ИЗ ДОСЬЕ "МК"
Фестиваль «Мир русского театра» родился три года назад. Его автор — главный реактор журнала «Театрал» Валерий Яков. Первый фестиваль прошел в Италии, второй — в столице Германии, третий — там же. На этот раз в Берлин приехали семь театров — из Англии, Финляндии, Франции, Германии, Дании, Австрии и Израиля; их эксперты отобрали из 28 претендентов. Спектакли играли на четырех сценических площадках, разбросанных по всему городу.
Там вам не тут
Важно понимать: русский театр у нас, в России, и там, то есть за ее пределами, — две большие разницы, две разные планеты, у которых только две схожести — русский язык да система Станиславского, на которой он стоит или пытается удержаться. А все остальное сравнению не подлежит. В общем, как говорят в Одессе, — два мира, два Шапиро. И в мире русского театра нет практически ничего из того, что есть у театральных людей в России, столичных или провинциальных. У них нет:
— собственного здания (с колоннами или без) и крыши над головой;
— гарантированной государством зарплаты актерам и гарантированных денег на постановки спектаклей;
— сверхсовременного света и звука;
— продвинутых драматургов и режиссеров;
— наконец, нет интриг. Какие там интриги — им бы выжить!
В общем, все как в бессмертной комедии Эльдара Рязанова «Вокзал для двоих»: «сама-сама-сама». Все сама (или сам) делает тот, кто за пределами родины рискнул завести эту «головную боль» — театр, заразил ею других и пребывает в несколько лихорадочном состоянии. Более того, без нее жить не может и, похоже, не желает, даже если костлявая рука голода протянется к горлу и попытается перекрыть дыхание. Судорожно хватая воздух, они все равно будут цепляться за эту заразу под названием «театр» и ставить спектакли. Почему? Так романтичны, ничего другого не умеют? Так далеки от реальности и не понимают суть происходящего вокруг?
Сходка в Берлине показала коллективный портрет русскоязычного театра: оптимист он или нытик, на что живет, как выживает, где играет и что в нем есть миф, а что реальность.
Встреча первая — нервная
Я бы сказала, очень нервная — так, во всяком случае, в первый фестивальный день выглядит основательница и актриса театра «Лестница» из израильского города Ашдот Анна Гланц-Маргулис.
В Израиле — с 1991 года, ее литературному театру — 10 лет. Весьма решительная особа: захотела иметь театр — сделала. В Берлин должен был приехать другой ее спектакль, но у партнера, на которого очень рассчитывала Анна, что-то пошло не так, и вот она одна выходит на достаточно большую сцену театра «Делфи» с моноспектаклем «А мы друг для друга — тени», о любви и жизни Марины Цветаевой. Маленькая, с тонкой талией, прямой спиной, а в профиль она — вылитая Майя Плисецкая. Но в данный момент она — Цветаева.
Ее литературная композиция вроде бы проста: монтаж фактов из личной жизни поэта (взаимоотношения с четырьмя мужчинами) и стихов, сопровождающих их, — разумеется, непростые отношения. Но композиция очень ясная, четкая, и главное, что в ней есть, — нерв, точно передающий трагическую жизнь Марины Ивановны и ее поэзии.
Анна — сама страсть, с которой Цветаева отдавалась любви и которую культивировала. От которой загоралась, питалась и совершала безумные поступки. Строчки — как ступеньки лестницы, что ведут в цветаевский лабиринт. Трепетный нерв актрисы крепко держит зал театра «Делфи» с крутым сводчатым потолком, оформленный в духе немецкого кабаре двадцатых годов прошлого века. Напрасно Анна Гланц-Маргулис так переживала свою неслучившуюся историю с партнером: монолог о Цветаевой оказывается подарком для русскоязычной публики.
Встреча вторая — титулярных сумасшедших
Под этим же крутым сводом свой спектакль играет театр «Хамелеон» из «Лондона» — «Записки сумасшедших», по Гоголю Николаю Васильевичу и… Чайковскому Петру Ильичу. Это как — в одном «флаконе»? А вот так, решил режиссер Константин Каменский, ученик Романа Виктюка, у которого, как мы знаем, тоже ничего просто не бывает. Так Константин свел на одном белом пространстве титулярного советника Поприщина и композитора Чайковского, который тоже, оказывается, чин имел.
