— Сегодня многие пишут о том, что карантин помог им наконец-то разобрать старые бумаги и вообще заняться делами, которые они долго откладывали. А как вы проводите время в самоизоляции?
— Мое карантинное время выглядит довольно обыденно. Домашнее утро. Зона обеда. Зона ужина. Два выгула собаки. Один поход за продуктами. Самые простые обязательства, которые строят день, без этого нельзя. Это тоже санитария духа. Кстати, уборка или даже внеплановая смена постельного белья тоже годятся. К этому добавим стихи, прозу, пару фильмов или даже больше.
Некоторое параллельное музыке измерение тоже существует, я и сочиняю (пара подходов в день к инструментам), и анализирую то, что мне помогало в предыдущие, возможно нелегкие периоды, музыка при мне. Самое чувствительное — это внутренний шок от потери свободы. Крайне трудно планировать что-либо. Личное, художественное.... Летнее или осеннее. Издательское или звукозаписывающее, не дай бог, концертное. Оно не планируется… фантазия оробела. Вот тут потеря. Тут просто стигматы.... Ноет и кровоточит.
— Вы читаете на своей странице сказки. Насколько вы вкладываете в них терапевтический эффект, или это скорее развлечение?
— Это было совсем легко придумать, я и не придумывала, оно само. Это 10-летней давности моя работа, переводы старинной книги писательницы XII века из средневековой Франции. И тогда, занявшись этим переводом, я была увлечена сильнейше, вовлечена в особый волшебный мир, это была очень сильная терапия, я сделалась другим человеком, таким образом, я поверила безоговорочно в силу этих сказок, написанных в те времена, когда людям нужны были старые легенды, как нам в наши дни — пенициллин, что ли. Да, я очень верю в старинность. Не мне одной помогали и помогут старые строки, метаморфозы героев. Эти сны наяву — не редкость в литературе, да и в кино... трогать их своими руками — большая удача. И, ясное дело, в труднейшие недели всеобщей потерянности мне хотелось с моими слушателями разделить скромную радость книжных превращений. Развлечения в общепринятом грубоватом смысле мне вообще не друг. Эстрада мне не товарищ. Комедия мне не брат. И не сват. Человек стоит большего.
— Существует расхожее выражение: когда говорят пушки, музы молчат. Происходящее сегодня сравнивают с войной. В этом смысле насколько сложно писать стихи в такое время?
— Эти пушки и музы... Уж и не помню, кто эту расхожую пару пустил вширь. Конечно, история опровергла это тысячу раз. Конечно, хорошо бы человека художественного, homo artis, содержать в шелку и мехах, кормить с серебряной ложки жемчужным зерном... Но едва ль. Каждый проходит свое изгнание, гетто, холерный барак, войну и печь. Самые нежные художники начала ХХ века, выходцы из бурной России, прошли муки изгнания, нищету, непризнание — и так закаляли мастерство. Это хрестоматийно. Меж тем Россия ХХ века своих вообще пожрала, как Сатурн.
Как может, художественный человек таится до лучших времен, растит в себе метафизику, свое лучшее и высшее. Удержать внутреннюю свечу — не такая уж легкая задача. Помочь ближнему — первейшее, что возможно сделать. Отличный ролик молодых артистов театра им. Пушкина, сидящих взаперти, — вот уж и радость людям. Музыка из лучших опер мира — это грандиозно.
Писать стихи тому, кто пишет всю жизнь, нетрудно. Зимой и летом, в дни потрясений или упадка… даже и в наши дни извержения невидимого Везувия.
Сделать стихи первого класса — всегда нелегко, по правде сказать. Яркие, долгоиграющие. Но и это возможно, что б ни было за окном. Свою внутреннюю свечу приходится обиходить, беречь. Стихи пишу практически ежедневно.
— Сейчас многие посвящают коронавирусу стихотворения. А у вас есть поэтический отклик на происходящие события или поэт не должен следовать за общим потоком?
— Мерзкое слово «коронавирус» не дождется от меня стихов. Этого не будет. Есть табуированные имена для меня. На моей странице моей волей и моей рукой они написаны не будут. Я скажу — чума, холера, моровая язва, — но не скажу КВ. Скажу — проблема, ухудшение, испытание, тяготы, — но не КВ. Я не закрываюсь, я вообще без забрала живу, мне ведь и маска санитарная тяжела именно потому, что она — забрало, еще и в самом деле не только защищает, но и меняет человека, и главное — его лицо. Это для такой, как я, очень серьезно. Это почти немыслимо. С этим у меня проблема. Актуальная. Я сражаюсь с собой, но надеть маску для меня — проблема.
А написать стих — не проблема. И не испытывать биологический страх, страх смерти — не проблема. А ужас унижения, усекновения моего скромного «я» — большая проблема. Тут невпопад скажу о телевидении нашем на Руси. Жаль, что не могу толково сейчас сравнить с США, или Францией, или Израилем. Я в Москве сейчас, а перечисленные страны — моя внутренняя карта мира. Так вот. Большой грех на нашем ТВ. Он большой и долгий, и особенно сейчас его основная работа — порча людей — очевидна. Только выверенные цифры. Только могучие примеры самоотверженности врачей и не врачей надо бы поместить в фокусе. И самые прекрасные, мощные фильмы. Самые лучшие в мире. По всем каналам… Лица чиновников, их профнепригодность, их особенная профбезликость и стертая плохим образованием речь — особый раздражитель людей в дни испытаний. Только стойкое и прекрасное — человеку в поддержку.
