Сказать новое слово легко. Например, Гамлет в пьесе Шекспира погибает, а в спектакле Бутусова — нет. Способ простой, даже больная фантазия не нужна. Поставь «Преступление и наказание», где Раскольников не убивает старуху-процентщицу, — это будет Новый Достоевский. Пусть Винни-Пух загрызёт и съест Пятачка (это же медведь и свинина).
«Гамлет» Бутусова приехал из Петербурга, из культурной столицы. Горацио (верный друг Гамлета) садится на стул лицом к партеру. Он в центре, он один — значит, скажет сейчас что-то важное. Увы, банальные предположения публики были немедленно опровергнуты самым авангардным образом. Горацио открыл рот, и оттуда хлынули отвратительные коричневые массы прямо ему на грудь.
Тяжело, видать, было актёру идти на сцену и не пролить раньше времени то, что он нёс нам во рту. Тяжело, видать, на душе у Горацио, если из неё плещут такие аллегории. Некоторые зрители в этот момент не выдержали и ушли. Но спасибо, что изо рта, ибо Горацио мог повернуться к нам спиной и снять штаны. Ведь нет ничего проще, как за кулисами, перед выходом на сцену, поставить артисту клизму.
Спектакли Бутусова узнаёшь и без афиши, он их лепит по шаблону.
«Бег» Булгакова в театре Вахтангова. Бесконечно долго бегают, кривляясь и вынося на сцену бесчисленные пластиковые стаканчики с водой.
«Гамлет» в театре Ленсовета. Толпа артистов, изгибаясь и кривляясь, бесконечно долго таскает и ставит на стол пустые бутылки. Длинный стол, десятки, сотни бутылок. А когда все бутылки с пола переставлены на стол, артисты, всё так же изгибаясь и строя рожи, убирают их со стола.
Стаканчики в «Беге» и бутылки в «Гамлете» таскают под музыку. Возможно, это одна и та же музыка. Возможно, другая. Но одно неизменно: предельно низкие частоты ритмично бьют зрителей со страшной силой — по почкам, по сердцу, вышибают мозги.
Эффект давно известен: ритмичные оглушительные звуки отключают способность критически оценивать происходящее. Используется это, в частности, на дискотеке. Под грохот музыки мальчики и девочки покорно и легко соглашаются и на наркотики, и на всё прочее, от чего в нормальном состоянии отказались бы с отвращением. Главное – начать, а потом и без музыки будут соглашаться.
Современного зрителя надо обязательно удивить. У Бутусова в роли Гамлета — небольшая девушка. Приходит ей время сказать важный монолог. В центре сцены стул но, не пугайтесь, ничего коричневого не хлынет. Артистка ложится боком на стул. На сиденье стула с трудом умещается задница Гамлета и часть её живота. Лежать ей жутко неудобно: голова и грудь висят с одной стороны стула, ноги — с другой. Бедняжка что-то говорит; дикция у неё плоховата, слова зажёвывает; да и не жаль, ибо режиссёр зачем-то взял какой-то придурковатый перевод, лучше не вслушиваться. Но никто и не вслушивается. Все смотрят, как ей мучительно неудобно свисать со стула. Публика поглощена не душевными терзаниями Гамлета, а телесными страданьями актрисы. В этот момент слова Шекспира летят мимо сознания.
Послушайте, зачем лежать на стуле? Гамлет могла бы лечь на стол, на пол или говорить стоя, но ведь это всё было, даже стоя на голове было. Вспомните описание авангардного спектакля «Женитьба» в романе «12 стульев»:
Степан с усильем сделал стойку на руках и в таком положении ответил: «Шьёт». Оркестр сыграл попурри из «Чио-чио-сан». Всё это время Степан стоял на руках. Лицо его залилось краской.