Стулья для зрителей поставлены в каре — и все заняты, а посредине — белоснежный пол, на котором мечется человек в белом. Дама, тоже одетая в белые одежды и головным убором напоминающая монашку какого-нибудь католического ордена, не произнося ни слова, хлопочет вокруг него. А он — то безумный литературный персонаж Гоголя, то реальная историческая личность — композитор Чайковский. Как вообще такая идея могла прийти в голову режиссеру?
— Для меня фамилия Поприщин — от поприща, — объяснит он публике по окончании этого интересного и странного спектакля. — Герой Гоголя, как и Чайковский, человек талантливый, он был предназначен природой и судьбой для высокого поприща, но не смог вырваться из чиновничьего мира. А Чайковский — смог.
Крайне интересно смотреть, как существует Поприщин, вдруг возомнивший себя королем Испании и без переходов превращающийся в великого русского композитора, который сообщает в письмах сестре, что отказывается от места чиновника и восхождения по карьерной лестнице ради музыки. А музыка его, как следует из газетных цитат, тут же приводимых, современными критиками одобрена не была. В доказательство — бред Поприщина сопровождает музыка из «Лебединого…», «Спящей…», Первого симфонического концерта. Актер безумствует на белом пространстве, а оно под его ногами превращается в экран, по которому разъезжают конки, летают мундиры да ордена. Ничего себе простенькая доходчивая постановка в эмигрантском театре! Интересно, как такой крутой эксперимент ценит публика в Лондоне? Об этом я спрошу чуть позже Владу Лемешевскую, продюсера «Хамелеона».
Влада Лемешевская по первому образованию, полученному в Санкт-Петербурге, — спец по пиару и маркетингу, а по второму — актриса, учившаяся в Лондоне. У нее работают только профессионалы, и «Хамелеон» стал первым русскоязычным театром в британской столице, где и без русских своих театров хватает: один «Вест-Энд» чего стоит. Первый спектакль сделали по рассказам Чехова, которого англичане очень уважают. А за три года работы выпустили восемь постановок по серьезной литературе: Бабель, Толстой, Ибсен, Экзюпери. И, как говорит Влада, зритель к ним побежал: русские, студенты, изучающие русский, смешанные пары с детьми…
— Я думала, что в Лондоне в основном бизнес, олигархи. Где же вы столько актеров здесь нашли?
— Их достаточно, но не только русских — русскоязычных: с Украины, из Белоруссии, Прибалтики… У нас работает режиссер из Средней Азии. Актер, игравший Поприщина, — из Минска.
— На какие деньги существует ваш «Хамелеон»?
— На очень маленькие. Продаем билеты: начинали с 15 фунтов, сейчас уже дороже. Есть немного привлеченных средств, но сейчас «Хамелеон» вышел на такой уровень, что мы можем позволить себе подавать заявки на гранты: англичане их дают иностранцам, но надо уметь правильно составить заявку — это во-первых. И, во-вторых, понимать и быть готовым к тому, что не под каждый проект вам дадут деньги.
— А богатые соотечественники, которых в Лондоне хватает, помогают своему театру? Не пробовали обращаться?
— Знаете, для них престижнее привезти какой-нибудь известный театр из России, чем поддерживать нас. Гастролеров в Лондоне хватает. Но мы надеемся на гранты, тем более что сейчас подобрался хороший костяк актеров и режиссеров.
— Такие постановки, как «Записки сумасшедших», сложные, рассчитанные на погружение, а не развлечение, привлекают публику?
— Если мы делаем не комедию, а что-то экспериментальное, как «Записки сумасшедших», публика на это идет труднее. Да, сейчас стало сложнее, особенно когда мы стали рисковать и экспериментировать с литературным материалом. Вот сейчас мы выпустили «Анну Каренину»: вроде бы классика, но при этом она сделана на четырех актрис, которые играют все роли подряд — мужчин, женщин, маски… У нас зритель не такой богатый, как может показаться.
Встреча третья — еще один сумасшедший
Вопрос: а сколько вообще по миру разбросано наших театров, которые без пафосной риторики несут русскую культуру в массы, и соотечественников, чьи дети забывают родной язык, и иностранцев, через культуру открывающих для себя русский мир, может быть, с его лучшей стороны? Об этом я и спрашиваю президента фестиваля Валерия Якова, который и придумал этот самый «МРТ».
