«До сих пор иногда захожу в супермаркет и ощущаю себя в советской утопии»
— В екатеринбургском Центре современной драматургии недавно прошла премьера «Петровых…». Вы как-то принимали участие в этой постановке?
— Нет, к счастью. Но идею приветствую. Мне нравятся эксперименты. Нравится, когда одна фраза про то, чтобы библиотеки вместе отмечали праздники, оборачивается целой сценой минут на десять. Это забавно.
— А вы считаете ваш роман театральным?
— Знаете, жанры ведь перетекают друг в друга. Можно и балет поставить по «Черному квадрату» Малевича. Целые фильмы снимают по «Морскому бою». Это вполне нормально и осуществимо. Такой вот перевод, как на немецкий и французский, — режиссеры переводят книгу на язык театра и кино.
— Однако в случае с фильмом, над которым работает Серебренников, с вами консультировались?
— Со мной скорее общаются, чем консультируются. Мне пока нравится, как у них выходит. Я вижу это по крайней мере по тем скриншотам, которые мне отправляют. Даже песню прислали очень хорошую, надеюсь, она в фильм попадет, но пока тайны раскрывать не буду. Общаясь с Кириллом, я понял, что у нас мысли во многом сходятся — и о советских детях, и об окраине города. Просто мы в одной стране живем. Он же не английский или американский режиссер, который я не знаю что бы натворил, а человек представляющий, что будет. И выбор актеров меня вполне устраивает. Тем более режиссеру лучше знать, какие исполнители выполнят его задачи и как они будут смотреться в кадре. Он в отличие от меня представляет визуальный ряд.
— Вы упомянули о советских детях. Персонажи и «Петровых…» и «Опосредованно», в сущности, советские дети, со всем соответствующим багажом?
— Разумеется, потому что я сам немного застал это время и могу его понять. Сейчас, например, если снять фильм по советскому произведению с современными детьми, это все равно будет не то. Им сегодня не моют все детство голову хозяйственным мылом, и они могут любой фрукт в магазине купить. Это не так, как было раньше, когда под Новый год выбрасывали мандарины на полки магазинов. А бананы? Я помню очередь за бананами у себя в поселке. Потом все помойки были в шкурках от них. До сих пор иногда захожу в супермаркет и ощущаю себя в советской утопии. Представьте: можно взять все, что хочешь, дойти до кассы, и за тобой не будет следить человек — воруешь ты что-нибудь, тыришь по карманам или нет. Даже убрали магнитные рамки, которые, по-моему, свою роль не очень качественно выполняли, а только электричество жрали.
— Тем не менее многие ностальгируют по советскому периоду, да и ментальность, по-моему, осталась из той эпохи, согласны?
— Так эту ментальность старшее поколение еще умудряется перекидывать через нас в сознание нынешних молодых людей.
— А какие, на ваш взгляд, главные черты постсоветского человека?
— Мне кажется, он острожный в некоторых вещах и при этом безоглядно желает каким-то чудом разбогатеть и получить здоровье. С одной стороны, такой человек очень рационален, понимает, что от правительства не стоит ждать ничего хорошего, потому что уже пенсионных реформ было несколько штук и вытрезвители то делали, то отменяли, то сейчас опять восстанавливают… А с другой стороны, вложиться в какую-нибудь финансовую пирамиду или еще какую глупость сотворить — это всегда пожалуйста. Удивительное сочетание!
«Сейчас разновидностей диссидентов, патриотов и ультрапатриотов по пятнадцать сортов»
— Глядя на ваших героев, замечаешь невероятный контраст. Они существуют в реальности, полной пьянок, хамства и прочих непотребств. И при этом, будучи сами частью такой действительности, обладают творческими способностями: пишут стихи, сочиняют рассказы, рассуждают о высоком и так далее. Откуда столь сильные противоречия?
— Тут нет никакого противоречия, мы все разные. Человек, способный запоминать годы жизни авторов и их стихи вместе с цитатами из классиков, не всегда культурный в плане социального общения. Понимаете, есть несколько слоев культуры. Есть культура в понимании набора неких артефактов, а есть социальная культура. Они не всегда пересекаются, и это нормально.