Чтобы этой Гамлете было не скучно, на сцене появляется Офелий (неужели трансгендеры всё ещё в моде?) — он на голову выше, лицо злобное, его всего трясёт (больной?), рожу и остальное тело дёргают судороги. Для полноты безумной картины сообщим: девица Гамлет была номинирована на Золотую Маску за лучшую мужскую роль. Жаль, что здоровенный брюнет Офелия не был выдвинут на лучшую женскую.
Метастазы
Рыба тухнет с головы. Отрава из столиц ползёт в провинцию, а там пускаются во все тяжкие, заставляя публику недоумевать: это и есть самая знаменитая в мире пьеса?
Гамлет из Якутска — мелкий, щуплый, с крысиной мордочкой; чёрная форма, слегка напоминающая СС, чёрная пилотка; марширует по сцене, не сгибая колен, вытягивая носки сапог (в советских фильмах так маршировали глупые фашисты). Он всех бессмысленно бьёт. И это шекспировский принц? Что с ним? Он же ещё не видел Призрака, ещё не узнал страшную тайну, ещё не начал притворяться сумасшедшим. Значит, он такой.
Никакой скорби по умершему отцу. Никакого духовного одиночества. Никакой печали по поводу неприлично скорого брака матери. Для всего этого душа нужна, а у этой мелкой твари пустое место.
Дело не в росте. Маленький худенький актёр мог бы играть Принца Датского как Маленького Принца — придать лицу выражение мысли, печали… А у этого глупый смех, дурацкие рожи, бессмысленные крики, жесты — плоская глупость вместо высокого ума. И он вовсе не одинок, он дурак в стране дураков.
И вот об этом мелком бесе Офелия говорит:
Соединенье знанья, красноречья
И доблести, наш праздник,
цвет надежд,
Законодатель вкусов и приличий...
Орава бессмысленных персонажей — бегают по сцене, машут кулаками, орут, падают, валятся один на другого — кое-как копируют массовку дешёвых азиатских боевиков, где герой, оставаясь невредимым, калечит и убивает глупых врагов сотнями.
Появляется королевская чета. Преступный король Клавдий — чёрная шинель, чёрные сапоги, чёрная фуражка с гербом, чёрные очки — ещё один глупый эсэсовец? Королева Гертруда пьяна в стельку, еле стоит на ногах, в руках бокал вина (ей всё ещё мало), жесты непристойные.
Министр Полоний даёт наставления сыну — учит, как вести себя в Париже; то тронет тросточкой филейные части Лаэрта, то коснётся гениталий. Сынок смешно дёргается; он болезненно жирный, опухший; ходит переваливаясь, как цирковой медведь (это же смешно, не так ли?).
Толстый актёр — пожалуйста. Если б хорошо играл. Но играет он плохо. Как и все. Ибо в этом спектакле все персонажи стали бессмысленными, а как играть бессмыслицу?
Пузатому актёру могли бы дать роль Полония, Горацио, Розенкранца. Но Лаэрт? Именно Лаэрту предстоит финальный поединок. А этот не способен фехтовать, он и ходит-то еле-еле.
Наконец появляется Призрак. Дух отца Гамлета в этом спектакле чрезвычайно плотный, телесный и (вопреки Шекспиру) ненавидит сына: при первой же встрече бьёт его рожей об стол. Зачем? Ответа нет.
Но этот Гамлет и не заслуживает доброго отношения. Вот он притащил ночной горшок, повернулся спиной к публике, сел (спасибо, не сняв штанов), навалил и — подарил Офелии. Она было обрадовалась подарку, взяла, а потом увидела, что у неё в руках (хотя могла и не трогая унюхать), завизжала и убежала с горшком дерьма. Почему не бросила? Почему не надела принцу на голову? Эту Данию нам не понять, чужая страна.
Полоний подводит Офелию к королевской чете и (на словах «Я дочь имею, ибо дочь моя») той самой тросточкой, которой похабно трогал Лаэрта, задирает мини-юбочку Офелии, придавая невинной реплике «Я дочь имею» грязный смысл. Зачем? Нет ответа.
