— В театре мюзикла вовсю идут репетиции нового спектакля. Что это будет?
— Название говорит само за себя. Прайм-тайм — это телевизионный термин. Он означает то эфирное время, когда большинство зрителей припадают к телеэкрану. Это время самых дорогих проектов и успеха. Как рождается этот успех — и есть тема мюзикла. Швыдкой недавно пошутил, что проработал на телевидении с 60-х годов и очень не хочет, чтобы 5 марта — день премьеры — стал последним днем его работы. Я понимаю его опасения. Зная изнанку нашего телевидения, трудно было бы рассчитывать на сюжет, в котором автор не коснулся бы именно ее.
— Михаил Швыдкой и есть автор идеи?
— Да. Он несколько лет носился с ней как с писаной торбой. Будучи человеком телевидения, Швыдкой очень хотел разродиться спектаклем о современном ТВ, предельно реалистичным и в то же время соответствующим жанру музыкального театра. Елена Киселева, автор либретто, поняла, что заказ Михаила Ефимовича относится главным образом к одному из самых популярных музыкальных конкурсов в стране…
— Только его почему-то никто не называет. Речь о «Голосе»?
— Таких проектов много. У нас нет цели пародировать, высмеивать или кого-то развенчать. Это мюзикл о музыкальном конкурсе и о том, как он рождается. Такая затея потянула за собой целую вереницу тем: провинциальные «золушки», рекламные деньги, рейтинги — и, конечно, любовь, без которой не может обойтись ни один мюзикл.
Должен сказать, Михаил Швыдкой никогда не смиряется с простыми решениями. Ведь обычному человеку свойственно чертить прямую между двумя точками — это самый быстрый способ достичь цели. Швыдкой простых решений не любит. Ему надо, чтобы у него все было самое лучшее. Это достигается неимоверными усилиями.
— У Швыдкого нет дешевых спектаклей.
— Да, но, несмотря на все затраты, он видит требования нового зрителя, который вырос на компьютерных играх, уже побывал в Диснейленде, на Бродвее и видел много разных чудес. Такому зрителю мало, чтобы три сестры ходили на фоне нарисованного вишневого сада…
Это будет самый масштабный мюзикл, который я видел на российской сцене. У нас есть три актерские группы: балетная, ансамбль, артисты которого танцуют и поют… И «принципалы», исполнители главных ролей. У ансамбля самая трудная работа. Потому что за время спектакля они играют по 5–10 персонажей, и каждый сопровождается быстрыми переодеваниями.
— «Прайм-тайм» ставит один из основателей канадского театра «7 пальцев» Себастьян Солдевилья. В хореографии будут цирковые трюки?
— Раньше мы понимали, что танец — это вальс, мазурка, краковяк… Сейчас, когда говорят «современный танец», мы не знаем, что нам покажут. Потому что там все слилось: хип-хоп, модерн, степ, паркур, акробатика. Мы можем сейчас запугать читателя терминами, но они ничего ему не скажут. Я смотрю, как ребята репетируют, и понимаю, что это просто нереально станцевать! Они живут уже завтрашними представлениями о хореографии, сейчас они как серферы: попали в нужную волну и чувствуют абсолютную свободу.
— Мюзикл российско-канадский, а среди артистов иностранцы есть?
— Нет, только постановочная группа, исключая режиссера драматических сцен Марину Швыдкую.
— Как иностранный режиссер выбирает артистов на подходящие роли в неизвестном ему театре?
— Он проводит кастинг. Вообще все режиссеры, которых приглашает Михаил Ефимович, проводят кастинги. Это довольно жестокое испытание. Например, Себастьяну все равно, закончил артист специальный театральный вуз или нет. Ему нужно, чтобы он умел то, что ему нужно. Когда Наталья Терехова, хореограф-репетитор проекта, устраивает хореографический кастинг, это выглядит так: если человек с первого раза не выполняет комбинацию — до свидания.
— Вы тоже проходили кастинг?
