполнить образовавшееся пространство чем-то новым. Ощущение как будто вырывают зуб мудрости. Человек любит привязываться к вещам, к людям, и кажется, что без них невозможно. Но самая большая свобода — отпустить песню, человека. Тогда такая легкость появляется, как будто ты заново родился, как будто что-то ушло, и у тебя начинается новая жизнь. Как говорил Майк Науменко, чем дольше держишь песни в голове, тем быстрее ты сходишь с ума.