Офелии (худенькой нимфетке) в этом «Гамлете» солоно пришлось. Её прямо на сцене имели: Гамлет, Призрак (очень натурально), какие-то охранники (вооружённые, к нашему изумлению, автоматами ППШ образца 1941 года), но судя по её реакции — она ни разу не получила удовольствия.
Зато Гертруда регулярно издаёт вопли оргазма. Придя к ней, Розенкранц и Гильденстерн разделись до трусов, а королева (по-настоящему, совершенно натурально) оттягивает резинку и заглядывает туда. Достоинство первого вызывает у неё скептическую гримасу, зато второй экспонат приводит в восторг. Она изумлённо округляет глаза и рот…
Возможно, режиссёр Потапов видел «Горе от ума», которое (под названием «Чаадский») поставил режиссёр Серебренников в Геликон-Опере. Там на сцене выстраивались в ряд десятка два молодцов, а служанка Лиза шла вдоль фронта и, оттягивая резинку, заглядывала каждому в штаны. Найдя наконец внушительный конец, Лиза удовлетворённо произносила стих Грибоедова: «Ну как не полюбить буфетчика Петрушу!». Остроумная мизансцена давала ясно понять, что Лиза измеряет любовь исключительно в сантиметрах. А кто изобразит это в «Гамлете»? Там всего две женские роли. Но Офелия и так уже сексуально перегружена, остаётся Гертруда. Ближе к финалу, для полноты образа, якутская королева блюёт в могилу Офелии.
Алкоголичка, нимфоманка — такие дамы, конечно, есть. Но — не шекспировская Гертруда. Ибо шекспировский Гамлет поражён необъяснимым поведением матери.
Нет месяца! И целы башмаки,
В которых гроб отца сопровождала
В слезах, как Ниобея. И она...
О боже, зверь, лишённый разуменья,
Томился б дольше!
В пьесе полно указаний на то, что Гертруда была безупречной женой и матерью. Потому-то Гамлет и ошеломлён. А эта, потаповская, — пьяная потаскуха, забрела в спектакль прямо из борделя «Трёхгрошовой оперы» Брехта.
В этом есть какая-то подлость: на афише великое произведение, а на сцене какают в горшок. Слабые духом, невежественные зрители аплодируют — им сказали, что это модно. Да, мода всякая бывает: кольцо в носу, в языке, в пупке и ниже, но к Шекспиру пирсинг отношения не имеет.
Про бесконечный набор отвратительных глупостей, может, не стоило бы писать, но ведь он приехал в Москву на «Золотую маску». Он выбран из тысяч спектаклей, претендовал на награду в четырёх номинациях. В том числе: лучший драматический спектакль и лучшая режиссёрская работа. Значит, какие-то театральные эксперты сочли, что эта постановка достойна участвовать в главном театральном конкурсе России.
Вот, что пишет эксперт Вислов, который посетил Якутск (родину этого Гамлета) и добился включения в финал «Золотой маски»:
«Сергей Потапов (режиссёр) почти всегда пользуется приёмом снятия классических культурных коннотаций, их деконструкции и затем, нового перестроения по придуманной им структуре. Режиссёр приподнимает омертвевшие культурные слои на надстройках феноменов массовой культуры, давая возможность «старому» обрести новое бытие и звучание. Это уже не постмодернизм Тарантино, это нечто рельефное и более глубокое (где уж, куда уж пресловутому Тарантино до таких глубин и рельефа? — А.М.). Стоит только вглядеться чуть внимательнее, как ты моментально понимаешь: за всем этим хулиганством и кэмпом скрывается чрезвычайно якутское по духу и глубоко личное по эмоциональному строю высказывание».
Способность «моментально понимать» — вещь полезная для эксперта. Но что он считает «якутским духом» — загадка. Если бы Призрак появился с бубном и в прикиде шамана — тогда да. Но Призрак в майке, в трениках с лампасами.
