— Вы что, не знаете — это же самый лучший в мире режиссер, — с укором говорит пожилая билетерша зрителям, покупающим у нее программки.
— Откуда вы знаете, что лучший в мире? — спрашиваю я ее.
— А вы не видели его «Дождь»? Его здесь играли несколько лет назад. Так билеты на балкон с рук продавали по 17 тысяч. — В голосе билетерши даже обида за Финци Паску.
С момента показа в Москве «Дождя» и «Донки» прошло в общей сложности более десяти лет. За это время швейцарец итальянского происхождения успел прославиться как постановщик церемоний открытия Олимпийских игр (Турин и Сочи), выпустить оперные постановки в Мариинском театре, спектакль в БДТ.
Москва была в восторге от «Донки», но все же девять лет назад. С тех пор много в мире и театре изменилось, поэтому знатоки шли на спектакль не без опасений. Смогут ли Финци Паска и его театральная компания войти в воду «Донки» второй раз? Чем отличается вторая редакция от первой? Итак, смотрим.
На сцене перед занавесом мужчина и женщина: она — маленькая, седые волосы путаются в пышной черной шевелюре, хрипловатый голос курильщика со стажем. Он выше, та же седина в богатой шевелюре южанина, седые нитки в бородке, какую носил Чехов. Забавно смотрится эта парочка, которая в свободной манере несет околесицу о связях, которые тянутся в настоящее из прошлого, про детали и подробности, которые так важны для понимания любой истории. Чем больше они говорят, тем яснее становится, что перед нами клоунская пара: он — белый клоун, она — рыжий, хотя и брюнетка.
Но вот за их спинами по белому легкому занавесу, что морщинится от небольшого дуновения, побежало море, волны, и по водной стихии побежали тени — большие и маленькие, с зонтиками и без, с грозящими пальчиками — ай-яй-яй, нехорошо! Занавес отъехал, махнув белым подолом, открылась картина, где все в белом, как из прошлой жизни. Три девочки (белые платьица с кружевами и белыми панталонами) сидят на перекладине качелей. Чуть в стороне под ними — барышня с аккордеоном, другие господа… Из какой они жизни? Да бог их знает, но такие симпатичные, беззаботные, бесшабашные и легкомысленные. Три сестры на перекладине щебечут точно птички, кувыркаются, делают на высоте несложные трюки без страховки, однако весьма чистенькие: носочки, как положено, тянут, лихо кувыркаются через единственную перекладину.
Языком цирка Финци Паска рассказывает нам о Чехове, о котором мы, кажется, все знаем. Но это незнакомый Чехов, да и его как такового на сцене нет. На сцене — клоуны, жонглеры, эквилибристы, акробаты, гуттаперчевые артисты. Своим искусством они рассказывают свою историю, из которой ассоциативно рождается впечатление о русском писателе, персонажах его произведений, иллюстрируются цитаты.
— Константин застрелился, — произносит накачанный лысый артист рядом с клоунессой и показывает, как герой «Чайки» в последнем акте застрелился. Человек застрелился, а он кривляется.
— По-моему, это китч, — негодует клоунесса, и тут же в спор врываются люди в белых халатах, которые хором начинают лечить пациента, который жалуется на боль в горле. Ему ставят все немыслимые диагнозы, кроме ангины, и исцеляют с помощью выворачивания конечностей, а пациент, негибкий на вид, оказывается настолько гуттаперчевым, что складывается вперед, точно книжка, его руки и ноги с легкостью выворачиваются вперед/назад — адское зрелище, но о-о-чень смешное.
А вот как Финци Паска иллюстрирует цитату из той же «Чайки»: «Надо изображать жизнь не такою, как она есть, и не такою, как должна быть, а такою, как она представляется в мечтах». На планшете ближе к порталу валяется клоунская пара в полосатых купальниках, и все ее движение камера передает на экран в виде старой пленки. На этой пленке дамочка легко летает с руки на руку сидящего на стуле атлета, зависает в воздухе, порхает, кокетливо отставив ножку, — жизнь не как она есть, а как представляется в мечтах.
Романтичный фарс, смех, высекающий каким-то непонятным и удивительным образом нежность. А та, в свою очередь, постепенно переходит в жалость, в плач по Чехову. Лед, которым украшена люстра, истаивает на глазах капелью, но тут же дуэль на клистирах снижает пафос. И так гуляет «Донка» весь первый акт — от иронии к романтике, от земного к возвышенному. Но в финале трогательный мальчишеский голосок, на высоких нотах выводящий песню, повернет к реквиему по Чехову. Печаль его будет ну правда светла.
В последней сцене немолодая клоунесса выйдет в роскошном буффонном костюме (белое с алым и в пайетках), вынесет большие ботинки и скажет: «Душа клоуна живет в ботинках» и «Душа — это красивая тишина». И никто не усомнится, что Чехов — клоун, а ботинки его очень устали.
P.S. Так чем же первая версия «Донки» отличается от второй? По словам самого режиссера, за эти годы, что игрался по миру спектакль, он только дорабатывался в деталях, добавлялись трюки, где-то усиливался, где-то приглушался, но суть его оставалась неизменна. Во всяком случае, вторую версию смотришь как новую.
