«Мой дом — моя крепость»
— Валентин Георгиевич, вы сейчас в Испании, я так понимаю. Давно там обосновались?
— Уже 13 лет. Ну как обосновался… Я периодически езжу туда, у меня там домик. Я там отдыхаю, релаксирую.
— Домик-то скромный?
— Ну естественно, я же не Абрамович.
— Этот ваш домик можно назвать дачей?
— А я так и называю его — дача.
— Получается, что Россия — это место для работы?
— Ну, не совсем так, все-таки я российский житель и патриот своей страны в хорошем смысле этого слова. Я не мыслю ни о какой эмиграции. Но коль уж представилась такая удачная возможность иметь дачу в Испании, где мне очень нравится, то почему бы и нет? Мне нравится климат, нравится страна, поэтому я выбрал такой вариант и стараюсь по мере возможности как можно больше здесь отдыхать и релаксировать.
— Если взять в год, сколько процентов времени вы в Испании и сколько здесь, в России?
— Ну, три раза в год я туда езжу точно. В конце весны — в начале лета, потом осенью, как правило, и обязательно зимой.
— А что это за место, если не секрет?
— Южная Испания, город Аликанте, представляете себе? Побережье, зимой там +20.
— У вас там есть русские соседи?
— Полно. Многие даже по моим следам приехали. Наезжали ко мне в гости, смотрели, а после этого решались на покупку себе такой дачи.
— Владимир Долинский, я знаю…
— Долинский там, Андрей Ильин, Саша Михайлов, Ольга Будина… И не только актеры, люди других профессий. Русская колония достаточно обширная.
— Но иногда хочется от всех бежать, уединиться.
— Конечно! Мы же не живем в одной деревне. Мой дом — моя крепость, здесь я уединяюсь. Хочу — общаюсь, хочу — нет.
— Вот я смотрю на ваш полный список сыгранных ролей в кино. Вообще сколько их у вас?
— Ну, где-то около 200.
— Это очень много! Если чемпион у нас в этом виде спорта Армен Борисович Джигарханян, то вы наверняка входите в тройку призеров. Извините, что я о материальном, только чтобы купить этот домик в испанской деревне, нужно было много-много-много сниматься.
— Конечно, вы правы. Это же у меня деньги не наворованные, а заработанные честным трудом.
— Хотя все равно 200 ролей — может, это и перебор. Но вы понимаете, что это ваша профессия, что надо играть, надо зарабатывать.
— Согласен. Вы же знаете, какой у меня возраст?
— 75 вам будет, дай бог.
— Ну вот. А теперь представьте себе: у каждого артиста свой потолок возможностей профессиональных, амплуа, и оно сужается, возможностей все меньше и меньше. Да и, собственно, предложений не так много. Меня иногда к тому вынуждают материальные обстоятельства. Я до сих пор работаю, должен что-то зарабатывать, у меня есть семья, обязательства какие-то. Вот и все. Конечно, это компромисс.
«В молодости меня путали с Андреем Мироновым»
— Все-таки вы прошли школу Эфроса, а это космическая школа, высшая, более высокую еще поискать.
— Да, прошел, слава тебе господи. Профессии, которой я владею (насколько — не мне оценивать), меня научил он. Попав к нему после театрального института, я понял, что это за профессия. Его школу я не могу ни с чем сравнивать.
— С Эфросом было непросто. Лев Дуров и Валентин Гафт говорили, что так невозможно, когда все ставится только на одну актрису, в данном случае на Ольгу Яковлеву. И уходили.
— Непросто, конечно, и у меня были с ним разные периоды. Хотя я у него достаточно много за 20 лет сыграл ролей всяких в его спектаклях. Эфрос, безусловно, великий режиссер ХХ века, он еще режиссер-воспитатель. Он как бы встал вслед за Станиславским и Немировичем-Данченко… Таким впоследствии был еще Петя Фоменко — из тех людей, которые воспитали своих артистов, создали свою театральную идеологию.
