***
Художники стали рисовать в судах еще в XVI веке. Их внимание привлек громкий процесс над христианским реформатором Мартином Лютером в 1519 году. Через 40 лет суды сами нанимали рисовальщиков для фиксации особо значимых заседаний. Например, процесса над шотландской королевой Марией Стюарт в 1586 году или над Галилео Галилеем в 1633-м. С этого момента художники стали полноценными представителями СМИ. Они присутствовали почти на всех заседаниях и рисовали преступников, пьяниц и проституток.
На тот момент настоящей звездой жанра был французский художник-график и мастер политической карикатуры Оноре Домье. Он сделал порядка 800 рисунков для ежедневной газеты La Charivari. Тогда же жанр перебрался в Америку. Со времен судов над салемскими ведьмами в 1692 году и за столетие до первой фотографии художники быстро зарисовывали разбирательства для нетерпеливо ожидающей публики.
Однако технический прогресс в XIX—ХХ вв. чуть было не оставил художников без работы. Кому нужны рисунки, когда есть фото и видео? В 1935 году в Нью-Йорке бушевал процесс о похищении и убийстве полуторагодовалого сына легендарного авиатора Чарльза Линдберга. Пилот был настоящей звездой после первого трансатлантического перелета и видной мишенью для преступников. Разбирательство вызвало резонанс не только в судебном деле, но и в репортерском.
После того как фотографы и операторы расставили треноги по всему залу и без конца щелкали затворами камер, ослепляя вспышками участников процесса, Американская ассоциация адвокатов наложила запрет на съемку. За США последовали Франция и Англия.
СМИ пришлось искать альтернативные средства визуализации, и они снова обратились к художникам. «Искусство и рисование не связано с техническим прогрессом, — говорит художник Павел Шевелев. — Это разные вещи. Искусство позволяет смотреть шире».
Что может быть естественнее, чем взять блокнот, карандаши и отправиться рисовать в эпицентр событий. Однако в России этот жанр так и не прижился. Шевелев — один из немногих современных российских художников, который рисовал в суде.
— Как вы попали в эту профессию?
— Специально я туда, конечно, не попадал. Я просто художник. В 2004 году был суд над Ходорковским, куда я сам пришел. Сначала мне попалось интервью с его мамой, где она говорила, что на заседания никто не ходит. Оказалось, что есть сайт пресс-центра Ходорковского, где нарисовано, как пройти к Мещанскому суду. Поэтому я пришел и увидел происходящее как художник. Из этого получилась серия картинок «Рисунки по делу». Получается, полгода я ходил туда как в мастерскую. Сакральность пространства, где нельзя фотографировать, создает необходимость рисования. Причем не только фиксации происходящего, но и чего-то большего, если ты это видишь.
— Чего именно?
— В данном случае суд был настолько характерным пространством. Все были на своих местах. И само событие так сильно оголяло ситуацию, что все вокруг понимали: страна не меняется.
— Менялось ли за эти полгода ваше отношение к подсудимому и влияло это на характер изображения?
— Нет, никак не менялось. Просто вся ситуация — пространственная, художественная, смысловая — была чрезмерно оголена. У меня складывалось ощущение, что если я сейчас это нарисую, то действительность изменится. Конечно, это можно отнести к юношескому максимализму, но тогда я мыслил именно так.
— Много было художников на заседаниях?
— Если мы говорим про процесс над Ходорковским в 2004 году, то не было никого. Я один рисовал. Просто я художник и рисую все время. Мой статус никем не был определен. Меня специально не звали и не нанимали. Но когда суд закончился, мы совместно с галереей «Ковчег» выставили рисунки на «Арт-Москва-2005». Это совпало с окончанием суда и вызвало резонанс. Поэтому на следующий суд уже были приглашены какие-то художники.
— Дело ЮКОСа было единственным в вашей художественной практике?
— Думаю, да. В России так и не появилось такой отдельной профессии, как судебный художник. Меня, конечно, приглашают порисовать на разных общественно значимых событиях, но в суды я больше не хожу. Все, что я хотел сказать по этому поводу, я сделал 16 лет назад.
Впервые на судебные заседания русских художников пустили в 1881 году. Тогда шел процесс по делу первомартовцев (группа террористов, участвующих в покушении и убийстве императора Александра II. — И.Н.). Участников процесса рисовали художник-передвижник Владимир Маковский, судебный художник Александр Насветович и врач Павел Плесецкий. Вторым известным случаем считается Нюрнбергский процесс в 1947 году. Тогда суд над нацистскими преступниками рисовали художники из культового творческого объединения «Кукрыниксы». Суд по делу ЮКОСа стал третьим видным примером изобразительного жанра в России.
***
Другое дело Америка. На долгие годы она стала главной школой судебных зарисовок. В 60-е годы это была не только востребованная профессия, но и коммерчески выгодная. В эти годы активно шли процессы над звездами шоу-бизнеса и убийцами таких известных людей, как Джон Кеннеди, Мартин Лютер Кинг-младший и Джон Леннон. Поэтому телекомпании и пресса выкупали зарисовки у художников, чтобы проиллюстрировать ими сюжеты и материалы.
