«Теперь я не дежурная бабушка, а стационарная»
— Через несколько дней у вас день рождения — юбилей! Как планируете отмечать и планируете ли вообще?
— В отличие от тех, кто не любит этот праздник, я свой день рождения обожаю. У нас будет шумно — минимум человек 25. С недавних пор это еще День семьи, любви и верности. С самого детства семья очень много для меня значит. Это — бомбоубежище, штаб, купель, розарий, книги, люди, папа, мама, бабушки, дедушки… Мне очень повезло, что вокруг было рассыпано такое количество удивительных личностей. Человек не сразу понимает ценность семьи. Ему талдычат, талдычат… Кто-то так и не осознает. И мне этих людей искренне жаль.
— Весь карантин, наверное, тоже провели на даче с семьей?
— Да, на даче. Поскольку мама оказалась в зоне риска, мы еще 17 марта увезли ее за город. Зато сегодня съездили за цветной одноразовой посудой к празднику. Очень хочется, чтобы все было разноцветное. Жизнь как-то потускнела с отсутствием любимого дела. И дефицит цветного дает о себе знать. Хорошо еще, что пандемия пришлась на весну и лето. Когда вокруг зеленый цвет и много света, все легче переносится. Хотя дождь уже влияет на меня жутким образом. Когда он шел 12 дней, я поняла, что живу по Маркесу: «Полковнику никто не пишет». И это все плавно перетекает в «Сто лет одиночества»…
— Вообще в карантин появилось много всяких сетевых активностей. Удалось что-то полезное почерпнуть в это время?
— Я перечитала кучу книг, посмотрела много отличных фильмов, сериалов и спектаклей — тоже. Но когда прочла, как обожаемый нами мудрейший дядя Шура Ширвиндт сказал: «Театр без зрителя — все равно что секс по телефону», поняла: он нашел те самые слова. Сама устала от «целлофанового» театра и хочу живого. Всего живого. Я так долго живу на природе, чего в моей жизни никогда не было, что успела посмотреть, как весна переходит в лето, как распускаются цветы, кусты, плодовые деревья… Мы даже варили суп из крапивы! Вот только вино из одуванчиков еще не делали.
Я давно превратилась в белку в колесе и сама себе перестала быть симпатичной. Стала настолько выхолощенным человеком, что все время себе приказываю. Бесконечные самолеты, поезда, машины… У меня даже в райдере написано: подушка и плед обязательны. А еще — выключить музыку, и чтобы водитель со мной не разговаривал. Когда ты едешь 500 км, это единственное время поспать в тишине. Я перестала генерировать энергию. Только сохраняла ее.
Но сейчас поймала себя на мысли, что выхожу из того кошмарного состояния. У меня восстановились биологические часы: я хорошо сплю, рано и с удовольствием просыпаюсь. Рядом — мама, дети, внуки. Причем мы видимся с ними не спазматически, чтобы только потискаться, а постоянно. Много читаем, рисуем, лепим, строим из конструктора, ходим в лес… Теперь я не дежурная бабушка, а стационарная.
— Вы наверняка и не думали, что такое может случиться.
— Это точно. Не думала, что это вообще возможно. Фактически я не работаю с 17 марта, за редчайшими исключениями. Когда дорвалась до книжной ярмарки прочесть Ахматову, то испытала на Красной площади почти экстатическое состояние. На репетиции моим «партнером» была Спасская башня, хотя перед сценой сидело несколько человек. Они слушали, хлопали… А я чувствовала себя очарованным странником и впала в ананасы и шампанское.
— Вслед за вашим юбилеем, через два месяца, театр Вахтангова начнет 100-й сезон. Но в непривычных, посткарантинных условиях. Как вы видите эту картину: первый спектакль, зритель через несколько мест вместо привычных аншлагов?
— Я ее не вижу. В это надо удариться. Предполагать невозможно. Вот Ахматову я читала совершенно спокойно, хотя люди сидели в масках. Но человек — подлец. Он ко всему привыкает. Думаю, сама радость пребывания на сцене перехлестнет неприязнь к маскам. Даже если будет шахматный порядок. Когда в зале есть зрители — это праздник для артиста. Вот на День театра в Доме актера мы говорили с пустым залом. Это было диковато.