— А что думаете про современный русский язык, он и вправду мельчает?
— Нет, это естественный процесс трансформации. Единственное, что меня коробит, — когда путают «одел» и «надел». Но так это путали всегда. Даже если взять наш любимый новогодний фильм «Ирония судьбы, или С легким паром!», там учительница русского языка и литературы говорит, что она забыла «одеть» платье.
— Вам нравятся какие-нибудь словечки из сегодняшнего сленга?
— Парочка. Например, «чилить». Я его сам не употребляю, но сын его использует. Оно меня не коробит, напротив, хорошо передает состояние расслабленности, нечто среднее между жестким отдыхом, например пьянкой, и легким времяпрепровождением, вроде безобидного лежания на диване. Очень забавно.
— По-вашему, какая главная точка непонимания между поколениями?
— Это, с одной стороны, финансовая составляющая. Знаете претензии детей: зачем вы меня рожали, если вы себя не можете обеспечить? С другой стороны, идеологически подчас люди не совпадают. Сейчас и внутри самих поколений много идеологических разногласий, потому что, например, в советское время были, грубо говоря, диссиденты и просоветские люди. Сейчас разновидностей диссидентов, патриотов и ультрапатриотов по пятнадцать сортов. Одни думают, что расстрел царской семьи был трагедией, но принимают советский строй. Еще одни вообще считают, что это не трагедия и так надо было сделать. Даже вот по такому фронту степень нелюбви между поколениями разносится очень сильно. Вообще же молодые люди развитее нас.
— В чем же, на ваш взгляд?
— Они постепенно понимают, что на слова надо отвечать словами. То есть за какую-нибудь шутку не надо проламывать человеку голову и бросать его в канаву. Наблюдаю, как сын общается с друзьями. Раньше за любое неосторожное слово могла быть если не поножовщина, то драка, а сейчас все постепенно сглаживается.
«Самое трудное, чтоб было весело»
— Не за горами вручение «Большой книги». В прошлом году романы всех трех лауреатов были посвящены прошлому. Насколько тяжело писать о нынешнем дне?
— Нисколько не тяжело. Я люблю вставлять в тексты даже медийных персонажей. Мне нравится, насколько все меняется. Если взять «Петровых…», это уже такой ностальгический роман о 2000‑х. Оглядываешься и понимаешь, что эпоха эта закончилась за три года. От начала сотовой связи до общедоступного Интернета. Сейчас ребенка без мобильного телефона из дома не выпустишь. Если он не отвечает на звонок, люди уже за сердце хватаются. Вот в тот промежуток двухтысячных, когда разворачивается действие «Петровых…», дети еще ходили без телефонов, гуляли, родители уезжали на работу и не знали до вечера, что происходит дома. Такой осадок советского времени. Вообще же, мы все живем в большой коммуналке, и она почему-то людям приносит удовольствие.
— А почему?
— Видимо, привлекает открытость и нравится сравнивать себя с другими. Например, в соседской семье поскандалили, и вы знаете, что вы не одна на земле такая семейная пара. Сравнение все же сглаживает это ощущение некой индивидуальности. Чувство единения требуется людям.
— В романе «Опосредованно» им требуется еще и поэзия. Она становится своеобразным наркотиком. Вы ведь тоже начинали со стихов. Это действительно сравнимые вещи?
— Разумеется! Не зря же человек подчас занимается творчеством всю жизнь. Вставляет все-таки… Мне проще всего было написать о стихах, потому что они, как правило, небольшие, они похожи на акты принятия неких веществ. Такая вот метафора. Абсолютная магия в реальности. Допустим, люди постигают дзен, и при этом есть гораздо более короткий путь к нему — это медитативное чтение, которое приводит к некоему чувству завершенности, и тут нет никакой фантастики.
— Работаете сейчас над чем-то?
— Да, но у меня пока туго идет. Это будет роман о сегодняшнем дне. Что-то веселое должно получиться, а это самое трудное — чтоб было весело. Сделать грустно можно легко. Кто-то умер — вот уже грустно; а насмешить сложнее.
