Мне Иосиф Давыдович рассказывал, что поссорился с Пугачевой и Жванецким из-за одной из книг, написанных от его имени:
«Я доверительно разговаривал с журналистом, который обещал мне, когда будет сверстана книга, познакомить меня с ней… Не показал. И запустил ее. И мои коллеги, естественно, обиделись. А потом мне моя любимая жена сказала: ну зачем ты их трогал? Я говорю, ну почему нас нельзя трогать? Значит, мы вообще неприкасаемые какие-то? Ну, нельзя говорить о наших недостатках. У нас же они есть. Это вполне естественно. А вот когда говорят люди, которым ты доверяешь, о том, что ты что-то делаешь в этой жизни неправильно, что-то не так делаешь, ну, хотя бы задумаешься. Действительно, может быть, он, так сказать, оговорил меня и так далее… У меня было основание обидеться и на Аллу Борисовну, которая сказала обидное в свое время. Это было в конце 80-х… Когда у нее спросили, как она относится к тому, что многие творческие работники пошли в политику, она сказала: если вы имеете в виду Кобзона, то, может быть, ему и пора, а я пока попою… Она навсегда останется Пугачевой. Она вписала свое имя в антологию песенную, в историю песенную, в летопись. Она была и остается Примадонной, самой популярной певицей. Этого у нее никто никогда не отнимет».
■ ■ ■
ИД недолюбливал нашего брата-журналиста. С Дмитрием Быковым у него были разборки, а одному моему коллеге так и вообще обещал «морду набить» (настаивал, чтобы эта угроза осталась в интервью).
Говорил мне: «Вы знаете, я не люблю сегодня журналистику».
Уточняю: «А когда любили?» Объяснил: «У меня очень много друзей-журналистов… Тимур Гайдар, царство небесное. Генрих Боровик, Леонид Миронов, Леонид Золотаревский. У меня очень много друзей-журналистов. И я с удовольствием с ними общаюсь. С ними интересно. Есть те, которые стали журналистами по долгу совести и чести. Вот эти журналисты, особенно фронтовые журналисты, они всегда вызывали у меня глубочайшее уважение. Не те, которые по площадям, по проспекту Сахарова или там по другим площадям ходят. Нет, не эти журналисты… Они сейчас все ангажированные. Они все выполняют заказы. Они не пишут по наитию своему».
Я пытался полемизировать: «Между прочим, разные есть. Некоторые пишут и по наитию».
Кобзон парировал: «Но вы же сами говорите, произносите слово «некоторые». А я говорю про тенденции».
Короче, сложный он был собеседник. С начала 90-х до финальной в его жизни ТВ-беседы я записал с ним десятки интервью. И ни разу он не ответил мне на самый интригующий вопрос: почему планировал в Афганистане покончить жизнь самоубийством? Теперь не расскажет…
Да, поскольку сам певец уже не расскажет про себя и других, я для книги «Свой Кобзон» попросил поделиться воспоминаниями своих знакомых и финальный раздел так и назвал: «Их Кобзон».
■ ■ ■
Я однажды спросил его: «Почему вы не поете рок?»
Ответ был такой: «Боюсь, что у меня не получится…» «Боюсь» он сказал улыбаясь, хотя в голосе особой иронии я не почувствовал.
А улыбку такую тонкую помню. Сейчас подумал. А вдруг это все-таки ирония была?
«Совсем другая школа. А вот своим студентам подсказать могу».
Александр Ухов, журналист,
экс-ведущий «Времечка»
■
Вот и мои «пять копеек».
Информация к размышлению №1.
«У каждого мгновенья — свой Кобзон» кто-то пошутил очень-очень давно. Мои относятся ко времени, когда два молодых исполнителя, как потом выяснилось, дуэт Кобзон и Кохно, частенько попадались мне в лифте нашего дома. Замечательного дома по улице Огарева, 13.
Так уж «фишка легла», но после розыгрыша номеров квартир (дом кооперативный) в нашем «стояке», если смотреть с 11-го этажа и вниз, таким образом, поселились композиторы-песенники: 11-й этаж — Людмила Лядова, 10-й — Оскар Фельцман, 7-й — Аркадий Островский, 6-й — Константин Листов, 5-й — Эдуард Колмановский.
Отличительная черта нашего дома, который кто-то метко назвал домом ста роялей, — удивительно хорошая слышимость. «Приходите ко мне в гости слушать музыку соседа» — это очень правдивая шутка Сигизмунда Абрамовича Каца, замечательного композитора и острослова, появилась в доме вскоре после того, как эти «сто роялей» объединились под одной крышей.
Конечно, в нашей квартире не было слышно экзерсисов ни Лядовой, ни Фельцмана. А вот все песни Островского и Колмановского звучали и у нас.
