— Пластинку «246» вы записывали 3 года — довольно внушительный срок при нынешней скорости жизни. Как те события, которые за это время происходили вокруг, влияли на процесс работы?
— Он шел своим чередом. Мне довольно трудно вспоминать о том, как все происходило, потому что, когда работа уже закончена, я двигаюсь вперед. Много лет назад я тоже, помню, довольно долго записывал альбом «Ночной полет». Это как с литературным произведением: ты пишешь что-то, потом зачеркиваешь, затем снова начинаешь писать. У меня было время для того, чтобы спокойно послушать то, что создавалось, порой от чего-то отказаться, иногда что-то переделать. Все это тонкий музыкальный процесс: я не хотел торопиться — и надо мной, к счастью, никто не стоял с дамокловым мечом. Кроме того, мы играли много концертов, я был занят и другими творческими делами, самыми разнообразными. Я даже думал, может быть, не выпускать пластинку в этом году, подождать, пока в ближайший год или два родится что-то новое, но в конце концов понял, что это чушь, решил не откладывать. Ведь вторую серию можно выпустить следом за первой, если что. Этот альбом для меня — абсолютно законченное, цельное произведение, куда уже не нужно ничего больше добавлять. Для того чтобы пазл сложился, мне потребовалось время, потому что я думаю не только о том, как все сыграно и спето, а о том, как это дышит.
— Некоторые музыканты сегодня в принципе отходят от формата записи полноценных альбомов, ограничиваясь синглами, EP, клипами. Вы в этом смысле более консервативны?
— Да, я мыслю большими формами. Наверное, это связано еще и с возрастом — с тем, как росло мое поколение. Еще в юности передо мной были совершенно конкретные музыкальные примеры, которые потом шли со мной по жизни. Видите, справа стоит пластинка Pink Floyd «The Wall». Она вышла в 1979-м. Кроме того, в 1982-м еще появился фильм Алана Паркера, снятый по сценарию Роджера Уотерса, основанный на ней. Мы же не относимся к этому альбому просто как к набору песен, идущих одна за другой, а воспринимаем его как единое произведение искусства, собранное из различных кусочков, оформленных в композиции. Возможно, у меня не всегда получается, но я стараюсь выстраивать драматургию своих работ таким же образом. И такими были все альбомы, которые я полюбил, когда был еще совсем молодым парнем и начал слушать рок-музыку.
— В то время еще существовала культура прослушивания пластинок от начала до конца, и это было особым ритуалом, а сейчас люди схватывают информацию на лету и сразу бегут за новой.
— Я думаю, эта культура на самом деле никуда не делась. Просто все зависит от человека. Как слушает музыку молодая аудитория, надо, конечно, спрашивать у нее самой. Кто-то выхватывает из музыкального пространства отдельные композиции, собирая из них свои сборники, кому-то интересно углубиться в одну работу, прослушать ее от начала до конца. Люди же разные. Знаете, культура — это вообще довольно умозрительное понятие. В моей юности к тому же западная рок-музыка не продавалась, ее прослушивание не только не приветствовалось, но и запрещалось. На коротких волнах можно было, правда, поймать радио «Голос Америки», позже — программу Севы Новгородцева. Потом уже можно было купить пластинки, если не было денег — переписывать. Конечно, если у кого-то появлялись записи, компании мальчиков и девочек, влюбившихся в эту музыку, собирались вместе, чтобы послушать их, взяв вина или чаю. Ощущение уникальности, недоступности тоже подогревало интерес, но такое эмоциональное восприятие вообще свойственно юности, той поре, когда тебя начинает восхищать музыка, литература, кино. Помню, когда уже появились видики, это тоже была радость — возможность посмотреть шедевры кинематографа. Времена меняются, но восторженные мальчики и девочки все равно остаются, просто мы с ними уже давно незнакомы, потому что сами уже в другом возрасте.
— Ваше творчество далеко не ограничивается рок-музыкой: это и кино, и театр, и другие творческие направления. Они каким-то образом насыщают музыкальную деятельность или это разные полюса, которые вы предпочитаете не сталкивать?
— Мне трудно об этом судить. Я в принципе мыслю образами, которые могут принимать самые разные формы. Я считаю, все творческие направления между собой связаны. У каждого изображения, картины есть свое звучание, так же как в каждой музыке — свое изображение. Есть разветвленная структура с многочисленными жанрами, поджанрами, но, так или иначе, все это искусство. Скульптура, живопись, балет, фольклор — только различные проявления. Я внутри себя не разделяю искусство на части, и для меня оно всегда в превосходной степени, в любом проявлении.
— А насколько важно для вас влияние корней, традиции?
— Конечно, в свое время оно было сильным. Если бы я был молодым человеком, то с удовольствием вам бы об этом рассказал. Сейчас оцифровываются старые газеты, мои первые интервью. Их довольно интересно читать, но сейчас я уже другой, я изменился. Человек как губка — впитывает в себя все. И пока ты живешь, подвергаешься тем или иным воздействиям. На творческого человека, безусловно, влияет искусство. Даже если он не наблюдает пристально за тем, что происходит вокруг, то в любом случае подсматривает, так как живет в этой среде, плоть от плоти этого мира, и просто не может существовать иначе.
