И он вспомнит. Про Таганрог, где он родился, как и Антон Павлович Чехов. Про то, как началась война, а ему было всего 8 лет. Про школу, где был самым круглым отличником, окончил аж с золотой медалью. Про то, как всегда хотел быть артистом. Как в 19 лет уехал в Москву поступать в Щукинское училище. Не поступил, вернулся домой несолоно хлебавши. А ведь это так обидно — возвращаться обратно ни с чем, казалось бы, проигравшим. Пришлось меняться, переучиваться, пришлось на время изменить Мельпомене, окунуться в науку и технику, из лириков в физики, стать инженером по автоматике и телемеханике в Таганрогском радиотехническом институте. Но он понимал, что это не навсегда, что пробьет и его звездный час. И вот через пять лет — опять Москва, Щука. На этот раз получилось!
Сначала был Театр миниатюр и великолепный Владимир Поляков, первый учитель. А потом, конечно, Театр сатиры. Вспомните, дядя Зяма, об этом удивительном счастье и страдании одновременно, потому что в жизни все так, через полосочку. Расскажите, каким вы были Бартоло в «Женитьбе Фигаро» с блистательным Андреем Мироновым. А каким Тенгизиком в «Маленьких комедиях большого дома» («Я мысленно пою и мысленно танцую»)! И в «Ревизоре» почтмейстера Шпекина как вы точно играли!
И о Плучеке вспомните, своем главном режиссере. Может, сейчас, дядя Зяма, вы уже забыли все свои обиды, конфликты с ним и как долго (очень долго!) вы оставались вне игры. Может, вы теперь из своей выси смотрите на прошедшее, тихо улыбаясь. Вы всех простили…
Впрочем, нужно ли прощать? Артист — это же судьба, и другой быть не может. Счастье творчества — и полная, тотальная зависимость. Да, удача и беспросветность в одном флаконе. Вы ушли из своей любимой Сатиры на свободу с чистейшей совестью. Пришли к Трушкину в Театр Антона Чехова — совсем другой театр. Играли тогда в Вахтангова на Арбате «Позу эмигранта». Казалось бы, совсем не ваша стилистика, эстетика, но вы же там блистали!
А как вы умели дружить! Сколько бы я отдал, чтобы опять прийти к вам, и мы бы сидели в вашей маленькой комнатке, с пола до потолка набитой книгами, а вы вспоминали про то, как на теплоходе «Грузия» путешествовали две счастливых пары: вы, дядя Зяма, вместе со своей Любовью — Любовью Ефимовной — и Владимир Высоцкий с Мариной Влади, это было их свадебное путешествие, медовый месяц. Как выступали на этой «Грузии»: вы — с рассказами, сценками, а ваш бессмертный друг, конечно же, со своими песнями. А потом вы мне читали стихи Высоцкого — долго читали, наизусть, без запинки. И будто про себя…
А «Кабачок «13 стульев»… Знаете, когда вас не стало (хотя для нас вы есть и будете всегда), на вашей панихиде в Доме кино я сказал: «Да, сейчас мы прощаемся с вами, но вот на канале «Культура» именно в это время повторяют тот самый «Кабачок», и вы там живой, молодой, такой нелепый, талантливый Пан Зюзя, поэт…» И Иосиф Кобзон тогда тоже про это вспомнил…
Поэтому вы никуда не ушли, дядя Зяма. Вы с нами, и со своими близкими, и с «МК», ведь каждый ваш приход к нам был как праздник.
И еще… Я же знаю, что вы смотрите за нами, наблюдаете, делаете выводы. Когда вас не стало, не было еще войны на Украине. Даже не представляю себе, что бы вы сейчас сказали про это, как переживали бы братоубийство. Но вам всегда помогала шутка: вы же никогда не унывали, только и надеялись на лучшее. И вот бы сейчас, я уверен, вы бы рассказали такой анекдот. И еще добавили, хитро сощурясь: «Это про президента Зеленского».
«Хохол и еврей подходят к стойке, заказывают по 150 граммов водки и два огурца. Приносят им водку и огурцы — один огурец большой, другой огурец маленький. Они чокаются, выпивают, еврей хватает большой огурец и с хрустом его жует. Хохол говорит:
— Вот ваша нация еврейская! Сразу прямо хватаешь большой и жуешь. За это вас и не любят…
Еврей спрашивает:
— А ты бы какой взял?
— Маленький!
— Ну, так и бери…»
А это про Одессу:
«Одесса.
— Фима, жарь рибу.
— Так рибы нет!
— Фима, ты жарь... жарь... жарь... Риба будет».
Риба будет, Зиновий Моисеевич, конечно, будет. И вообще все будет хорошо. Потому что вы есть.
