– Сергей, как на ваш взгляд за последние 10 лет изменился российский рынок современного искусства? В какую сторону плывет пароход и много ли на нем пассажиров - и художников, и зрителей, и потребителей?
– Десять лет назад мы пребывали в ситуации последствий глобального финансового кризиса. То были очень плохие годы: к 2011-му мировой арт-рынок полностью преодолел проблемы и рванул вверх, в то время как отечественный пребывал в стагнации. С тех пор многое изменилось. Рынок окреп в низовой части, возросло не только число галерей и художников, но и небольших аукционов, которые позволяют быстро реализовать качественный арт-продукт. Десять лет назад проблема была в неразвитости инфраструктуры и вторичного рынка; на мой взгляд оба эти сегмента выросли, время не прошло даром.
Сделано много мощных шагов в музее строительстве, как государственном, так и частном, в исследовании творчества наиболее значимых художников. Не знать искусство Эрика Булатова или Ильи Кабакова для образованного человека в России – сегодня так же нелепо, как никогда не смотреть Тарковского или не читать Довлатова. Но главное – современная инфраструктура искусства и правильно структурированный рынок достигли регионов. Некоторые города-миллионники делают выставки и поставляют «молодую кровь» на арт-сцену не хуже столиц. Это способствует изменению среды в целом. Задача государства, по идее – способствовать этим процессам. Но из-за отсутствия нормальной экспертизы этого нет даже в планах.
– Високосный год с пандемией внёс свои поправки в обыденную и профессиональную жизнь во всех сферах. Арт-рынок потерял до 80% прибыли. Но может, это был надутый пузырь, который пришёл в нормальное состояние? Но в любом случае такой обвал цен может привести к разорению многих галерей. Вы были готовы к разорению?
– Я бы пока не делал пессимистичных прогнозов. Может, о 80% падения речь шла во 2-м квартале, но даже и по нему статистика выправилась в июне. Не нужно думать о продаже искусства как о чем-то исключительном: искусство – тоже товар, хотя и со множеством особенностей. И нет, современное искусство – не надутый пузырь. Такая слава за ним укрепилась в 80-е годы, когда оно и впрямь сильно просело в ходе глобального кризиса. Но с тех пор утекло много воды, и умудренные опытом продавцы и покупатели научились точнее соизмерять риски – наш же арт-рынок тогда еще толком и не родился. Вот, например, в кризис 2008 года на рынке, я бы сказал, были «срезаны излишки» – упали в цене те художники, которые были переоценены ранее. Среди них оказались и некоторые советские неофициальные художники, и классики искусства 19 века, и в то же время мегазвезды типа Дэмиана Херста (жутко хитрый и весьма состоятельный), быстро восстановил свои позиции. Сегодня все эти активы оценены гораздо разумнее. А высокий спрос по-прежнему справедливо порождает растущие цены: достойного искусства на самом деле очень немного, и оно все чаще осмысляется как привлекательный для инвестирования актив. Вот кому может в итоге прийтись довольно тяжко – это небольшим частным институциям, получавшим доход с ежедневного посещения публикой и регулярных мероприятий. Мы мелкие предприниматели, падать нам невысоко, так что выживем, как тараканы после атомной войны.
– Вы говорили, что 90% из того, что предлагается на внутреннем российском рынке современного искусства это шлак. А какие у вас свои критерии оценки искусства?
– Шлак – это я еще тактично выразился. Скажем так: примерно 90 % из того, что циркулирует под видом искусства, таковым вообще не является. Часто раздаются вопли, что тот или иной современный художник – мошенник, видите ли, профаны не видят трудозатрат в его/ее произведениях или, наоборот, не видят смыслов и ярко описывают убожество, царящее в их собственных головах. Но как раз то, что выглядит типичным «искусством», кажется таковым на первый взгляд – всякие пейзажи или котики, контент подземного перехода возле Новой Третьяковки, – и стоит подозревать в том, что искусством это не является. Просто необходимо включать мысленный сигнал: стоп, это слишком просто, чтобы быть искусством! Что касается критериев, то я хорошо понимаю, как отличить искусство от шлака, но как это донести до человека, никогда не искусством не интересовавшегося, – вот проблема. И ее решение невозможно без вовлеченности в культуру вообще. Если коротко, то на внешнем плане должно быть соответствие произведения современного искусства с историей искусства (для чего неплохо хотя бы поверхностно знать последнюю). На внутреннем плане, в сознании смотрящего маркер такой: если человек не приемлет мифов в любой сфере (в истории, в науке, в новостных заголовках) и способен отличить их от проверенных фактов – он сможет точно так же разобраться и в искусстве. В нашей среде можно начать ориентироваться, очистившись от расхожих утверждений типа: я тоже могу нарисовать «Черный квадрат», что это за художники, которые выставляют три палки, все ваше искусство есть плод договоренностей арт-мафии; и прочей чепухи в том же роде. Такие вещи я слышу от людей, которые ни одной картины Малевича в глаза не видели. Какой с них спрос?