Для доверчивых олухов всё непонятное звучит убедительно. Но спроси такого: что значит «снятие классических коннотаций, их деконструкция и новое перестроение по придуманной структуре»? Ответом почти наверняка будет мычание.
Режиссёр «приподнимает омертвевшие культурные слои» — это «Гамлет», что ли, омертвевший слой? Это Шекспир, что ли, «феномен массовой культуры»?
Эксперт не сам догадался про омертвевшие слои. В интервью режиссёр откровенно заявил: «Чем больше я ставлю пьес Шекспира, тем больше понимаю, что это очень устаревшая драматургия». Шекспир, конечно, устарел. И Достоевский устарел, и Библия, да и сам человек устарел за 40 тысяч лет.
Шекспир наглым театральным карьеристам не нужен. Карьеристам вообще чужды и отвратительны идеи добра и пр. Им нужен красивый послужной список: ставил Шекспира, Чехова, Достоевского…
Так балбесам неинтересно вырезать своё имя на бульварной лавочке или на детской площадке. Они царапают свои имена на Колизее, на памятниках великим людям; пляшут не в ночном клубе, а в храме; прибивают мошонку не к табуретке на кухне, а к брусчатке Красной площади. Прибьёшь дома — идиот. Прибьёшь на Красной площади — художник! Будешь в первой строчке мировых новостей, куда даже гениальный учёный попадёт, только если получит Нобелевскую премию.
Режиссёр говорит: «Шекспир устарел». Зачем же берёшь? Мало, что ли свежей, копрофильской литературы?
Психопаты
Дурачьё оскверняет памятники, оскверняет могилы на кладбищах. Когда это делают расисты, ими движет пусть отвратительная, но всё же идея, ими движет ненависть. А шпана оскверняет могилы просто так: «по приколу».
Психологи утверждают, что такими дураками движет скрытая агрессия (которая не нашла себе другого выхода) и желание выразить себя, самоутвердиться.
Художников такого рода дураками не назовёшь, своё творчество они продают весьма успешно, а в ответ на упрёки произносят стандартное «я так вижу». У этого «я так вижу» нет никаких границ.
Вы заказываете кофе, официант приносит. В чашке эспрессо плавает кусок селёдки.
— Это что?
— Кофе. Наш бармен так видит.
Знаете, почему это невозможно? Потому что в ресторане вы платите после еды, а в театре (за духовную пищу) платите заранее.
Уйти во время действия — значит, признать, что ты выбросил в унитаз несколько тысяч, признать себя дураком. Лучше уж, как Голый Король и его придворные, притворяться (на потеху мошенникам), будто видишь прекрасные одежды.
Режиссёр может уложить Гамлета в постель к Лаэрту. Может вообще устроить на сцене гей-клуб — слепить в один комок всех персонажей мужского пола: Клавдий, Лаэрт, Полоний, Гамлет, Горацио…
Возможно, ошеломлённое жюри даст премию. Ведь это так ново, необычно, а члены жюри очень боятся, что их назовут ретроградами, старорежимными душителями творческой свободы.
В «Гамлете» марширует войско Фортинбраса, но ведь лучше пустить там гей-парад. Пусть Отелло окажется в постели с Яго, Дон Кихот — с Санчо Пансо… Как, это уже было? Ну, пусть с осликом. И это было?! Ну пусть с жирафом, вот уж точно такого не было (или всё же было?).
«Это новое!» — говорят малодушные, покорные моде, поклоняющиеся наглым шарлатанам (Богомолову и т.п.). Если «новое» — высшая похвала, зачем брать пьесу, которой 400 с лишним лет?
Новое — не значит хорошее. СПИД новый, пластиковые острова в океане новые. Те самые пакеты, которые недавно так осчастливили человечество, теперь стали бедой для всей планеты.
Новое — часто плохое. Старое — отобрано тысячелетиями, проверено. Это не эксперты отобрали, а время.