Он из тех сумасшедших, кто зачем-то берется за неподъемные идеи. Первый фестиваль делал почти на свои деньги в Италии; сейчас (спасибо) «Русские сезоны» помогли в Германии.
— Валерий, вы владеете информацией, сколько наших театров сегодня работает по миру?
— Пока точной цифры у меня нет. Когда три года назад мы в соцсетях кинули клич к русскоязычным театрам, то не представляли себе ни количества их, ни качества. Тогда отозвалось девять трупп, из них мы пригласили восемь. На второй заявки пришли уже из 26 стран, отбор делали эксперты.
Вот сейчас получили две заявки из Дубая: там, оказывается, тоже есть русский театр. А до этого — из Турции, так что база наша пополняется. Надо понимать , что в каждой стране свои условия существования, свои возможности — финансовые, актерские, административные…
Встреча четвертая — бродячая
Условия существования театров за рубежом действительно самые разные и даже контрастные. Скажем, с точки зрения публики тяжелее всех — в Германии и Израиле, где очень плотный трафик конкурентов в лице российских антреприз и звезд эстрады (а вот, например, в Данию они практически не заезжают, а значит, публику у местных русских коллег не оттягивают). Только в Германии русскоязычных театров от 42 до 65: в одном Берлине работают «Русская сцена» Ильи Гордона, кабаре «Лори» Елены Ключаревой, а тут еще из Москвы понаедут. В Израиле ситуация не лучше.
— Зрителей в Израиле не так много, денег у них тоже не так много, а выбор русскоязычной культуры большой — своей и приезжей, — говорит Олег Радовильский из театра «Zero», город Кирьят-Оно (Израиль).
На Землю обетованную перебрался из Ташкента, где получил два образования — актерское и филологическое. Работал в молодежном театре Узбекистана им. Наби Абдурахманова и в Театре-студии «Ильхом» у Марка Вайля. Сейчас живет недалеко от Тель-Авива.
— За 23 года, что мы живем в Израиле, никогда не было желания сменить профессию: видимо, мы с женой обречены на роман с театром и никогда не думали заниматься чем-то другим. Мы и до создания своего театра были достаточно востребованы: играли и на русском, и на иврите. Я и сейчас играю в разных проектах на иврите.
— Открывая театр, вы отдавали себе отчет, что обрекаете себя не только на роман с театром, но и на муки в связи с ним же?
— Мы ничего этого не знали, не понимали. Просто стали репетировать спектакль и, что самое важное, получили маленькое помещение — бомбоубежище.
— В прямом смысле бомбоубежище?
— Да-да, в Израиле много театров работают в бомбоубежищах — сейчас же мирное время. За них платить иногда надо, иногда нет. Мы, например, при прежнем руководстве города занимали бомбоубежище бесплатно, а при новом — платим. Причем прежний мэр — консерватор и ретроград, крайне правый по своим политическим убеждениям, — 11 лет не брал с нас денег. А потом пришел левый — демократ, профсоюзный лидер, — и тут же заставил платить.
Как мне это напоминает нынешнюю Россию: те же двойные стандарты либеральных деятелей. На словах все во имя человека, а на деле — раскошеливайся, человек, если хочешь быть здоров, образован и культурен.
— Интересно, почем сегодня в Израиле бомбоубежище?
— Деньги вполне терпимые для такого помещения, как у нас, — две достаточно большие комнаты. В одной мы репетируем, занимаемся, преподаем. Здесь же и играем для 30–50 зрителей примерно раз в неделю — наши или приглашенные спектакли. А в другой у нас — огромный склад костюмов, декораций.
Только выпустив несколько спектаклей, чета энтузиастов Радовильских поняла, что такое театр как хозяйство: бухгалтерские отчеты, деньги, гранты… Стремились к самоокупаемости, но до сих пор не получилось. Тем не менее — существуют, периодически получая небольшую поддержку от министерства абсорбции, как репатрианты. Теперь надеются получить гранты от министерства культуры и статус театральной группы, что гарантирует небольшую, но стабильную годовую дотацию.
— Пока мы не группа, а грантовая история. Но мы продолжаем работать, в репертуаре 37 названий: начали с Кобо Або, потом был Набоков, Зингер, Шалом Алейхем, Чехов (ранний и поздний), Аннуй. Последняя наша премьера — по Олби, «Не боюсь Вирджинии Вульф».