— Обращаются ли к вам за советом молодые артисты?
— Слава богу, никогда. Музыка — это абсолютно авторская история. Коллектив, который зарождается, — это априори новая группа, значит, новая музыка. Зачем его участникам мнение какого-то стороннего человека? Они должны идти вперед к звездам сами. Я, например, вообще не признавал никаких авторитетов. Для меня не существовало никого вокруг, вот я пришел создавать то, чего не было до меня, — с такими мыслями я начинал заниматься музыкой и прекрасно это помню. Конечно, с годами приходит понимание того, что многое было создано до тебя, в прошлом, но, так или иначе, ты видоизменяешь это. Молодежь создает новое, опираясь на огромный багаж созданного до нее, хотя молодость всегда это отрицает. Твой личный багаж сам по себе формируется, когда ты начинаешь интересоваться музыкой, углубляться и потом создаешь свое, а советы совершенно ни к чему. Как и конкурсы: они всегда вызывали у меня удивление. Как можно объективно оценить группу или человека, впервые вышедшего на сцену? Это всегда какая-то непонятная игра, потому что никто не знает, что будет с ним через год, через два или через двадцать лет. Бывают случаи, когда звезда ярко взрывается и исчезает навсегда, но если говорить о творческих вещах, которые окружают нас долгие годы, то мы следим именно за их развитием, и именно оно нас привлекает. Мы ждем, какой будет следующая книга того или иного автора, и так далее. Возвращаясь к молодым артистам… конечно, я могу им подсказать чисто технические вещи, как человек опытный, но меня никто не приглашал в роли музыкального продюсера, который может помочь профессионально, да и у нас в стране просто нет института музыкальных продюсеров.
— Это связано с менталитетом?
— И с ним в том числе. Если говорить о популярной музыке (а к ней относится и рок, и рэп, о котором сегодня не рассуждает только ленивый), Россия — обособленная страна, замкнутая сама на себе. Мы не являемся частью мирового рынка, никогда ей не были и не будем, поэтому у нас и не развиты его составляющие. Как сравнение: покупая машину, вы уверены, что в случае чего почините ее, потому что в техническом центре есть сотни специалистов, способных решить вашу проблему. Так вот, производство автомобиля — это как создание песни, а его обслуживание — это как раз продюсирование. У нас оно совершенно не развито, и мы существуем отдельно, в своем пространстве. Впрочем, это не относится к классической музыке, к опере, балету и другим видам высокого искусства — оно интернационально. Из-за замкнутости нет мотивации и, по сути, необходимости создавать продукт высочайшего качества. Я сейчас не говорю о том, хороша ли, например, сама песня или нет, я говорю о том, как она сделана, насколько это новаторски с точки зрения монтажа звука, других технических параметров, которые влияют на продвижение того или иного музыканта на Западе. Там новаторство заключается во всем. Есть талантливые ребята, которых видят прозорливые лейблы и делают из них звезд. Эти ребята как алмазы. А что такое алмаз? Мутный камень. Если он будет валяться на дороге — никто не обратит внимания, но если его огранить, мы увидим бриллиант. Огранка — это большая работа.
— Говоря о новаторстве: постоянно ли артист должен удивлять публику или достаточно изначально заявить о себе как о непохожей на других творческой личности и дальше уже можно двигаться по проторенной колее?
— Артист всегда должен создавать что-то новое, потому что слушатель, зритель, вообще любой человек обращает внимание лишь на то, что выбивается из общей колеи. Каждый день мы находимся сейчас в очень агрессивной информационной среде. Информация буквально пронизывает нас с момента пробуждения до того момента, как мы засыпаем, существует как некий фон. Или, если точнее, это котел, в котором происходит определенное движение и иногда случаются всплески. Мы ощущаем их, оцениваем как нечто необычайное.
— Обусловлены ли эти всплески какой-то логикой?
— Нет, никакой логики здесь не может существовать. Эти процессы похожи на законы физики, по которым материя состоит из хаотичного набора частиц, движущихся каждая по своей траектории. Хаос — это и есть то самое равновесие, из которого сотканы и мы с вами, и вся Вселенная. Проследить, когда появится новый гений, невозможно, но условия его зарождения существуют. Всплеск происходит тогда, когда пространство начинает сжиматься, а частицы двигаться быстрее. Если переносить эту аналогию на человеческую жизнь, то это то время, когда происходят колоссальные потрясения — войны, революции, жуткие кризисы. Я не говорю сейчас о гениях науки, а именно о гениях в искусстве, так как именно оно наполняет наши чувства, наши души. Так вот в такие времена яркие творческие личности созревают виноградными гроздьями. Чтобы родился гений, должна скопиться какая-то критическая масса. Сам для себя я это прочувствовал, когда еще очень давно в самиздате прочитал повесть Платонова «Перегной». Ее суть в том, что перегной — это миллионы человеческих жизней, превращающихся в благодатную почву, на которой вырастает всего один росток гения. Мне очень понравилась эта метафора, она мне внутренне близка, и я тогда осознал для себя степень ответственности.