«Быть или не быть» — главный монолог мирового театра — в Якутске ради новизны отдан Призраку. Выглядит очень глупо, но это невольное признание постановщика, что его Гамлет не потянет на эту высоту. Не тянет и Призрак — мясистый упитанный жлоб средних лет. У Шекспира принц Гамлет говорит об отце: «Он человек был в полном смысле слова». А тут — скотина в полном смысле слова. Достаточно сказать, что этот дух совершенно телесно имеет Офелию сперва лёжа, потом стоя, а потом в награду даёт ей по морде. Она ревёт. Шекспир? Или «Похождения бравого солдата Швейка»:
«Взводный торговался с какой-то проституткой. Он предлагал ей в награду за выполненную уже службу одну крону или несколько оплеух. Под конец он произвёл с ней расчет оплеухами с такой силой, что на её рев сбежались люди с вокзала».
Признаться, были сомнения: правильно ли я понял происходящее на сцене. Вдруг это был постмодернистский танец, а не совокупление. Но сомнений не осталось, когда наткнулся на интервью режиссёра Потапова. Он говорит: «Я изначально хотел, чтобы призрак её изнасиловал. Надругался над любовью Гамлета».
Вряд ли режиссёр понимает, что наговорил тут если не на диссертацию по психиатрии, то на диагноз уж точно. Режиссёр хотел, чтобы любящий отец изнасиловал невесту сына, надругался над его любовью — то есть над самыми пылкими его чувствами. А у Шекспира, повторим, Гамлет говорит об отце: «Он человек был в полном смысле слова» и эта оценка ни разу ничем не опровергается. Таким образом подлое скотство Призрака — не шекспировский замысел, а порождение режиссёрских фантазий или (как сформулировал театральный эксперт) «глубоко личное по эмоциональному строю высказывание».
Диагноз
В конце XIX века знаменитый психолог Макс Нордау поставил диагноз тогдашнему обществу:
Ныне можно нападать на церковь, потому что костров уже не существует; можно нападать и на политические власти, ибо в худшем случае вас заключат в тюрьму, и вы будете вознаграждены ореолом мученичества. Но незавидна участь тех, кто осмеливается называть модные эстетические течения проявлением умственного гниения. Обиженный писатель или режиссёр никогда вам не простит, что вы признали его душевнобольным или шарлатаном…
Почти у всех больных этого рода отсутствуют чувства нравственности и справедливости. Для них не существует никакого закона, никакого приличия, никакого стыда…
При извращении нравственного чувства больной соблазняется действиями, которые вызывают в нормальном человеке отвращение и ужас…
Сторонники этих направлений признают нормальное искусство чем-то затхлым, отжившим, а собственное творчество — «молодым». Неразумная критика попалась на эту удочку и всегда подчёркивает их авангардизм, их молодость. Но психопаты не молоды, а зловеще стары. Они постоянно толкуют о свободе, когда возвеличивают своё тупоумное «я», и называют это прогрессом. Они отрицают нравственность, преклоняются перед инстинктом и занимаются исключительно эстетическим воровством.
Макс Нордау. Вырождение. 1893.
(Впервые на русском 1894.)
Самый модный, самый высокооплачиваемый представитель этого направления уже превратил младенчески невинного князя Мышкина в педофила (читайте «Модный Идиот»), а благородного Атоса из «Трёх мушкетёров» превратил на сцене МХТ имени Чехова просто в мужской член (без всяких аллегорий).
Осквернители литературных шедевров должны радоваться: за это не сажают. Плесни они дерьмом на картину Рембрандта — попали бы в тюрьму.
Такие спектакли оскверняют не пьесу, а чувства людей. Те самые, о которых сейчас циники так много говорят с насмешкой. Но чувства реальны. Покойникам всё равно — почему же за осквернение могил уголовная статья? Потому что родным не всё равно.
Шекспировский Гамлет говорит: «Век расшатался — и скверней всего, что я рождён восстановить его!» А эти гамлеты изо всех сил расшатывают век, рвут в клочья (стоило бы добавить: на подтирку).
