Вечер поэзии — звучит культурно, но как-то старомодно. Вахтанговский театр предложил новый формат литературного досуга. На небольшой эстрадке за роялем музыкант (Алексей Воронков), внушительного вида портрет собственно героини вечера — Ахматова в профиль и Юлия Рутберг в элегантном брючном костюме у микрофона. Публика за столиками.
— Со дня смерти Анны Андреевны прошло 53 года, — сообщает актриса. — Для вечности — это мгновение, для человеческой жизни — несколько новых поколений... Поэтому мне стало интересно, что сегодня притягивает людей к Ахматовой, с какими вопросами они к ней обращаются и какие ответы у нее находят.
Так у актрисы возникла идея подобного проекта. Как какой-нибудь медиум, она объявляет правила игры, которую с помощью режиссера Антонины Венедиктовой затеяла с Анной Андреевной. А та, по словам современников, была «настолько красива, что все на улице заглядывались на нее». Хотя сама Анна Андреевна относилась к себе с иронией: «Я всю жизнь могла выглядеть по желанию — от красавицы до урода».
Так вот, желая получить ответы на волнующие вопросы, актриса обратилась к друзьям-мирискусникам из прошлого («Мир искусства» — журнал русских символистов, 1898–1904 гг. — М.Р.), а именно — главному режиссеру театра кукол, руководителю театра пантомимы и клоунады, актрисе Московского театра мюзикла, а также PR-менеджеру, без которого сегодня никуда. И по ее просьбе избранники Рутберг задали Ахматовой по десять вопросов, а ответы на них сами же нашли в ее стихах. Вообще из 40 вопросов планировалось оставить 10, но в опрос вмешалась сама Анна Андреевна и предпочла магическую цифру 13. А 13, кто не знает, не какая-то там чертова дюжина, а особое для Вахтанговского число: 13 ноября 1921 года родился театр, который в следующем году отметит свое 100-летие.
Юлия Рутберг выдерживает жесткий ритм поэтического сеанса, в котором — божественный стих, вопросы и стихотворные ответы на них, комментарии актрисы к мифам об Ахматовой и их развенчание. Скажем, о несчастной любви, что долго преследовала поэтессу. Но так ли это?
— Да, у Ахматовой было много возлюбленных, не говоря уже о мужьях, — констатирует актриса, — и все они отвечали ей взаимностью. Но в поэзии-то у нее другое: «Мне муж — палач. А дом его — тюрьма…» или «Муж хлестал меня узорчатым / Вдвое сложенным ремнем…». Правда, изумленный Гумилёв на такой пассаж вынужден был оправдываться: «Я, простите, из-за этих строк прослыл садистом! Про меня пустили слух, что, надев фрак (а у меня и фрака тогда еще не было) и цилиндр (цилиндр у меня, правда, был), хлещу узорчатым, вдвое сложенным ремнем не только свою жену Ахматову, но и своих молодых поклонниц, предварительно раздев их догола».
Актриса так элегантно и точно управляет поэтически-театральной конструкцией, что невозможно меж строк и комментариев вставить аплодисменты. А публике (и это видно) ужасно хочется аплодировать великолепному стиху, прекрасной его подаче, артистизму Юлии Рутберг. Поэтическое слово со вкусом оформлено фрагментами музыкальными из сочинений Шостаковича, Рахманинова, Баха... И постепенно за вопросами, на которые актриса отвечает от имени Ахматовой, вырисовывается трагический образ — поэта, женщины, матери. Похоже, что катастрофа — ее второе слово после поэзии: «Я гибель накликала милым / И гибли один за другим / О, горе мне! Эти могилы / Предсказаны словом моим/». Таков ее ответ на вопрос «о чем вы жалеете?»
С ним связан самый жестокий миф, который обвиняет Анну Андреевну в нелюбви к сыну. «Все детство Лёва провел у бабушки, матери отца, Николая Гумилёва. К Ахматовой в Фонтанный дом он приехал уже после школы. Отношения всегда были непростыми, но обострились в 56-м году, после его освобождения из ГУЛАГа. Он считал мать виновной в том, что его репрессировали, обвинял в отсутствии помощи и в «поэтическом эгоизме». Анна Андреевна и ее сын так и не помирились. Он приходил к ней в больницу перед ее смертью, но его не пустили. Хотя ей было достаточно, чтобы он «просто пришел и сказал: мама, пришей мне пуговицу…». Ради него она простояла в «Крестах» 300 часов, обращалась за помощью ко всем, включая самого Сталина. Ведь «Реквием» — это история Ахматовой и сына ее...
Провокационный вопрос: «Если бы вас пригласили на казнь Сталина и предложили стрелять, вы бы сделали это?» — «В страшные годы ежовщины я провела семнадцать месяцев в тюремных очередях в Ленинграде. Как-то раз кто-то «опознал» меня. Тогда стоящая за мной женщина с голубыми губами, которая, конечно, никогда в жизни не слыхала моего имени, очнулась от свойственного всем нам оцепенения и спросила меня на ухо (там все говорили шепотом): «А это вы можете описать?» И я сказала: «Могу».
Характерная для Ахматовой история была связана с Александром Вертинским. Весной 1946 года она с друзьями оказалась в гостях у Бориса Пастернака в Лаврушинском переулке. Туда же пришли блокадница Ольга Берггольц и Александр Вертинский, вернувшийся из эмиграции. Он очень хотел вписаться в компанию, много говорил, читал стихи, а потом имел неосторожность заявить, что «никто здесь, в России, не может любить Россию так, как любили они ее там, в эмиграции»... Наступила ужасающая пауза. Ахматова поднялась с дивана и сказала, что в этой комнате присутствуют те, кто перенес блокаду Ленинграда и не покинул город. И в их присутствии слова Вертинского по меньшей мере бестактны… Вертинскому пришлось уйти.
А под занавес вечера актриса предложила Анне Андреевне гадание. Надо сказать, что в своих желаниях императрица русского стиха была весьма избирательна и некоторые варианты почтила равнодушным молчанием. Зато на вопрос: «Какой грех вы считаете самым главным?» — ответила с первой же попытки:
— Молитесь на ночь, чтобы вам
Вдруг не проснуться знаменитым.