«Феминизм я не люблю. Это отход от образа божьего»
— Вы сыграли не одну сильную женщину на сцене и в кино: Раневскую, Ахматову, Шанель, Медею… А как относитесь к сильным женщинам в жизни?
— Прежде всего очень уважительно. Они многое делают. Думаю, такими их сделал не столько генетический код, сколько жизненные обстоятельства. Сама я люблю людей с характером.
— Когда и с кем можно быть слабой?
— Дома, конечно. Даже по своему опыту скажу, что сильные женщины могут такими быть на работе, а дома — мягкими, трепетными, нежными. Человек не должен вечно держать себя в тонусе. Сильные женщины мне ближе, в отличие от тех, кто посвящает свою жизнь тусовкам, салонам и шопингам.
— А феминизм — это про сильных женщин?
— Нет, феминизм я не люблю. Это отход от образа божьего. Бог не предполагал, что женщина может быть кратной мужчине. С точки зрения должностей, может, и правильно. Но женщина должна оставаться женщиной. Она — украшение планеты, мама, возлюбленная, хранительница очага, цветок. За женщинами надо ухаживать, поливать, окучивать. Им надо подвязывать палочки. И тогда они расцветают, благоухают. Женщины — это особое существо. Они не ломовые лошади. Но исторически на их плечи возлагалось такое, что вообще трудно себе представить. Помните, как у Некрасова? «Есть женщины в русских селеньях… Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет!»
— Вы играли и див вроде Сары Бернар, и старую кривоногую сваху в «Хануме». Кого недостает в этом списке?
— Хотелось бы прикоснуться к Островскому, к Чехову еще раз. Мне очень интересны пьесы Горького и, конечно, Оскара Уайльда. Он очень умный, ироничный, саркастичный, невероятно философичный и очень… раненый. Я обожаю его. А вообще хочется играть персонажей, у которых есть высказывание. Медея — это высказывание, Сара Бернар — тоже. А вот моя любимая Коза (в спектакле «Улыбнись нам, Господи!» Римаса Туминаса. — Прим. авт.) — это высказывание по умолчанию. Там у меня всего одна фраза. Зато есть язык тела, за что спасибо папиной генетике.
«Я — женщина-контрабас»
— Вы не раз говорили, что ненавидите интриги. А какие качества важны в первую очередь?
— Порядочность, доброта и отсутствие лжи. Вранье делает из человека подлеца, карьериста и труса. К тому же это прерогатива тех, для кого важна только одна буква в алфавите — «я». А мне близки люди, для которых существуют хотя бы две рядом стоящие буквы — «мы».
— Вы самокритичны?
— Весьма. И очень часто подвергаю сомнению то, что делаю и говорю. Я очень эмоционально воспринимаю все события, которые происходят в жизни. Но считаю себя адекватным человеком. Поэтому когда меня хвалят, а я при этом собой недовольна, то слушать буду именно себя, а не окружающих.
— А кому-то еще доверяете?
— Прежде всего — маме. Если это касается спектаклей, то очень внимательно слушаю режиссера. Он видит на расстоянии. Артист-то может быть в упоении от своей игры, а это его худший спектакль…
— Бывали и в вашей карьере крупные неудачи?
— Да, конечно. Но они закаляют и наставляют на философский путь. Неудача — это очень мощная эмоция. И если ты сумеешь направить ее в нужное русло, то многое почерпнешь. Успех нас быстро ослепляет, а неудачи, напротив, мобилизуют.
— Давно у вас в последний раз была такая встряска?
— В этом году, например, я была абсолютным неудачником с точки зрения кино. Куда бы ни пробовалась — все время был облом. Где-то — по непонятным мне причинам, где-то — по понятным.
— Насколько я знаю, вам многое не понравилось в своей работе над Фаиной Раневской. Вы сказали: «Есть 5 секунд в 2 сценах, где я собой довольна».
— Это абсолютная правда. Мы снимали эпизоды из разных ее возрастов, поэтому очень сложно было менять манеру. Начинали с молодой. Только я освоилась, вошла в эту реку, как хлобысь — и сразу «Пышка». Тут другой грим, характерность — и роль, на секундочку, из фильма Михаила Ильича Ромма. Самое трудное было именно впрыгивать в эти временные промежутки. А потом — «Весна» (режиссера Григория Александрова с Любовью Орловой в главной роли. — Прим. авт.)… Я приходила не просто с выученным текстом, а в разогретом состоянии. Как чайник на маленьком газу: заставляла себя все время булькать. Иначе вообще ничего не сделала бы. Да, многое не удалось. Может, если бы было больше времени, мне понравилось бы 10 секунд…
— Вы пересматриваете собственные работы?