Гамлет непобедим. Статую Будды уничтожили фанатики, храм Артемиды сжёг греческий идиот, наш отечественный дурак сжёг в Кондопоге уникальную бесценную деревянную церковь XVIII века. А «Гамлет» — миллионы экземпляров по всей планете. Дерьмовый — во всех смыслах — спектакль бессилен повредить пьесе.
Но отрава не может быть безвредной. Почему мы чувствуем, что такие «Гамлеты» как якутский или бутусовский, должны быть уничтожены? Не запрещены, а именно уничтожены в общественном мнении. Потому что такие спектакли — подлость по отношению к тому огромному большинству, которое «Гамлета» не читало, шедевров не видело.
Бедные зрители. Их обманули, показали ублюдка и сказали: вот Гамлет, вот Шекспир.
Спросите своих знакомых, своих детей (от 30 и младше) — окажется, что «Берегись автомобиля» со Смоктуновским в главной роли они видели, а «Гамлета» — нет. А ведь «Гамлет» со Смоктуновским — признанный мировой шедевр.
Лоуренс Оливье, Высоцкий, «Гамлет» Дзеффирелли с Мэлом Гибсоном в главной роли, Ричард Бартон, Эдриан Лестер, Кеннет Брана… сыграть лучше, чем они, шансов нет. В футболе гениального игрока обыграть не могут, бьют по ногам; в театре гениальную пьесу мажут дерьмом.
Мальчики и девочки, министры и мэры, юристы и экономисты выходят из зала и на прямой вопрос «Как вам это?» уклончиво отвечают: «Необычно». Они боятся быть несовременными, боятся дрянь назвать дрянью. Ведь если они выразят отвращение, то в ответ услышат: «Фу, как вы отстали от жизни. Это ж сейчас самое модное». В точности такие аргументы произносят негодяи, втягивающие в наркоманию или тянущие в постель доверчивую малолетку.
Уродующие «Гамлета» должны быть пригвождены к позорному столбу — правильная гуманная казнь для таких художников: не причиняя вреда телу, отправлять на помойку их репутацию.
Гамлет, Дон Кихот и ещё очень немногие — герои в высшем смысле слова. Они достояние человечества. Марать их постыдно. Награждать марающих — постыдно вдвойне. Якутский «Мой друг Гамлет» (ярчайший эпизод которого — горшок с дерьмом) получил на Якутском театральном фестивале 4 премии: лучшая сценография, лучшие костюмы, лучший режиссёр, лучший спектакль. На Золотой Маске и этот «Гамлет», и «Гамлет» Бутусова, к счастью, не получили ничего, хотя номинированы были.
Старо как мир
В знаменитой книжке «Приключения Гекльберри Финна» (1884) два старых лживых афериста (пользуясь наивностью мальчишки) назвались королём и герцогом и собираются дать в городишке спектакль, чтоб выманить денежки у доверчивых олухов (так король и герцог называют местных жителей).
…Герцог сказал, что эти арканзасские олухи ещё не доросли до Шекспира. Он уже знает, что им придётся по вкусу. Вот что было в афишах:
«Королевский жираф,
или Царственное совершенство»!!!
Вход 50 центов.
А внизу стояло самыми крупными буквами:
ЖЕНЩИНЫ И ДЕТИ НЕ ДОПУСКАЮТСЯ!
— Ну вот, — сказал он, — если уж этой строчкой их не заманишь, тогда я не знаю Арканзаса!
Вечером зал был битком набит мужчинами. Герцог поднял занавес, и король выбежал из-за кулис на четвереньках, совсем голый; он был весь кругом размалёван разноцветными полосами и сверкал, как радуга. Тут и корова не удержалась бы от смеха, глядя, какие штуки откалывает наш старый дурак.
