На сцене вам покажут 1598 год, но очень может быть, вам померещится 2019-й (это будут, естественно, ваши домыслы).
В Кремль! Но не в Грановитую, не в Оружейную, не на яйца Фаберже… Там, в Кремле, всё, что хотите — накормят, напоят, наградят. Что там поют, что врут, как клянутся в верности? Пушкин — наше всё (в самом буквальном смысле). В это всё, естественно, входят Галич, Таривердиев, Утёсов…
…Годунов только что всенародно избран на царство, в кремлёвском штабе ликование, готовится банкет, бояре объясняются Борису в любви и верности.
ШУЙСКИЙ.
Вся жизнь моя была залогом
Свиданья верного с тобой;
Я знаю, ты мне послан Богом,
До гроба ты хранитель мой...
Ты в сновиденьях мне являлся,
Незримый, ты мне был уж мил,
Твой чудный взгляд меня томил,
В душе твой голос раздавался…
Вы, может быть, думаете, что это письмо Татьяны? Нет, это Пушкин. Можно ли лучше, чем его словами, объясниться в любви к царю? Выглядит, конечно, жутко и смешно, а главное — точно.
Красный рояль, банкетный стол, бояре отговорили приветственные речи (все и всё «из Пушкина»), на очереди следующий номер ритуальной программы.
БОРИС. Теперь пойдём, поклонимся гробам почиющих властителей России.
ШЕФ ПРОТОКОЛА. Гробы уже доставлены.
БОРИС. Вот, всё у нас так. Меры не знаете!
ШЕФ ПРОТОКОЛА. А-а-а-а…
БОРИС. Ладно, раз уж привезли — заносите, открывайте.
Кремлёвский народ заносит гробы, открывает, и — вот они, наши исторические скелеты; нечего нос зажимать.
Сбоку вдоль стенки сидят два десятка баб, сидят долго, терпеливо, молча. Кто-нибудь успевает подумать: «Что за бессмысленная массовка?» Потом наконец наступает их черёд спеть царю и боярам. «В парке Чаир распускаются розы», «Бесаме мучо», «Облака плывут, облака»… Что ж, так всегда — артисты ждут и час, и два, и три, пока кончится торжественная часть и они споют начальству всё то, что любит начальство, а потом им хорошо заплатят и выпить дадут, а у самых симпатичных будет ещё одна понятная обязанность.
…Вы читаете попытку описать спектакль Дмитрия Крымова. Это спектакль больного времени. Но он удивительно здоров, стальные нервы, острые глаза, зверский ум — жестокий, остроумный, полный любви к стране и истории. Он всё видит, но… Если вам покажется, что он ненавидит, задумайтесь, что именно он ненавидит, и не приписывайте ему свои чувства.
«Борис Годунов» — опасная пьеса. При всей своей гениальной художественной высоте она содержит жуткий заряд: не против монархии, а против гнилого, больного, но невероятно живучего механизма. Ужас и насмешка — вот чувства, которые вызывает «двор», дворцовая жизнь. Бояре (скоморохи, юродивые, шуты) — все угодливы до потери сознания; буквально в обморок падают. От царя терпят всё — издёвки, побои. Поэтому трудно отличить верхних бояр от низкой челяди. Если раздеть, если видеть только мимику — не отличишь. Спасает боярская шуба — знак высокого положения.
Откуда этот заряд гнева, презрения и насмешки? Оттуда, из Михайловского, из бессрочной ссылки, где автор сидел, резонно предполагая, что в любую минуту ссылку всемилостиво заменят на каторгу. Буквально.
Этот заряд невозможно извлечь из пьесы. А извлечёшь — останется развесистая клюква в сахаре — Пушкин исчезнет. Даже он сам не сумел этого сделать, жаловался в письме Вяземскому в ноябре 1825-го: «Жуковский говорит, что царь меня простит за трагедию — навряд, мой милый. Хоть она и в хорошем духе писана, да никак не мог упрятать всех моих ушей под колпак юродивого. Торчат!»
И не забудем первое название, которое автор дал своей пьесе - "Комедия о настоящей беде Московскому царству, царе Борисе и Гришке Отрепьеве".
Трагедию 40 лет не пропускали на сцену, её освободили в 1865-м, даже крепостных освободили раньше.
На нашей памяти Любимову на Таганке запретили «Годунова» в 1983-м. На престол взошёл Андропов, а со сцены звучали бы слова боярина:
ШУЙСКИЙ.
Какая честь для нас, для всей Руси!
Вчерашний раб, татарин, зять Малюты,
Зять палача и сам в душе палач,
Возьмёт венец и бармы Мономаха...
Этот номер не прошёл, Любимова лишили гражданства.
…Царь Борис хотел быть хорошим, а жизнь заставила быть сволочью и убийцей. Мы-то, в ХХI веке, знаем, что царствовать ему недолго, но ведь сам он этого не знал, бояре не знали.
Жуткий Самозванец (больной, урод, косноязычный, хилый, дёрганый), но чтоб свалить Бориса и такой годится. (Потом его, конечно, убили и даже из пушки им выстрелили в сторону Польши — иди, откуда пришёл.)
Раболепные бояре, покорно переносящие любое издевательство царя, пока он силён, мгновенно (на наших глазах, буквально в одну секунду) превращаются в убийц. То есть они и прежде были убийцами, только эта их беспощадность проявлялась по отношению к врагам батюшки-царя. А царь (в бреду он что ли?) приказывает им клясться в верности своему сыну. Верность? Только что он был царевич, но смерть Бориса — смертный приговор для мальчика. В пьесе это слова народа.
Вязать! Топить борисова щенка!
Да гибнет род Бориса Годунова!
Умирающий Борис пытается дать сыну последние наставления, но болезнь смертельна, язык заплетается, он мучительно вспоминает «самое важное»: отменить казни, избрать надёжного советника… Тут в царе просыпается отец: «Мой руки перед едой, чисти зубы два раза в день»… Но всё бесполезно. Мальчик не нужен, обречён, зубная щётка ему больше не понадобится.
В спектакле Крымова вы увидите феноменальные актерские работы Тимофея Трибунцева, Марии Смольниковой, Инны Сухорецкой. Вы увидите такое, чего не видели никогда. Прилетит настоящий чёрный ворон, каркнет «Nevermore!» (никогда), и зрителей охватит ужас… Увидите смерть Московского царя — да такую, что сам Тарантино ахнул бы от восторга (и от зависти): за красным роялем сидит царевич, а на рояле стоит отец, который только что бормотал державные наставления, но смерть пришла, и царь Борис рухнул. Думаете — на рояль? Нет, он пробил рояль насквозь и исчез в груде обломков. А к мальчику в полной тишине двинулись бояре, обступили, а когда расступились, Василий Шуйский — Михаил Филиппов не спеша вытирал руки белым платком. На платке — красные пятна.