Мэгги Кин — американская художница из Аризоны. Она живет в городе Фениксе и больше 30 лет рисует судебные скетчи. За годы работы она видела суд над бывшим губернатором Аризоны Файфом Саймингтоном по обвинению в мошенничестве, многоженцем Уорреном Джеффом и Деброй Милк, которая была приговорена к смертной казни за убийство 4-летнего сына в 1989 году.
— Это печальный способ получить дурную славу, — говорит Кин о своей работе. — Было бы замечательно, если бы такие услуги не требовались, но мне нравится это делать. Я рассматриваю это как предоставление услуги.
— Как вы попали в эту профессию?
— Когда я училась в старшей школе, то смотрела судебные процессы по телевизору. Мне нравилось смотреть на скетчи очень талантливой женщины, которая рисовала на заседаниях. Тогда моя мама сказала: «Ты тоже так можешь!» Это плотно засело в моей голове. Когда я училась в колледже, то часто рисовала людей в парках развлечений и тому подобное. А когда закончила учебу, то стала обзванивать местные телеканалы и предлагать свои услуги в качестве художника по эскизам. Один из них меня нанял. Так и рисую по сей день.
— Насколько популярна сейчас эта профессия в США?
— Сейчас на это смотрят как на умирающее искусство. В 1980-е в залах суда разрешили использовать камеры, так что художникам пришлось искать себе другое занятие. На данный момент съемочная аппаратура запрещена только в Федеральном суде. Дело должно быть достаточно громким, чтобы телеканалы его освещали. Тогда уже они звонят мне. Когда я нахожусь в здании суда, люди иногда спрашивают у меня: «Вы действительно художник по эскизам? Я не знал, что они все еще существуют». А те, кто действительно смотрит новости и следит за текущими событиями, знают меня и спрашивают: «Эй, над каким делом ты сейчас работаешь? Я постоянно вижу твои скетчи!» Однако некоторым все еще приходится объяснять, что я работаю не на суды, а на медиа. По большому счету все, с кем я сталкиваюсь, думают, что это классная работа. Но это не так. Сейчас я практически единственная во всем штате Аризона.
— Какое самое «гламурное» дело со звездами в качестве подсудимых вы рисовали?
— В Аризоне никогда не случается ничего особо «гламурного». Если бы я жила в Лос-Анджелесе, у меня было бы много таких заседаний, потому что там все знаменитости. Однако у нас тоже бывают случаи, которые вызывают национальный интерес. Их тоже можно назвать блестящими в этом смысле. Одним из таких дел был судебный процесс над шерифом округа Марикопа Джо Арпайо, который проходил по делу о расовом профилировании (оскорбительная практика задержаний, обысков и других действий следственного характера, основанная на расовой принадлежности подозреваемых. — И.Н.). Это стало национальной новостью. Он был осужден. Потом избрали Трампа, и президент его помиловал. Арпайо даже был на больших телепрограммах типа «Вечернего шоу с Дэвидом Леттерманом» (аналог российского «Вечернего Урганта». — И.Н.), где он выглядел просто глупо. Впрочем, он до сих пор позорит штат.
— Вы ждете драматического момента, прежде чем начать рисовать?
— Я начинаю рисовать, как только сажусь. Мне нужно проработать фон, например большую государственную печать на стене, флаг и т.д. Некоторых подсудимых не вызывают для дачи показаний, поэтому я рисую, пока они сидят за столом защиты. То же самое и с адвокатами, потому что, когда их вызывают для изложения дела, они перемещаются на середину комнаты, спиной ко мне. Я стараюсь получить как можно больше информации о лице, прежде чем это произойдет. Если во время работы над чьим-то наброском происходит что-то драматическое, я перелистываю страницу и пытаюсь зарисовать, пока он не развернулся, а затем возвращаюсь и заканчиваю предыдущий рисунок.
— Бывали дела, в которых тот, кого вы считаете виновным, выходил сухим из воды?
— Обычно все наоборот. Я была на многих судебных процессах, где обвиняемый звучал абсолютно правдоподобно и представлял убедительные доводы, но все равно был осужден. Иногда даже репортеры, с которыми я работаю, чувствуют то же самое и стараются не выглядеть слишком шокированными в зале суда. К сожалению, многие из этих случаев вызваны расовыми факторами — и может показаться, что решение было принято из-за цвета кожи.
— Это влияет на то, как вы их изображаете?
— Люди все время просят меня: «Нарисуй его очень злым или приделай ему рога» и все такое. Обычно качество личности человека очевидно, и я стараюсь нарисовать его именно таким, каким он выглядит. Если они пытаются выглядеть невинными, когда все знают, что это не так, я определенно попытаюсь изобразить их такими. Будто они нарочито пытаются казаться невинными. Обвиняемые действительно работают над тем, чтобы попытаться убедить в этом присяжных. В суде над Арпайо он сначала выглядел надутым, контролировал себя и был выше всего этого. Затем начал понемногу опускаться на свое место. По мере того как проходили дни и показания, он выглядел действительно виноватым. Пытался обмануть судью и дать ему умные ответы, но судья быстро поставил его на место. Тогда Арпайо казался совсем маленьким. Он первым делом сказал мне: «Почему ты всегда выставляешь меня дьяволом?» Если вы загуглите его, то сами увидите, как тяжело мне было нарисовать его приятным.