Эти прохиндеи собрали в три вечера четыреста шестьдесят пять долларов. Я ещё никогда не видел, чтобы деньги загребали такими кучами. Немного погодя, когда оба они уснули, Джим и говорит:
— Гек, ведь эти наши короли — сущие мошенники! Вот они что такое — сущие мошенники
Рецензия хорошая, точная. Я бы этого негра Джима назначил экспертом. Но тогда ещё не было экспертов-театраловедов, которые объяснили бы публике, что она видела высокое достижение постмодерна.
Якутский театр изменил название пьесы. Вместо «Гамлет» на афише «Мой друг Гамлет». Дополнительная глупость. Этот Гамлет — садист и кретин — никому другом быть не может.
Почему садист? Очень просто. Вот его первая встреча с друзьями — с Розенкранцем и Гильденстерном. Он спрашивает у них: сами ли они приехали или в Эльсинор их вызвали король и королева? Парни не хотят говорить правду, но и врать не хотят. Шекспировский Гамлет своими вопросами, уговорами, взыванием к чести и дружбе вынуждает их признаться, побеждает интеллектом. Якутский действует быстрее, проще и надёжнее: сажает друзей на два стула (спиной к спине), обматывает их скотчем (как делают плохие мальчики в дешёвых боевиках), а потом…
А потом Принц берёт плоскогубцы и рвёт зубы другу-Гильденстерну. Тот отвратительно орёт и рыдает, а Гамлет переходит к Розенкранцу и этими же плоскогубцами ломает другу пальцы. Теперь оба отвратительно орут, рыдают и признаются, что за ними посылали. А ему хорошо: задача решена. Но режиссёр не заметил, как Гамлет исчез навсегда.
У Шекспира Гамлет «соединенье знанья, красноречья и доблести, наш праздник, цвет надежд, законодатель вкусов и приличий». А тут — злобный ничтожный садист, отвратительная тварь. И садист он не только по отношению к друзьям, но и к любимой девушке. Прежде чем поиметь Офелию, он с мясом вырвал серьгу у неё из уха, она орала от боли, а он…
Гамлет плотно сажает Офелию к себе на колени, и она начинает покорно и в хорошем темпе приподниматься и опускаться. Половые органы артистов не видны, но всем понятно, что они показывают. Да, люди вступают в половые сношения — это очень известно, многократно показано и описано, но у Гамлета с Офелией в пьесе Шекспира этого нет.
На сцене королева-потаскуха
Синильной мужа травит кислотой.
Льёт, стерва, из пипетки прямо в ухо,
Душевною сияя красотой.
Так мы, городская шпана, пели «Гамлета» в середине ХХ века. А теперь, значит, должны считать, что королева-потаскуха — это художественное открытие режиссёра.
Играть против текста, вне логики текста, — значит, быть против Шекспира, выставлять гения — сочинителем паскудств.
Хотите показать грязных ублюдков — пожалуйста, такие есть. Но зачем вам для этого принц Гамлет?
Хочешь ставить спектакль о садисте — ставь. Но зачем тебе «Гамлет»? Ставь «Бесов» Достоевского или «Карьеру Артуро Уи» Брехта.
У шекспировского Гамлета в руках флейта музыканта, а у этого — пассатижи уголовника. Этому Гамлету никто не сопереживает, потому что он сам не переживает. Ошибка гробовая.
НЕСЧАСТЛИВЦЕВ. Я нищий, жалкий бродяга, а на сцене я принц. Живу его жизнью, мучусь его думами, плачу его слезами над бедною Офелией и люблю её, как сорок тысяч братьев любить не могут.
Несчастливцев (провинциальный трагик из пьесы Островского) чувствует себя Гамлетом, а не просто изображает его. Если же Гамлета играет великий артист — каждый зритель переживает горести принца, как свои.