«Вирджинию Вульф» привезли в Берлин, где она произведет фурор. Хотя поначалу ничего такого не предвещало. Как и в других постановках по драме Эдварда Олби про несчастливые пары, что несчастны каждая по-своему, здесь абсолютно бытовое начало: в декорациях — стол, диван, телевизор с мельканием, в костюмах — повседневность вне времени в виде черных водолазок и брюк. Но первая же сцена задает такой градус актерского существования, что зритель забывает и про мебель, и про все остальное. Остается только игра, которая одну нервную систему — на сцене — подключает к другой — в зале. Зал задыхается от любви, которая запуталась в прошлом, настоящем, давних обидах, комплексах. Но она есть.
— Без грантов нам было бы тяжелее, но, думаю, выжили бы. Они позволяют платить артистам за репетиции, опять же «не на свои» делать декорации, а дальше как пойдет. Но мы не сидим на месте — мы бродячий театр в самом исконном еврейском смысле этого слова. У нас страна маленькая, театральное дело здесь поставлено так: если я, зритель, живу в Хайфе, я не поеду на спектакль в Тель-Авив — спектакль приедет ко мне в Хайфу сам. В театре есть уже студия, где мы обучаем людей разных профессий, влюбленных в театр, актерскому мастерству по системе Станиславского.
Встреча пятая — скандинавская
Надо заметить, что русскоязычные театры в Европе родились не вчера. Вот, скажем, русский «агент влияния» в скандинавских странах — театр «Диалог» в Копенгагене. Как выясняется, старейший: в этом году ему исполняется 20 лет. А организовала его бывшая ленкомовка — Татьяна Дербенева. Внешне — буквально как родная сестра Елены Шаниной.
— Один датский актер мне как-то сказал: «Как же ты могла уехать из Москвы, от такой классной профессии? Это все равно что покончить жизнь самоубийством». Но у меня действительно вариантов не было: муж — датский коммунист, работал в Москве, в издательстве «Прогресс», в скандинавской редакции. Но после того как рухнул Советский Союз, он остался без работы, и мы решили попробовать начать жить в Дании. Я очень благодарна Марку Анатольевичу Захарову: почти пять лет он держал меня в отпуске без сохранения содержания.
Оказавшись в Копенгагене, первые годы я металась без работы, думала, что сойду с ума. Но потом выяснилось, что в Русский центр науки и культуры требуется референт по культуре, и таким образом я стала там работать. Приглашала русских артистов, музыкантов в Данию, а в 2000-м нашла спонсора, и он мне помог открыть театр. Мы его зарегистрировали, и первой постановкой стала «Сорри» по пьесе Александра Галина — если помните, его в «Ленкоме» играли Караченцов с Чуриковой.
— Вам, актрисе, не страшно было без опыта взяться за руководство коллективом?
— Не страшно, потому что я без этого жить не могу. Страшнее было бы остаться без театра. А потом в нашей жизни появился Юрий Михайлович Лужков — он много делал для соотечественников: оплачивал мои поездки в Москву, гастроли театра, поездки на различные фестивали. И я ему очень благодарна. У нас площадка на 100 мест в самом центре Копенгагена — в двух шагах от ратуши. У Центра науки и культуры есть маленькая гостиница, а поскольку наш театр существует при центре, значит, мы можем бесплатно селить наших гостей.
Сейчас я подготовила проект «Парад русских театров в Дании», он уже с февраля идет, и свои спектакли уже играли театр «Шанс» из Москвы, «Лестница» из Израиля, Театр им. Гончарова из Ульяновска. На большие роли приглашаем больших артистов. Даже из Москвы. Нам очень помогают Александр Калягин и СТД.
Татьяна в Берлин привезла спектакль «Дурман, или Игра воображения», — о жизни русских в современной Европе. Драма с элементами интерактива: дама интеллигентного вида, экскурсовод по профессии, идет по проходу зала, говорит что-то оптимистичное, а с места поднимается простая такая тетка с Украины — и: «Что вы понимаете, женщина?!» И чем дальше, тем больше будет нарастать конфликт и агрессия. Ну а что может пробудить в женщинах чужбина? Баба не мужик, ей трудно там.