— Любимов, Захаров…
— Да, их по пальцам сосчитать.
— Вы до сих пор считаете, что уход Эфроса на Таганку стал его ошибкой?
— Боюсь это оценивать, как и вообще все поступки такого гениального человека. На Таганке он недолго проработал и умер, а ярких спектаклей у него там не было. И много проблем, конфликт с труппой. Ему надо было заново организовать этот коллектив, убедить их…
— Леонид Филатов написал, а потом снял фильм «Сукины дети» про это.
— В конце жизни, когда он уже заболел, Филатов признался, что он тогда был неправ в отношении Эфроса. И Веня Смехов там был с Филатовым, Виталий Шаповалов, по-моему. Они все признались, что были неправы.
— Тогда можно сказать, что Эфроса затравили?
— Я боюсь так сказать. Ему было тяжело: после всеобщего обожания он попал в другую среду, которая его не воспринимала как своего режиссера. Ему пришлось сильно напрячься, чтобы убедить их.
— Вы-то почему ушли из театра?
— После Эфроса в Театр на Малой Бронной пришел Женя Лазарев, Сережа Яшин ставил спектакли, а мне как-то стало неинтересно. Потом я работал в театре «Детектив», у Проханова в Театре Луны. Все-таки в театр я несколько раз пытался возвратиться, но это было все не то. Меня даже Галина Борисовна Волчек приглашала в «Современник», я там два года играл спектакль «Балалайкин и К0» с Игорем Квашой, но в сам театр служить уже не хотел идти.
— Вам не говорили, что вы в молодости были похожи на Андрея Миронова?
— Да, конечно, было.
— И даже путали после фильма «Семь стариков и одна девушка» с вами и «Бриллиантовая рука» с ним.
— Они вышли одновременно, эти фильмы, и на экранном изображении мы были такими двумя адекватными персонажами, которые бегают, поют… Хотя мы внешне были не очень похожи все-таки. С Мироновым-то я был хорошо знаком, но про эту «похожесть» мы не говорили.
— Артистическая тусовка — это ваша среда или от нее тоже хочется бежать куда подальше? Ведь артисты бывают злобными детьми до старости.
— Надеюсь, с возрастом я помудрел и стал больше от этого отдаляться. Я слишком хорошо знаю артистическую тусовку. Помните, Ширвиндт сказал: «Террариум единомышленников»?
— А моя любимая Раневская говорила «против кого дружите».
— Да, так что такое близкое общение с себе подобными начинает тяготить в какой-то момент. А еще говорят: «Актер — это кладбище не сыгранных ролей».
— А что вы не сыграли и уже, наверное, не сыграете?
— Очень много, список длинный, вам времени не хватит. Мы с Эфросом в его последний год пребывания в Театре на Малой Бронной начали репетировать чеховского «Дядю Ваню». Мне там дали роль доктора Астрова, но я ее не сыграл. Очень жалею.
«Смерть сына — это мой крест и моя вина»
— Бога гневить не надо, как сложилось, так сложилось, да? Помните, у Рязанова в его стихотворении, которое стало песней: «Даже дату своего ухода надо не скорбя благословить»?
— Согласен.
— Значит, и трагедии жизни тоже надо благодарно принимать?
— Не знаю, вопрос сложный. Человек переживает это все… У меня был трагический момент в жизни, и я не знаю, с благодарностью это надо принимать или нет…
— Вы потеряли сына, что может быть страшнее?
— Да… Я стараюсь об этом не вспоминать.
— Вы говорили, что это ваш крест…
— Да, крест, и моя вина есть, никуда не денешься. Каждый нормальный родитель несет этот крест, если с ним случилась такая страшная трагедия. По-разному это переносят, переживают, но тем не менее это крест, и он на всю жизнь. До конца.