Их не слышал только мой дед композитор Листов. Он получил контузию в Гражданскую войну и во время своей работы просто отключал слуховой аппарат.
А я, тогда школьница, все отлично слышала. Песни соседи писали потрясающие, и они быстро ложились на слух и память.
Таким образом, голос дуэта, а потом и соло Иосифа Давидовича я слышала, позволю себе сказать, раньше всех слушателей. В то время были популярны авторские концерты композиторов со своими исполнителями.
Артисты перед концертами репетировали всю программу с авторами, разучивали новые песни.
Я часто себя ловлю на том, что помню эти репертуары наизусть. В те далекие времена у исполнителей не было права на единоличное исполнение песни. Особенно популярные, полюбившиеся слушателям, пели самые разные исполнители. И широко известные, и не очень.
Информация к размышлению №2.
Кобзон в то время никогда не исполнял песни моего деда. Его репертуар состоял из песен других, более молодых соседей. И, конечно, песен Александры Николаевны Пахмутовой и Николая Николаевича Добронравова. Он был певец комсомольских строек, покорения космоса — того бурного и яркого для молодежи времени. Кстати, тогда ведь были в силе, хоть и не очень молодые, корифеи эстрады — Леонид Утесов и Клавдия Шульженко. Вот у них был свой репертуар, и молодые исполнители не смели что-либо петь из него. Во всяком случае, в открытых концертах.
Информация к размышлению №3.
Шли годы. Уходили корифеи, маяки советской эстрады… И вдруг я слышу в исполнении Иосифа Давидовича «В парке Чаир», «Если любишь», «В землянке». Он очень деликатно подошел к исполнению старых, но живущих и поныне песен. Исполнил их по-своему, но так, что они стали жить новой жизнью.
И последнее.
Слава богу, живут и творят Пахмутова и Добронравов — авторы, без которых не было бы эпохи Кобзона-артиста.
Не стоит забывать великие имена композиторов и поэтов, чьими произведениями был богат репертуар Иосифа Давыдовича. Да, ушел неповторимый, мощный Артист. Кому-то он не близок, но отрицать его значение в нашей культуре — значит отрицать ее огромный музыкальный пласт.
У каждого мгновенья — свой Кобзон.
Татьяна Мукусева, театровед,
жена Владимира Мукусева.
■
В моем восприятии Иосиф Кобзон всегда был неординарным артистом и весьма противоречивой личностью, сочетавшей в характере доброту и жесткость, гибкость и принципиальность…
Видела его на репетиции авторского концерта украинского композитора Вадима Ильина, песни которого (самая известная — «Колодязний журавель», написанная в содружестве с поэтом Юрием Рыбчинским) входили в репертуар Кобзона.
Иосиф Давыдович репетировал в сопровождении Национального президентского оркестра Украины. Контакт с этим коллективом у певца не складывался. Кобзон напевал то одному музыканту, то другому, как должна звучать его партия. Но воспроизведенное опять не устраивало требовательного московского гостя.
В конце концов как-то спелись, а после репетиции Иосиф Давыдович промолвил: «Жаль, что Евсюкова с собой не взял». Любил артист своих верных и тонко чувствующих музыку и его манеру исполнения аккомпаниаторов — Алексея Евсюкова и Левона Оганезова.
Однако на другом концерте в том же дворце «Украина» Кобзона не спасла даже виртуозная игра приехавшего вместе с ним Евсюкова. На концерте по случаю очередной годовщины провозглашения независимости Украины угораздило Кобзона спеть песню… «Украина ненька — матушка Россия» Александра Морозова и Анатолия Поперечного.
В обычных киевских концертах эта песня уже звучала и воспринималась публикой нормально. На том же, правительственном концерте слушатели присутствовали специфические — депутаты Верховной рады, писатели и другие «ультрапатриоты». Поэтому гастролера освистали и долго кричали ему: «Ганьба!» («Позор!»).
Однако Кобзон держался уверенно. Со сцены он не ушел и напоследок исполнил другую песню — об одной Украине. Она так и называется: «Одна-єдина».
Кстати, ее написал тоже российский композитор, уроженец Винницкой области Александр Морозов на стихи украинского поэта Вадима Крищенко. Зал бурно аплодировал артисту. Но режиссер-постановщик официальных концертов во дворце «Украина» Борис Шарварко больше Кобзона не приглашал. Как бы чего не вышло…
Я не раз задавалась вопросом, почему такой правильный и дисциплинированный Иосиф Давыдович выкинул тогда такой фортель? До сих пор не знаю ответа.
Не верю, что он не мог спрогнозировать реакцию на свой поступок. Может быть, решил таким образом выразить свое очень личное отношение к независимости Украины и границам между двумя родными для него странами.
Остается только гадать…
Татьяна Кроп,
украинский критик и публицист.