— Если глобальные потрясения перенести на уровень личности артиста (как микрокосмоса), всегда ли он творит исключительно в состоянии кризиса, на ваш взгляд?
— Я не могу отвечать за всех. Если говорить о себе лично, не примеряясь к другим людям, то в моем случае — безусловно. Когда я спокоен и расслаблен, я с удовольствием пойду за грибами, на рыбалку или буду лежать на диване. Но только когда со мной что-то происходит, я могу создать произведение. Почти всегда это совсем не радостные вещи, а жуткие внутренние пожары, которые невозможно потушить. Конечно, бывают и шутливые песни, которые рождаются в легком, веселом настроении, но это случается реже. Могу сказать как режиссер, поскольку я занимаюсь драматическим искусством, что главная задача и заключается в том, чтобы создать внутри сцены напряжение, абсолютно безжалостную атмосферу. Чтобы в ней играла глубина. Это имеет колоссальное значение. Когда эта цель достигается, игра великих актеров и актрис перемалывает зрителей своей человеческой глубиной. Говоря об уровне драматизма, если даже вспомнить биографические фильмы о знаменитых творческих людях, мы в них не видим такого, чтобы они, образно говоря, веселые и порхающие, съездили на шашлыки и написали прекрасную книгу, чтобы у них было в жизни все замечательно — и поэтому они создали шедевр. Такого не бывает.
— Продолжая разговор о драматическом искусстве, хочется вспомнить ваш спектакль «Анархия» по пьесе Майка Пэкера. Чем она вас привлекла?
— Прежде всего своей безжалостностью по отношению к зрителю. Сама история главного героя и персонажей, его окружающих, для меня очень важна. Мне было важно разобраться и показать даже не то, во что превращается человек, который был в молодости самым большим нонконформистом, одновременно героем и демоном для людей вокруг, а то, кто такие они в этом во всем… Как он повлиял на них. Разрушил ли их жизни… Дело не в одном конкретном персонаже, а в целой конструкции мироздания. В том, как оно выглядит, из чего состоит, с чем сталкивается. Пьеса прекрасно написана. Сам Майк Пэкер родом из старинной английской актерской семьи, связанной с театром «Глобус». Поэтому произведение и построено как пьеса Шекспира. С одной стороны, она создана как комедия положений, с другой — сконструирована как шекспировская трагедия. При этом имена героев характеризуют их — здесь мы уже приходим к трагедии греческой. Очень глубокая, серьезная пьеса. Когда я ее прочел, был абсолютно сметен, поэтому у меня не было никаких сомнений — я захотел поставить это произведение.
— Насколько вам комфортно как режиссеру отдавать вожжи в чужие руки, когда вы выпускаете клипы? Например, если говорить о клипе на вашу песню «Маленькая девочка», снятом Валерией Гай Германикой…
— Вы знаете, я довольно легко отпускаю вожжи в этом смысле. Я прекрасно знал картины Гай Германики до того, как встретился с ней. Мое отношение к ним неоднозначно — я могу их любить, могу до дрожи не любить, но все они необыкновенно талантливы, не оценить их невозможно. И мне очень хотелось эту трагическую историю сделать именно с ней, зная, на каких приемах она работает. Когда мы начали обсуждать клип и она стала задавать вопросы, я сказал: «Я хочу, чтобы это была ваша работа, ваше высказывание как художника». Мне хотелось, чтобы работа была безжалостна, как и сама песня, сама история о реальной девочке, которую я знал и которой уже нет на свете. Это жизнь человеческая. Она состоит не только из бантиков. Когда Лера сделала клип, я полностью принял его. Это факт искусства. Конечно, всем нужны миллионы просмотров в Интернете, кто бы что ни говорил, но в данном конкретном случае я понимал, что их не будет никогда. Потому что это произведение, которое должно увлечь определенного человека, должно быть ему близко. Условно сто, двести человек, которых тронула история, — именно те люди, для которых произведение и было создано.
Точно так же и с клипом «Мама, прощай». Он не для всех. Когда Володя Болгов (режиссер клипа. — Авт.) принес мне идею постапокалиптического мира, мне она очень понравилась. Я предложил заложить в нее простые, очевидные вещи, но преподнесены они тонко. Мало кто врубится в это с самого начала. Но тот, кто включится, будет, как кино, пересматривать видео по нескольку раз. Этот клип построен как драматический фильм. И там рассказана история каждого персонажа от начала и до конца. Сделать такое (я сейчас говорю о работе Болгова) — это талант. И Владимир, и Валерия — молодые художники, молодые режиссеры. Я сам был молодым режиссером и хотел, чтобы меня понимали, хотел делать вещи, которые мне интересны. И с одной стороны, я отдал им все на откуп, но с другой — мы же обсуждали эти работы, происходил некий симбиоз. Как в работе с музыкантами. Помню, бывало и такое: я говорил ребятам «все, у нас ничего не получается, я вам сейчас станцую то, что хочу услышать». И я танцевал. Потому что иногда объяснить словами невозможно.