— Вы узнали об этом, находясь на гастролях в Америке, и не могли уехать на похороны…
— Я просто не успевал, я узнал об этом поздно, не день в день, а на третий день. А уже на следующий день должны были состояться похороны.
— Вы еще не могли подвести людей, с которыми играли в спектаклях.
— Да, конечно, там был месячный гастрольный тур, огромный. Может, я и улетел бы, потому что был такой эмоциональный порыв, но это было бессмысленно. Мои друзья, которые мне дозвонились и все рассказали, они меня убедили.
— Получается, у артиста свой, особенный долг, и даже если с ним происходят какие-то страшные личные трагедии, а у него спектакль в этот момент, он должен выходить и играть?
— Конечно. Это известная история, много раз она случалась в жизни многих актеров: когда умирали близкие люди, и он не может ничего сделать, понимаете.
— Я вспоминаю, как осуждали Филиппа Киркорова: когда у него умерла мама, у него был концерт, но он не отменил его. Но он же не мог бросить своих зрителей. Или когда умер Андрей Миронов и Валентина Плучека упрекали, что он не отменил тогда гастроли в Риге.
— Ну да, в этом жестокость нашей профессии, и ничего с этим не сделаешь. Эта твоя личная трагедия соприкасается с тем, что ты можешь подвести тысячи людей, которые, опять же, пришли на тебя посмотреть. Я, когда выходил на сцену, старался себя преодолеть. Очень трудно было, но я старался.
«От Эфроса до Портоса»
— Перейдем к вашей самой известной, самой знаковой роли — Портоса. Вы можете назвать это своим проклятьем… Понимаю, что она принесла вам популярность и все остальное, но чего больше в таком случае?
— Да нет, я бы проклятьем это не назвал, нет. Не я один такой. В судьбах многих очень известных актеров были такие роли знаковые. Ну что, они проклинали их?
— Кто-то — да.
— Другое дело, что я своего Портоса не эксплуатировал никогда, не сел на этот конек и не поехал дальше. А то, что так случилось, — ну слава богу! Это прекрасный момент в моей профессиональной актерской жизни, я его до сих пор с удовольствием вспоминаю, и никаких проклятий по этому поводу нет. Просто надоели постоянные шуточки, журналистские подковырки. Но я к этому уже адаптировался.
— Вот Вячеслав Васильевич Тихонов очень не любил говорить про Штирлица…
— Я тоже не люблю говорить про Портоса.
— А когда к Раневской подбегали дети и кричали: «Муля, не нервируй меня», — она им отвечала: «Пионэры, идите в жопу!».
— (Смеется.) Да, конечно, это ее шутка.
— Вам тоже, наверное, хочется послать особо навязчивых людей в связи с Портосом?
— Хочется, но я делаю это очень редко, стараюсь интеллигентно от этого уходить всегда. Но если уж совсем за горло берут, тогда приходится. Только это сейчас все реже и реже случается.
— Слава богу. Хотя это тоже эксплуатировалось: и «20 лет спустя» и «30 лет спустя»… И, естественно, это продолжение не получилось.
— К сожалению, да. Не получалось по многим причинам, и не по нашей вине. Там, между прочим, вина самого Дюма, потому что все последующие его произведения намного слабее «Трех мушкетеров». Я даже подозреваю, что, например, «Виконт де Бражелон» уже писал не сам Дюма, а какие-то его литературные негры. Там меньше интриги, меньше авантюры, скучновато.
— А то, что было на съемках в 1979-м — это какое-то совпадение всего, драйв, кайф, ну и, конечно, как вы сами говорите, прежде всего, это Максим Дунаевский.
— Конечно, безусловно, не менее 50% его заслуга. А может, и больше.
— Если взять всю вашу четверку мушкетеров… Вы все такие разные люди, но подружились практически по-мушкетерски, можно сказать.
— Да, так случилось. Хотя это редко бывает.