— Нет, не могу себя видеть. Это кошмар. Должно пройти время, чтобы отстраниться от роли. Когда все еще живое, то видишь глупости, промахи. И это так досадно, обидно и невозвратно. Столько горечи всегда бывает на озвучивании! Только спустя время смотришь на это более профессионально.
— А к звуковой записи такое же отношение? Ведь голос — это визитная карточка Юлии Рутберг.
— Это так. Даже сегодня в магазине у меня спросили: «Простите, что-то очень знакомый голос… Вы не Юлия Рутберг?» Я уже привыкла. В миру и на гастролях стараюсь совершенно не краситься, поэтому узнают меня исключительно по голосу. Никогда не думала, что он действительно станет моей визитной карточкой.
— Не раздражает?
— Напротив. Я воспринимаю это как очень большой комплимент. На самом деле это одно из немногих, что меня не раздражает. Прекрасно, когда у актера есть фенечка, по которой его идентифицируют даже без изображения. Так замечательно про голос Юрия Васильевича Яковлева сказал сербский режиссер Мирослав Белович, который репетировал с ним «Великую магию»: «У вас в горле Страдивари». А я — женщина-контрабас.
«Знаю Мишу с 11 лет. Он — совершенно выдающаяся, незаурядная личность, а произошедшее жуткий кошмар»
— В актерской профессии есть немало трудностей, и одна из проблем в последние недели обсуждается больше других — алкоголизм. Как это влияет на ремесло и на облик человека?
— К сожалению, по первости прибавляет куражу. А чем дальше в лес, тем толще партизаны. Когда немножко и после спектакля, то даже полезно снять стресс после тяжелой нагрузки. Но мы говорим о 50 граммах. А когда человек становится алкоголиком, у него происходит раздвоение личности. Искажается реальность, разжижаются мозги, появляется ощущение вседозволенности. Кто-то мягкий и тихий, а кто-то совершает поступки, о которых потом не может вспомнить. И дело даже не в сожалении. Он просто не помнит что творит. Большие дозы алкоголя вытаскивают из подсознания страшных тараканов. Они есть абсолютно у всех. Человек просто перестает себя контролировать, и это ни к чему хорошему не приводит.
Но вытащить себя он должен сам — и перед такими людьми я преклоняюсь. Потому что из куража это быстро переходит в настоящую болезнь. И самые одаренные, прекрасные, талантливые люди становятся полной противоположностью. Я уже не говорю о здоровье и внешнем виде.
— Вы следите за тем, что происходит вокруг Михаила Ефремова?
— Слежу, но не буду это комментировать до вынесения приговора. Могу только сказать, что знаю Мишу с 11 лет. Он — совершенно выдающаяся, незаурядная личность, а произошедшее — жуткий кошмар. Каждый человек — прежде всего человек, а уже потом — кто-то по профессии, званию и регалиям.
«Могу быть душой компании и куском какашки, который забился в углу»
— У актеров с развитием карьеры складывается разная репутация. Как думаете, какой вас считают коллеги?
— Я, наверное, кубик Рутберг.
— Потому что сложная или разная?
— Разная скорее. Во мне очень много граней. Я могу быть прямой, угловатой, овальной, невыносимой. Могу быть очарованной и покладистой, счастливой и безраздельно веселой — и в то же время замкнутой, ушедшей в себя и малоприятной. Могу быть душой компании и куском какашки, который забился в углу. Все зависит от настроения и усталости, поэтому я не могу выделить в себе одну грань.
— Вы больше 30 лет служите в театре. От театра можно устать?
— Конечно. Устать можно от всего. Очень важно иметь разные «аэродромы»: кино, чтецкие программы, озвучивание мультфильмов… При смене деятельности ты пробуждаешься. Ведь все время делать одно и то же очень тяжело.
— Что бы вы себе пожелали в день рождения?
— Здоровья… Нет, лучше не так. Пожелаю, как говорил мой папа, везухи-везухи-везухи, и чтобы на это хватало здоровья.