Гамлет — герой уникальный. Все века вся публика сопереживает ему, душою с ним. В «Чайке», например, кто-то сочувствует Косте Треплеву, кто-то — Нине, кто-то — Тригорину или Маше. В «Гамлете» даже девушки сопереживают Гамлету, а не Офелии. И вот этого сопереживания якутский Гамлет всех лишил. А если уничтожено главное достижение гениальной пьесы, тогда зачем её взяли? Чтобы испохабить? Так негодяй плещет в лицо красавице кислотой, чтобы её изуродовать. Никто на этих спектаклях не плачет ни над бедной Офелией, ни над бедным принцем. Значит, театр бездарно выполняет свою истинную роль или отказался от неё.
Жестокий дурак-садист, никому его не жаль, где уж тут отождествляться. В финале он дорвался: зарезал короля, потом отравил его, потом застрелил, потом облил бензином и сжёг. Жаль, обошлось без электрического тока и циркулярной пилы.
Якутская театральная программка сообщает «по мотивам пьесы Шекспира». Это неправда. Всё равно что объявить: «По мотивам Реквиема Моцарта» и тыкать в клавиши: чи-жик, пы-жик, где ты был? Ведь те же ноты: до ре ми соль. На сцене звучит якутская речь, а в наушниках — перевод Пастернака, но и его отредактировали в соответствии с образом подонка. У Пастернака Гамлет говорит Полонию: «Почтеннейший, посмотрите, чтоб об актёрах хорошо позаботились». А на якутском спектакле синхронный переводчик произносит: «Почтенный жополиз». Ценная добавка. Кое-кто в зале радостно смеётся. Это и есть благодарная публика для такого «Гамлета». А ведь именно в этой пьесе Шекспир дал точные режиссёрские наставления:
Играющим дураков запретите говорить больше, чем для них написано. Невежды будут смеяться, но знаток опечалится, а суд последнего должен для вас перевешивать целый театр, полный непосвященных.
Перед началом зал был полон, но скоро некоторые зрители начали уходить прямо во время действия, а в антракте валом повалили в гардероб.
…Якутский «Гамлет» кончается, как кино: на экране возникают титры: Питер Брук, Юрий Любимов и другие знаменитые имена постановщиков этой пьесы. Так Потапов — без всяких жюри — сам себя вписал в число гениев мирового театра.
✭✭✭
В трагедии Пушкина Моцарт смеётся над фальшивой музыкой, а Сальери возмущён:
Мне не смешно, когда маляр негодный
Мне пачкает Мадонну Рафаэля,
Мне не смешно,
когда фигляр презренный
Пародией бесчестит Алигьери.
Это говорит Сальери — отрицательный герой. Но разве он дурак? Он завистник и убийца — правда. Но он настоящий музыкант, одарённый композитор, великолепно понимающий и чувствующий музыку. Потому-то Моцарт и несёт ему первому показать новое сочинение. Сальери искренне восхищается музыкой Моцарта: «Какая смелость и какая стройность! ты, Моцарт, бог!» Он трезво оценивает свои произведения: «Я жёг мой труд и холодно смотрел…» Он защищает от бездарного исполнителя музыку Моцарта, а не свою.
Он завидует не богатству, а таланту. И убивает он не чтоб занять чужую должность или ограбить. Короче говоря, Сальери — истинный ценитель, настоящий знаток, и его мнение (для Моцарта!) перевешивает целый зал, полный непосвящённых. Мысли Сальери об искусстве — это мысли Пушкина. И Пушкину было не смешно, когда…
А вам разве смешно, когда дурак плещет краской на Рембрандта или полосует ножом Репина?
Люди уходят со спектакля в гневе не потому, что они убийцы или завистники, а потому что они искренне возмущены.
А если кто-то смеётся, когда пачкают Мадонну Рафаэля, то это не Моцарт, а просто дурак. Или дура.
P.S. На «Золотой маске» главный приз «Лучший спектакль» завоевала «Оптимистическая трагедия» — по-настоящему современная, поразившая умом и талантом, говорящая на удивительно ярком театральном языке работа Виктора Рыжакова.