— Вот Вениамин Смехов… такой интеллектуал с Таганки…
— Он таким до сих пор и остался.
— Боярский — звезда…
— Он такой мотор, вы знаете, энерджайзер.
— Ну, а вас как охарактеризовать? Вы себя действительно считаете интеллигентным человеком?
— Я даже не знаю. Тонкий — не тонкий, тактичный — не тактичный… Это пусть другие скажут. По крайней мере не считаю себя совсем уж дуболомом каким-то.
— Судя по вашим первым ролям, где вы были тонким во всех смыслах слова, — это очень интеллигентные роли… А если сравнить всех вас, Игоря Старыгина покойного с точки зрения карьеры артистической… Вы никогда не думали об этом?
— Вы сказали про Смехова — он каким был, таким и остался. Он с литературой дружит, он пишет, энциклопедист, очень образованный. Миша немножко пошел в другую сторону, хотя у него карьера яркая и успешная была. У Игоря, к сожалению, не очень сложилось, царство ему небесное. Он такой был по-человечески немножко слабохарактерный. Мы все, друзья его, в этом смысле ему помогали… У него и в личной жизни были проблемы… А про себя чего мне говорить. Ну, какой есть, такой есть.
— В личной жизни у кого чего только не было. Вот у вас…
— Конечно, безусловно. Хотя наш режиссер «Мушкетеров» Хилькевич почему-то считал, что мы в жизни нашей повторяем путь героев Дюма.
— Говорили, что Юнгвальд-Хилькевич не хотел снимать Алферову, но ему навязали, он к ней плохо относился на съемках.
— Да, это было так, зато мы к ней относились очень хорошо. Но это позиция нашего режиссера замечательного, покойного Юры, — он Иру Алферову недолюбливал почему-то. Чего-то его заклинило на ней.
— Я слышал, что д’Артаньяна должен был играть Абдулов, а вместо Тереховой — Елена Соловей.
— Было такое, да, Сашу Абдулова пробовали. Мишу Боярского вообще-то привели на роль Рошфора, но вот так случилось.
— Даже трудно представить, что это был бы за фильм, если бы д’Артаньяна играл не Боярский, а Абдулов.
— Ну конечно, наверное, что-нибудь другое было бы.
— Совсем другое. Но вы-то там были безальтернативны?
— Нет, почему, там пробовали многих артистов, но Юра, царство ему небесное, был такой фантазер. Ему казалось, что Портос должен выглядеть именно так, как я.
— Вот пробы киношные — это же довольно унизительно.
— Но там все решал режиссер, а теперь кастинги — там продюсер решает или какие-то его люди. Вот это уж самое унизительное, точно. Меня сейчас почти не вызывают на кастинги, но иногда бывает.
— У вас были моменты, когда должны играть вы, но в последний момент вас «отцепили»?
— Миллион раз.
— Жалели?
— Иногда, наоборот, радовался, когда фильм был плохой. Но вот в картине «Щит и меч» я пробовался на роль, которую потом сыграл Олег Янковский. Впоследствии я сыграл там небольшую роль, другую. Но я же понимал, что Янковский — это и было абсолютное попадание в десятку. Ну какой из меня ариец?
— Ну так что в вас лично оказалось от Портоса? В чем вы родственные души?
— Не знаю даже. Ну, наверное, домовитость, любовь к комфорту.
— Но тем не менее «один за всех и все за одного» — этот девиз для вас актуален?
— Да, это замечательный лозунг.
— У вас много друзей? А разве их может быть много?
— С возрастом их становится все меньше и меньше, потому что я в том возрасте, когда многие мои друзья уходят… И ушли. Есть друзья, конечно, но их немного.
— Боярский — это друг?
— Друг.
— Смехов — это друг?
— Друг.
— Если с ними, не дай бог, что-нибудь случится, вы все сделаете, чтобы им помочь?
— Конечно, в силу моих возможностей. Обязательно.