Татьяна играет главную женскую роль, но вместе с режиссером — Жанной Герасимовой из Варшавы (о ней рассказ впереди) — они не очень довольны этой работой: текст режиссер писала на одну актрису, но в силу определенных причин Татьяне пришлось заменить партнершу, и вот результат — не такой, как ожидали.
— Если бы не помощь с российской стороны, вы смогли бы выжить?
— Да, смогла бы — моноспектаклями. Но так как за эти 20 лет у меня выросло несколько поколений артистов, мне не страшно.
— Сколько стоят билеты?
— Вот, например, на «Параде русского театра» стоят по 50 крон — это недорого, а деньги нужны для того, чтобы хотя бы кормить актеров. Еще один источник денег — арт-клуб поклонников театра: небольшие взносы тоже идут в копилку. Ну а когда в свое время деньги спонсоров кончились, стали тратить свои.
— Вы единственная из присутствующих на фестивале, кто может по-настоящему сравнить ощущение актрисы, знавшей, что такое большая сцена, большой театр, и теперь — зал на 100 мест в маленькой стране.
— У меня сложное самоощущение, потому что профессионализм для меня главное. Марк Анатольевич нас в «Ленкоме» очень муштровал, была строжайшая дисциплина, и я к этому привыкла. В театре должна быть диктатура: если этого нет, не будет театра, системы, точности, начала. Я имею в виду, что никто никого не должен ждать. Мои дети это уже усвоили.
— Но вы на диктатора вообще-то мало похожи.
— Я не диктатор. Для меня так: либо — да, либо — нет, третьего не дано. Я нисколько не жалею, что моя жизнь так круто изменилась, потому что любая женщина в первую очередь дорожит семьей. Не думаю, что в «Ленкоме» у меня была бы большая жизнь. А так я выбираю сама что хочу, играю что хочу — и вот сейчас готовлю спектакль, он называется «Моя любовь Антон Чехов». Знаете, я нашла фантастический материал о любви Чехова и Лидии Авиловой. Когда Бунин в свое время прочел ее воспоминания, сказал: «Я понял, что у Антона Павловича была одна глубокая любовь — это Лидия Алексеевна Авилова, редкая женщина».
Встреча шестая — небезопасная
Никто не хочет говорить о проблемах, даже те, у кого дела не очень, а условия оставляют желать лучшего. Вот, скажем, в Польше, нашей бывшей братской «сестре» по Варшавскому договору, любившей русскую и советскую культуру, теперь все наоборот. Так, в варшавском театре «ОК» у Жанны Герасимовой играют не русские артисты, а поляки. Русское теперь, в том числе и культура, не очень приветствуется.
Жанна Герасимова родилась в Украинской ССР, училась в Киеве, окончив там театральный, переехала в Москву. Попала в театр Юденича, в советское время играла в так называемом театральном андеграунде, где ставились пьесы, которые не приветствовались официальными культурными властями, — Ионеско, Сартр… Однажды участников театра взяли, что называется, на «месте преступления» — в Доме культуры; им инкриминировали незаконную игру за деньги. Многих задержали, в том числе и Жанну. Следователи прессинговали ее, пугали сроком, но ни до суда, ни до сроков дело не дошло — спасла перестройка: ее архитекторам было не до театров, пьес, артистов…
— От меня требовали признания: где мы играли нелегальные спектакли, сколько получали, кто отвечал за кассу, а по политической линии нас не трогали. Мы же не занимались политикой, мы же на деньги зрителей существовали: они свои кровные складывали в общую коробку при входе…
После перестройки, выступая в Польше, Жанна познакомилась с будущим мужем и там осталась. Там же начала ставить спектакли: первый — о жизни Владимира Высоцкого — взял множество призов в Польше, второй — по Тургеневу, «Ласточка», — также имел успех и признание критиков. Жанна — единственная, кому президент Квасьневский сохранил два гражданства — российское и польское.
— Наш театр теперь польскоязычный. У меня работают профессиональные польские артисты, русских нет вообще.
— Это принципиально?
— Да нет, конечно, просто в Польше почти нет русских артистов. Есть украинцы, и одна у меня как раз работает в «Ласточке».