— Вы выросли в семье врачей. Сегодня именно на них пало едва ли не главное бремя пандемии. А чем, на ваш взгляд, люди искусства могут помочь в это непростое время?
— Я из семьи врачей. Именно так. До сих пор могу столкнуться с абсолютно седовласым человеком, который скажет: «Я вашего папу слушал на лекциях в МГУ...» — «Папу? — смущусь я. — Да нет, деда моего вы слушали...» Патология мозга человеческого — вот чем у нас дома занимались. Особенности мозга. Его прекрасности и уязвимости. Дед возглавлял комиссию «Павлов и театр». Он был и сам весьма универсален, и нес эту идею, человека могущественного. Бабушка и мама работали в педиатрии, то есть занимались сохранностью человека в самом нежном его возрасте... Ни я, ни брат (известный японист А.А.Долин) не двинулись этим путем, нас настигла какая-то метаморфоза 60-х годов. Литература стала профессией, и все тут. Ни о чем другом мы слышать не могли. Книги. Языки. Переводы. Вот вам и особенности наследственности...
Нам следует стоять на своем. Быть на своем месте. Брат вытащил из хроник стихи своего многолетнего пребывания в японской провинции, опыт затворничества, и каждый день публикует — под маской домашнего кота Марселя. А я читаю сказки или песенки публикую… или новые стихи, прямо из печи — на стол. Музы не пропадут. Из-под пепла Помпеи и сейчас наши лица поглядывают.
— У вас есть такая строчка: «Не пускайте поэта в Париж…» Теперь великий город закрыт для туристов. Францию можно назвать вашей второй родиной, как там сегодня обстоят дела?
— Это Родина моего сердца, отчего да почему — не все знаю об этом. Теперь это уже моя вторая Сретенка. Это места, где мне хорошо, просто и естественно. Сельская Франция, идиллия упитанных коровушек и белых овечек. Прохладного моря рядом… зеленых холмов. Стала писать — да чуть не разрыдалась... то была страна детской мечты, скорее всего недосягаемой. И вдруг 1989 год — и оказалось, это реально, вот эта сказка. И я с песенками своими на сцене театра «Одеон». И я не поняла, конечно, всего великолепия момента. Думала — будни. Все, думала, впереди. А оказалось — кульминация. И было это уже давно. А 15 лет назад купили мы семейно маленькую хижину недалеко от моря и стали там проводить время с детьми и друзьями. И увидели мы, что это ах как хорошо… там все, что я люблю, язык и музыка, старина и удобство, простота и уют, все это собрано воедино, как нигде. Мой изумрудный город нашелся на Земле, а не в книжке, в потрясении от этого я и по сей день.
— Вы гастролировали по всему миру. Где, на ваш взгляд, лучше всего творческому человеку переждать пандемию?
— Не один год уже я работаю над усовершенствованием карты мира. Сегодняшние границы на замке — огромный удар по моей картографии. Мои стороны света — это США и Москва, Израиль и Франция. Это моя родня и друзья, самые мои близкие люди, и их немало. Мои внучата ликуют, как я вижу. Дети мои — взрослые люди. Один сын и лекции, и встречи онлайн ведет. Второй — читки пьес, репетиции и уроки актерские детям — приноровился. Третий, работая в кинокоманде, работает из дома, понемножку, но кино готовят. Дочке моей — она в Америке — время родить почти пришло. Ждем новостей. Да и она работает всласть все еще, не скучать же.
Я бы могла быть где угодно. В любой из 4 стран, важных для меня. Вышло так, что я в Москве. Совсем неплохо. Судьба.
— Как вы относитесь ко все усиливающимся в России мерам по борьбе с распространением вируса?
— Меры давления и ограничения — это и есть мой недруг. Моя проблема. Я именно тот, кому скажи, а он сделает наоборот. Моя публика давно выучила эту мою особенность. Меня попросить о некоей песне на концерте — почти точно эту песню не услышать.
На меня чуть надавить — это мощный протест мой вызвать. Мне нелегко. Потому что многое, почти все, — мне оскорбительно. И, конечно, не маски и рекомендации по мытью рук. Давление всем колоссальным грузом госаппарата на частного человека — это не знаю, как пережить. Мне отчаянно больно за людей. Все очень грубо делается. И никак иначе. Ниоткуда не слышу о таком давлении на человека. Но и нам не привыкать. Не жили свободно, из поколения в поколение. Зачем-то привыкли, дураки. А может, и не дураки. Еще полетаем, надеюсь. Очень надеюсь. Очень. С трудом — но отряхнемся. И — только нас и видели.
Мне ведь, в общем-то, все равно,
Где и как бормотать стихи.
У меня еще есть вино.
У меня еще есть духи.
Потому что старинный бог
Мне шептал — запасай, балда.
И придет этот самый срок.
И случится, мой друг, беда.
И ты вынешь россыпи пудр,
И расставишь отряд помад.
И припомнишь, как я был мудр,
Говоря — бери все подряд.
Не затем, чтобы толковать,
Где сегодня какой размен, —
Чтоб собою не торговать
У ворот уцелевших стен.
Будут дикие времена.
Ты увидишь — всем вопреки, —
Как он выпрямит стремена
И посмотрит из-под руки.
И пойдут на поклон как раз
Обессиленные к нему.
Но не те, кто имел запас
Многих радостей на дому.
Мы продержимся на свечах,
На лучине, карандаше,
Если свет мировой зачах
И во тьме не горит уже.
Наше дело — вина глоток.
Ароматы и корешки.
Ариадна, давай моток.
Напевай, Одиссей, стишки.