■
Был у нас в отделе операторов один из первых операторов ТВ Юрий Игнатов, большой любитель выпить. Он был одним из зачинателей «Голубого огонька». Кобзон начинал на «огоньках», а для начинающих на ТВ старший оператор — это как отец родной: будет твой крупный план или нет.
Шло время, а Игнатов оставался для Иосифа авторитетом. А Кобзон для Юрия — мальчиком, у которого всегда есть деньги. Снимаем в Останкино в 1-й студии концерт; перерыв, стоим на лестничной клетке, курим, проходит Кобзон — Игнатов ему: «Еся, ко мне!»
Подходит Кобзон и укоризненно: «Юрий Алексеевич!» На что тот отвечает: «Червонец, и свободный». Кобзон достает 10 рублей и отдает. Когда Иосиф уходит, Игнатов отдает деньги одному из операторов и коротко: «В магазин».
Из песни слов не выкинешь, это было в начале 70-х.
<…>
ВСЕМ известно, что Кобзона хлебом не корми — дай только попеть. На одном из юбилейных концертов во Дворце съездов собралось большое количество исполнителей, каждый должен был исполнить одну песню.
Я работал с репортажной камерой, и мимо меня проходили на сцену все исполнители. Дошла очередь до Кобзона. Зная его страсть к пению, я говорю: «Иосиф Давыдович, сколько будете петь?» «Одну, — сказал он с сожалением и добавил: — Больше не дают».
<…>
Как сказал Марк Твен, «легче всего бросить курить — я лично бросал 100 раз»…
Вот и наши звезды шоу-бизнеса считают: легче всего устроить прощальный концерт.
Кобзон решил попрощаться со зрителями, закатив многочасовой концерт.
Моя камера стояла в проходе, и мне не сесть, не облокотиться; началось действо часов в 8, работалось легко и с охоткой.
Через 3 часа стали затекать ноги, а лет мне в то время было 65.
Да и Иосиф тоже был не железный. На сцену выходили его друзья, поздравляли и обязательно пели, были даже зарубежные гости, ну и, конечно, Соткилава.
С каждым новым исполнителем у меня росла к ним неприязнь, я переминался с ноги на ногу и при этом держал крупные планы; наконец начал петь и сам виновник торжества, это придало мне силы — спет был весь репертуар и даже все песни, как он не расстанется с комсомолом.
И вот тогда, когда уже запахло грандиозной концовкой, Иосиф стал петь еврейские песни, а время близилось к двум ночи. За камерой я уже не переминался, а танцевал.
Ну, думал я, неужели это закончится еврейскими песнями? Хоть у меня в роду отец еврей, но я никогда не думал, что этих песен ТАК МНОГО.
А потом на сцену вышел хор Московского военного округа, и Кобзон стал петь с ними; я стоял и прикидывал — куда бы я поставил пулемет, чтобы меня отпустили домой.
Потом были песни на бис, и вдруг в шестом часу утра концерт закончился; я сел в машину и понял, что ехать не могу — ноги забыли, где газ, а где тормоз.
Борис Саксонов, оператор ЦТ СССР.
■ ■ ■
Вместо P.S.
Я тоже был на том юбилейном концерте, но не выдержал — где-то около полуночи мы с женой покинули марафон.
Собственно, не на ровном месте появилась эпиграмма Александра Иванова:
Как не остановить бегущего бизона,
Так не остановить поющего Кобзона.
Кстати, много лет спустя я спросил ИД, почему «прощальный» концерт не оказался последним. Он мне объяснил:
«Вы знаете, мне хотелось не обманывать ни журналистов, ни окружающих меня людей, ни телезрителей. Мне не хотелось их обманывать. Я действительно хотел закончить свою гастрольную концертную деятельность. Тем более что это заявление сделано было 11 сентября 1997 года, а 17 сентября меня избрали депутатом Государственной думы. Я решил себя посвятить общественно-политической работе, творческой, преподавательской работе. Но так получилось, что меня пригласил кто-то из композиторов. Ну, говорит, в моем-то шоу можно, это же не твой сольный концерт, так что спой в моем концерте. И пошло… Это наркотик уже. Это когда выходишь на аудиторию, чувствуешь эту энергетику... Ну, вот хочется еще и еще раз сказать, что я не зря эти годы прожил».
Честно признался своему визави:
«Я когда вижу вас на сцене, думаю про себя: если бы Кобзону не платили, он все равно бы выходил. Более того, он сам бы приплачивал».
И вот что ответил Кобзон:
«Абсолютно… Когда я стал петь по два, по три сольных концерта в день, мне говорили, ну что же, такая жажда зарабатывать деньги. Они не понимали. Тогда еще было такое понятие, которое со временем исчезло, — шефские концерты… для студенчества, для воинов, бесплатные концерты. Но удовольствие мы получали от того, что мы общались. Вот просто приходили попеть».
И я верю, так и было.