Театр Жанны совсем молодой — ему всего два года. И вот что интересно: русский театр приютил католический костел в старом районе Варшавы — на Праге. Ксендз костела, в отличие от официальных польских властей, открыт для русской культуры. По словам Жанны Герасимовой, она не рискнет сейчас выйти с концертом на открытую площадку где-нибудь в парке. «Если туда придут какие-нибудь бритоголовые, и неизвестно, чем это может закончиться. У нас нет таких проблем, как в Израиле или Германии, нет конкуренции в лице русских гастролеров, но на спектакли наши в основном приходят поляки, они обожают наше искусство. Спектакли делаю сама, денег ни от кого не получаю; продаем билеты, на то и живем.»
— Ну а как же Иван Вырыпаев, который живет в Варшаве и пишет для польского театра?
— Ну а что Вырыпаев? Сначала он что-то делал, а сейчас… Больше в России работает.
— Получается, что работаете совсем «мимо кассы»?
— Получается так, но я снимаюсь в кино, много — в сериалах. Артисты все равно приходят репетировать. За «Ласточку» мои поляки готовы на все, это я точно знаю.
Встреча седьмая — эффективная
Да, у этих театров нет крыш над головой, нет современного оборудования, но они, в отличие от своих российских коллег, знают, как выжить, если «отключат свет, газ, воду и перекроют кислород». Они усвоили раз и навсегда: Стена Плача работает разве что в Иерусалиме, но в театре стонать, рыдать и жаловаться неэффективно.
Пожалуй, самый успешный менеджмент — у труппы Киры Мирутенко, актрисы и руководителя театра «Арт-мастер», городок Ювяскюля (Финляндия). Знаете, где это? Вот и я не знала, а там есть русский театр.
Кира училась в Петрозаводске, работала там же в драматическом театре, в Москве окончила ГИТИС как театровед, защитила кандидатскую диссертацию, преподавала историю русского театра в Школе-студии МХАТ. От всего этого счастья и удачно начавшейся карьеры теоретика уехала в Финляндию, где стала успешным практиком.
— Я уехала потому, что очень хотела, чтобы моя дочь училась в финской школе. В Москве у меня была детская театральная студия, и через две недели после моего приезда в Финляндию у меня уже появилась студия в 30 детей. Я по-фински говорю, хотя в местном университете читала лекции по русским культурным кодам. Делала отрывки со студентами, и они предложили поставить спектакль. А у меня же никогда не было режиссерских амбиций — смелости бы не хватило, но я никому не сказала, что не умею, и вот…
Сейчас ее «Арт-мастеру» уже десять лет. За это время Кира построила с единомышленниками свой маленький зал, и, кажется, она единственная из соотечественников в Европе, кто имеет собственное помещение.
— Это получилось исключительно от моего слабоумия и отваги. Что-то заработала, еще взяли кредит, и выкупила помещение — оно зарегистрировано на мое имя. Платим аренду — 1300 евро в месяц, и это непросто. Живем как общественная организация, зарплату получаю только я, и то только последний год. Но вокруг театра собрались профессиональные люди — дизайнеры, актеры, переводчики, композиторы, и это для меня самое ценное.
Кира на личном опыте знает, что финские власти очень помогают русскому театру. Скажем, на платформе Российско-финляндского форума можно разместить проект и надеяться на то, что скорее всего (а не в исключительном случае) он будет поддержан на государственном уровне.
— Но я всегда страхую театр своей зарплатой, — говорит Кира. — Мы выпускаем спектакль, несколько раз играем у себя, а потом начинаем возить по стране. У нас есть свой взрослый фестиваль и детский.
— Существует санкционный список российских авторов? Вам приходилось с этим сталкиваться?
— Ничего подобного. Здесь в театрах ставят Чехова, Достоевского, в школах их произведения проходят по программе. Это правильная страна во многих отношениях. Но все равно стоит вопрос выживания, и самый большой недостаток — нехватка русскоязычной аудитории.
— У русских, эмигрировавших в Финляндию, есть потребность в театре или их волнует прежде всего хлеб насущный?
— Могу судить по тем, кто к нам приходит, — для них это глоток свежего воздуха. Ведь любительский театр — от слова «любить», и это (я убеждаюсь каждый раз) правда. Кто-то приходит к нам поговорить по-русски, кто-то — узнать что-то новое, показать свои возможности. Наша задача — понять, чего они хотят и что мы им можем дать.