– Насколько сегодня подвижна музейная среда? Может, в государственных и даже коммерческих музеях надо каждые пять лет проводить открытые профессиональные выборы? Не считаете ли вы, что именно застой мешает развиваться творческим и культурно-рыночным процессам?
– Застой мешает любым жизненным процессам. Привычка пребывать в одном руководящем кресле часто атрофирует. Но в России, в отсутствие конкурентной среды музейного менеджмента выдающийся музейный директор – это в огромной степени вопрос везения. Так, Третьяковской галерее определенно повезло с Зельфирой Трегуловой, но сколько музейных директоров, сидящих в своих креслах десятилетиями, не развивают подконтрольные им музеи?! А у Министерства культуры нет даже методов оценить их эффективность, так же, как и у нас нет методов оценить работу самого Министерства. Это общая проблема – неконкурентной среды, неэффективных решений, неавторитетной экспертизы.
– Некоторые выступили с инициативой внести поправки в систему госзакупок, чтобы не раз в год, как сейчас, а чаще приобретать у художников работы для музейных фондов. Тем самым, поддержать авторов, и пополнять коллекцию актуальными работами. Насколько такая инициативе жизнеспособна в бюрократических реалиях?
– Я и сам в числе этих инициаторов. Проблема в том, что сейчас нет и системы, позволяющей закупать современное искусство раз в год. Вообще нет такой практики – если и делаются приобретения искусства, то разовые и зависящие по большей части от пробивной способности и кровной заинтересованности руководства данной институции. В Советском Союзе, к примеру, эта система была куда более слаженной. Другое дело, что тогда закупалось, словами Хармса, «много, да только всякая ерунда». А сегодня мы доведены до того, что представления о российском – любом, если вам не нравится слово «современном» – искусстве по нашим музейным собраниям сложить нельзя, его там просто нет, за исключением нескольких институций. Этот вопрос приобрел масштаб федеральной проблемы. Как можно нормально жить в стране, которой исполнилось тридцать лет, но у которой не то что не сложился канон новейшего искусства, но нет даже согласия о том, как оно выглядит!
– Можете дать определение актуальному искусству и современному искусству? Нет ли здесь некоторой искусствоведческой шизофрении?
– Я посвятил этому вопросу несколько своих полемических текстов. Если коротко, термин «актуальное искусство» сейчас вообще не используется в профессиональной среде. «Современным искусством» мы обозначаем релевантное искусство после 1950 года, после Второй Мировой, построенное на основании модернистских, а впоследствии постмодернистских идей, которые, в свою очередь, встроены в более широкое поле изменившихся философских представлений о мире, а также научных открытий. Мир изменяется ежедневно, искусство это отражает. Вопрос тут не в терминах, о них договариваются, и в этом нет никакой шизофрении – главное, чтобы термины были приняты сообществом и разные люди понимали под ними одно и то же.
– Станет ли Россия однажды частью большого мирового рынка современного искусства? Или будем всегда мировой арт-периферией?
– Одно не противоречит другому. Мы являемся частью мирового рынка искусства, но занимаем в нем периферийную долю. Это неудивительно: наша страна занимает периферийное положение в мировом масштабе; достаточно посмотреть на глобус, и станет очевидно, что мы смещены на север относительно стран, имеющих более выгодное для транзита пространство. Выход в ближайшие годы такой - в отсутствии активных международных коммуникаций развивать внутренний рынок искусства.