— Да, в спектакле «Преступление и наказание». Как будто до этого 40 лет не проработал на эстраде и никогда не работал с Андреем Кончаловским. Точно так же встал в ряд, получил номерок и пошел петь. Прошу прощение за сравнение, но это как в лагере. Знаете, сколько по этим коридорам бродило Порфириев, Раскольниковых и Сонечек?..
— На «Прайм-тайм» тоже проходили?
— Нет, в этот раз меня просто перекинули с одной роли на другую, и я этому очень рад. О прежней роли говорить ничего не буду. Ее сейчас репетируют два очень достойных артиста. А о своей — скажу. Моего персонажа зовут Данила. Он стилист, но между собой мы называем его «мейкер». К сожалению, очень неприятный человек. Тут я ничего не могу поделать: видимо, в этом театре мне уже не светит других ролей. Только один раз я сыграл очень хорошего человека, пожилого американского радиоведущего. В самом первом спектакле театра — «Времена не выбирают». А потом пошли какие-то мерзавцы.
А на этот раз у меня прямо личная драма, потому что нечто похожее я делал в фильме Андрея Кончаловского «Глянец». Мне очень не хочется, чтобы они перекликались. Хотя все люди этой профессии похожи. Они страшно амбициозны, капризны, сотканы из комплексов, поэтому эксцентрично одеты и защищаются тем, что выдают себя за гениев. Ничего хорошего я про своего персонажа сказать не могу. Но, как каждый актер, ищу в нем хорошие черты…
— Что вас роднит с Данилой-мейкером?
— Мы оба достигли определенного уровня и поняли, что в долине жизни появилось другое поколение. И все прежние умения, знания и даже твой прикид, который кажется тебе страшно модным, в глазах молодежи выглядят попугайскими. Что может быть хуже стареющего панка? У меня очень сложная вокальная партия, которая, чувствую, нахлебается моей кровушки. Там будет рэп на невероятной скорости.
— Вот это подарок: Ефим Шифрин читает рэп!
— Так он не читается. Он поется! В том-то и сложность. Я сам не думал, что доживу до такого… Но если получится — будет сильно.
— Рэп у вас ведь и в сюжете прописан?
— Да, главная героиня проходит несколько разных искушений: обычный музыкальный конкурс и рэп-баттл. Это все то, что не застало мое поколение. У нас были андеграунд и официальная культура. Сейчас молодые люди не могут устоять перед искушением пройти через все: то они пробуют косячок покурить, то в стране другой пожить… В нашем обществе такое было невозможно. У нас и клубов ночных не было. В моем понимании клуб — это место, в котором герои известного фильма провели свою «Карнавальную ночь»…
— Вы видели в Ютубе рэп-баттлы? Слышали российских рэперов?
— Конечно! Я же не живу в башне из слоновой кости. Когда они только появились, я сразу начал смотреть.
— Сами смотрели или кто-то показал?
— Послушайте, в этом театре старше меня, пожалуй, только Михаил Швыдкой. Меня окружает молодняк. Тут и 30-летних нет. Поэтому я не могу не знать, что происходит в их среде.
— И как это выглядит для человека другого поколения?
— Ну, что-то мне кажется наивным, что-то — невозможным, что-то — незрелым, сырым и непрофессиональным. Допустим, в нынешнем стендапе, по-моему, вообще нет людей с театральным образованием. И это очень заметно. Они не изображают человека.
— Говорят о себе.
— Да, о себе, но тоже в масках. Когда ты хотя бы на три ступеньки взбираешься на сцену, то уже не можешь оставаться самим собой. Когда читатели Фейсбука уверяют меня, что стендаперы «сами на сцене», а мы «прятались за личинами», я отвечаю, что если ты вышел на сцену — тебя моментально окутывает кокон образа. Они становятся артистами поневоле.
— Вам нравится кто-нибудь из стендаперов?