Знаете, Финляндия — очень театральная страна, здесь есть такое выражение: «Каждый финн хоть раз в жизни стоял на сцене», поэтому система любительских театров огромная, и при этом с огромной господдержкой. Очень распространены летние театры, когда группа любителей собирается на летние месяцы, делает спектакли и показывает публике, которая приезжает на природу отдохнуть: пленэр, спектакль, семьи с детьми, шашлычки…
«Арт-мастер» Киры Мирутенко в центральной Финляндии постоянно баламутит размеренную жизнь региона: инициировал проведение уличного фестиваля, отправляет своих детей в лагеря, зажигает на местных фестивалях и распахнут любым предложениям.
Встреча восьмая — волонтерская
Фестиваль «Мир русского театра» на своем начальном этапе пытается объединить русских, делающих театр вдали от родины. Три года пытается — и уже есть результаты: Дания и Польша объединились и сделали копродукцию. Появился на фестивале и Федор Невельский из театра в Эрлангере, что под Нюрнбергом. Сам он из Питера, в Германии живет 22 года, у него свой любительский театрик. Играют без денег, но публика есть, ему помогают город и немецкие фонды.
— Федор, значит, нельзя утверждать, что русскому театру в Германии не дают хода в условиях политического похолодания?
— Ни в коем случае. В Германии более 1200 любительских театров самых разных направлений, и русскоязычные наравне с немецкими театрами также получают гранты.
— На какую сумму можно тут рассчитывать?
— Мы получали от BDAT (Фонда поддержки любительских театров) порядка 10 000 евро — для поездки на фестиваль, на постановку спектакля.
— Но при этом, может, есть определенные требования к просителям? Скажем, к постановке принимается только немецкоязычная пьеса?
— Нет, что вы, в Германии мультикультуральность очень востребована, и у нас даже бывает так, что на спектакль приходит больше немцев, чем русских.
Федор привез в Берлин машину, забитую театральным оборудованием, реквизитом, и по сути стал техническим волонтером фестиваля. Говорит, ему настолько нравится формат этого проекта, что всегда готов помогать.
Встреча девятая — экспертная
«А имеет ли смысл оценивать спектакли, показанные в Берлине, с точки зрения их художественных достижений? Ведь есть вещи поважнее — сохранение русского языка, культурная миссия?» — это спрашиваю я у двух экспертов — режиссера и педагога «Щуки» Владимира Иванова и телеведущего, драматурга и теперь уже режиссера Андрея Максимова.
Владимир Иванов:
— Хороший вопрос. Мы сами себе его задавали и пришли к выводу, что нет, не стоит.
— Почему? Это же театр, и тот, кто за него берется, претендует прежде всего на художественную оценку, у него художественные амбиции.
— Потому что сам факт существования этой акции перекрывает все остальное. Когда я после спектакля «Чайка» («Русская сцена» Ильи Гордона) говорил с актерами, так им и сказал, что преклоняюсь перед ними. И среди них есть профессионалы и талантливые любители. Здесь сверхзадача лежит в другой области. И тот, кто это все придумал, потрясает не меньше, чем те, кто в Берлине выходит на площадку, а может, и больше.
Андрей Максимов:
— Я вот посмотрел спектакль «Винни-Пух» из парижского театра «Апрелик», в нем играют дети. Он замечательно придуман. Одни юные актеры играют хорошо, другие — не очень. Но тут важно иное: на спектакле мамы разговаривали с детьми по-немецки, а отцы — по-русски, и этот ребенок, может быть, впервые в жизни увидел спектакль на русском языке. И как я после этого буду оценивать — художественно это или нет? Могу сказать, что не было ни одного художественного провала.
На «МРТ» нет призовых мест, ценных подарков. Но зато есть возможность себя показать, других посмотреть и в сравнении оценить свое истинное положение: может, оно не хуже, а то и лучше, чем у других? А также замутить что-нибудь общее, чтоб не пропасть поодиночке. Появляются шансы получить гранты как от страны проживания, так и от СТД России, ряда российских фондов. А еще — приехать в Москву со своим спектаклем. Как мне сообщил Валерий Яков, уже в сентябре «МРТ» ждут три спектакля в Москве: «Ласточка» из Варшавы, «Женщина в песках» из Израиля и спектакль о Борисе Пастернаке из Нью-Йорка.
