На сцене будто и нет Петербурга. Никаких декораций Северной столицы, только огромные черные лестницы и прозрачная коробка, напоминающая большой аквариум. Вспоминаются слова матери Раскольникова Пульхерии Александровны: «Здесь на улицах как в комнатах без форточек. Господи, что за город!». Атмосфера затхлости, разврата, падения нравов передана точно: действие начинается в кабаке, где по-есенински «пьют здесь, дерутся и плачут». Все можно купить или пропить за деньги. Однако полно танцев, песен, шума — перед нами кабаре. Люди прожигают жизнь, и им нет дела до страданий ближнего. Сюда и забредает Раскольников. В спектакле его блистательно сыграл молодой актер Сергей Рожнов. Герой Достоевского на сцене театра «У Никитских ворот» внешне похож на Христа с картины Крамского «Христос в пустыне». Только в глазах недавнего студента нездоровый блеск, он мечтает сделаться подобным Наполеону. Да уж, культ личности французского императора после известных событий с историком-реконструктором Соколовым невероятно актуален.
Постановка Розовского отражает полифонический подход к роману Достоевского: здесь каждый говорит собственным голосом, и у каждого своя правда и даже исповедь. Вот опустившийся на дно жизни Мармеладов (Владимир Пискунов) утверждает собственную ничтожность, вот Лужин (Сергей Уусталу), заявляющий, что прежде всего нужно полюбить себя, а сладострастник Свидригайлов (Денис Юченков) воспевает похоть и жажду обладания. Не случайно персонажи повторяют одни и те же фразы, как бы закрепляя за собой право единственно верного взгляда на мир.
Музыка Эдуарда Артемьева и стихи Юрия Ряшенцева, созданные еще к первой версии «Убивца», которую Розовский поставил в 1978 году, позволили перенести большой роман Достоевского на сцену без ущерба для текста. Напротив, поэтические реплики героев в сочетании с прозаическими смотрятся органично и преображают философскую прозу, добавляя ей шекспировскую страсть. Так выглядит сцена, когда Дуня (Кристина Айвазовская) стреляет в Свидригайлова, или диалог последнего с Раскольниковым.
Свидригайлов
Вечность? А что такое вечность?
Мы вечно говорим,
Полны восторга,
И почему-то верим, что она
Сиянье и простор над нашим тленом!
А что как вечность —
Утлая каморка,
Совсем как банька сельская темна,
И — пауки,
И — пауки по стенам!
Раскольников
Какой больной, какой жестокий бред!
Ужель таков конец вселенской драме,
И для людей других исходов нет,
Как эта баня, банька с пауками?
Розовский нарушил хронологию романа, и некоторые эпизоды из финала произведения перенес в начало. Такой ход помогает лучше понять мотивы преступления Раскольникова и осознать его наказание. Речь идет не о физическом убийстве Алены Ивановны и ее сестры Лизаветы и не о последующей за этим каторге, а о внутреннем суициде героя, который допустил саму мысль, что лишение жизни другого человека может быть благом. Отсюда кольцевая композиция постановки. Раскольников является перед публикой с намерением исповедаться, а в финале признается, что он убил старуху-процентщицу.
Характерна и сцена убийства: Раскольников поднимается на самый верх большой черной лестницы и звонит в колокольчик. Никакой крови, никакой старухи и ее сестры, только мерный похоронный звон, а внизу толпа немых свидетелей, которые будто смотрят фильм о сумасшедшем преступнике. Колокольчик, как скрипящая калитка в чеховских рассказах, символизирует смерть. Раскольников духовно умер, но его еще ждет воскрешение, как библейского Лазаря.
Эту притчу, как известно, читает Сонечка Мармеладова (Николина Калиберда). Один из самых пронзительных эпизодов в романе — диалог Сони и Раскольникова, когда герой признается в своем преступлении. «Я ведь только вошь убил, Соня, бесполезную, гадкую, зловредную». — «Это человек-то вошь!» Раскольников убежден, что имеет право на уничтожение «вредных» людей для достижения справедливости, Соня же противостоит злу тем, что способна принять любого, даже убийцу. Потому принять, что и в нем есть что-то от Творца. Тот же Раскольников искренне любит свою мать и сестру, смеется с пожилой кухаркой Настасьей, угощающей его супом. Что же привело его к человеконенавистнической теории? Однозначного ответа на этот вопрос Розовский в спектакле не дает, но герой его — порождение того стихийного русского духа, который подобно птице-тройке сметает все на своем пути. Его воплощением становится сцена жуткого сна Раскольникова, когда насмерть забивают лошадь.
Режиссер прибегает к приему интерактива. Персонажи периодически обращаются к залу. Вот следователь Порфирий Петрович (Юрий Голубцов) зачитывает мнение редактора «Русского вестника» Каткова, который утверждает, будто после всякой революции к власти приходит олигархия.
— Согласны? — вопрошает Порфирий.
В спектакле возникает фигура Шарманщика. Он выступает и автором, и повествователем, таким Бояном, рассказывающим о случившейся в незапамятные времена истории. Именно ему суждено поведать зрителям еще один сон Раскольникова, который он видит уже на каторге. «Ему грезилось в болезни, будто весь мир осужден в жертву какой-то страшной, неслыханной и невиданной моровой язве... Кое-где люди сбегались в кучи, соглашались вместе на что-нибудь, клялись не расставаться — но тотчас же начинали что-нибудь совершенно другое, чем сейчас же сами предполагали, начинали обвинять друг друга, дрались и резались. Начались пожары, начался голод. Все и всё погибало». Эти слова как предупреждение Достоевского человечеству, им, увы, не усвоенное. Может быть, именно поэтому романы классика с упорством продолжают экранизировать и ставить в театре. Авось дойдет.