— Я не буду называть фамилий. Потому что недавно у меня было два поста в Фейсбуке, которые вызвали настоящую бучу. Я решил рассудить о стендаперах не с точки зрения брюзжащего старика, а с точки зрения методологии: какую используют они и какую использовали мы? В чем разница? Они — продолжение нашего жанра или совершенно другая область, которая не имеет ничего общего с той привычной «ламповой» эстрадой, которой занимались мы? Там разгорелась целая дискуссия. И три четверти моих подписчиков, а у меня их около 115 000, совершенно не принимают их. Кто-то назвал мое заинтересованное отношение к ним чуть ли не подвигом. Но я на эти похвалы не покупаюсь, потому что 40 лет назад мы были такими же. А все персонажи «за 40» на той эстраде казались нам пыльными и нафталиновыми. Мы их изучали в учебниках и понимали, что не хотим, как они. А сейчас не прошло и 20–30 лет, как тебя уже переводят в категорию людей, зажившихся на эстраде…
— Обидно такое слышать?
— Мне не обидно, потому что я не занимаюсь злобой дня. Мне интересны персонажи. Все мои герои — фрики. То есть люди, которых в реальной жизни трудно было бы назвать нормальными. Именно они меня интересуют.
— Но они не всегда положительные. Мне показалось, что вам очень хочется снова сыграть хорошего персонажа.
— Да… как началось все с «Глянца», так и продолжается. Артисты кокетничают, когда говорят, что это их огорчает. Потому что играть яркого и характерного в тысячу раз интересней. Вопрос в том, чтобы не делать его карикатурой. Все злодеи в мировой истории были людьми. Очень важно понять, что в них человеческого. В обратном случае они будут нарисованными, картонными, неправильными. У злодеев были дети, жены, любимые кошки, собаки… Гитлер любил рисовать, писал стихи, слушал Вагнера и обожал собак. Значит, человек, который играет Гитлера, не может не иметь этого в виду. Мой друг, знаменитый артист, отказался играть Чикатило. Я бы не отказался.
— А какое можно найти внутреннее оправдание их поступкам?
— И не искал бы. Я же не сумасшедший, чтобы оправдывать Чикатило или Гитлера. Но у Чикатило, например, была семья. И его зверства не распространялись на внутрисемейную жизнь. Его преступная жизнь была тайной, как в любом фильме — жизнь вампира. Только ночами он превращается в монстра с клыками. Интересная эта штука — биполярность.
Вот недавно о своей биполярности заявил комик Саша Долгополов, роликов которого я больше всего посмотрел. Меня очень смутила степень откровенности такого признания. Потому что наше поколение осталось довольно закрытым. Я не могу себе представить интервьюера с камерой на кухне у Фаины Раневской. Нынешняя степень открытости совершенно неприемлема для меня. Я считаю, что артист — это всегда тайна. И когда он закрывает за собой двери квартиры, то вправе туда никого не пускать. Сейчас сеансы психоанализа люди проходят публично. Рассказывают все о себе в передачах у Андрея Малахова, Леры Кудрявцевой, в Фейсбуке… Я воспринимаю такой душевный стриптиз как сеанс публичной психотерапии. Они маме реже звонят, чем исповедуются журналистам.
— Вам не кажется, что они таким образом покупают внимание зрителей?
— Мой директор говорит замечательную вещь: «Ты думаешь, что после этого эфира у него прибавится хоть пара проданных билетов? Нет». И я с ним соглашаюсь. Народ их называет звездами и в эту семантику что-то вкладывает. Значит, он как-то соотносит их с небесными телами. Дело не в том, что, соглашаясь на душевный стриптиз, вы становитесь обычными людьми. Это как раз хорошо. А в том, что вы становитесь неинтересными людьми. Потому что профессия артиста никого еще не сделала Спинозой. Я знал почти гениальных артистов, с которыми просто не о чем было говорить. Но когда они превращались в другого персонажа, я понимал, что передо мной незаурядный человек, которого природа создала только для того, чтобы из куколки превращаться в бабочку.
Читайте также: Дибров объяснил обморок вспышками на солнце
