«Точка» оказалась не только «жирной», но и крайне символичной. Юбилей «Ангела нашей Свободы», как назвал Аллу Пугачеву маэстро Владимир Спиваков в оглашенном по ходу действа «послании», стал еще и премьерным демаршем вызволенного на свободу после долгих месяцев ареста Кирилла Серебренникова. Так что смыслы, как всегда у Пугачевой — и, кстати, у Серебренникова тоже, — сплелись-слились в один мощный клубок значений, глубинных посланий.
Не хотел задавать этот вопрос Кириллу в лоб: специально ли именно Пугачеву как символ он выбрал, чтобы отпраздновать хотя бы толику еще не полностью отвоеванной свободы, — поскольку боялся, что «для прессы» он начнет осторожничать. Поэтому не спросил. Пусть останется приятное томленье недосказанности. И той сермяжной очевидности, которая даже не требует дополнительных слов, разжевываний, размусоливаний.
Думаю, что Алла и сама именно так, и не без удовольствия, воспринимала подтекст и смысл (хотя, безусловно, не единственные в масштабе ее эпохальной Личности) так удачно «подгаданных» событий. В финале спектакля, благодаря артистов за «творческое начало, что заставляет жить» (вот и ответ на вопрос «была ли в ужасе»!), она сама зацепила злобу дня: «Я люблю тех, кто сидит в зале, я люблю тех, кто стоит и сидит на этой сцене и кто уже не сидит…». Тут, конечно, все вместе с Аллой посмотрели на стоящего на сцене и уже «не сидящего» Серебренникова и взорвались оглушительной овацией, хохотом и здравицами.
■ ■ ■
Лучше любого интервью, в котором г-н Серебренников сейчас все равно выбирал бы выражения, повинуясь разумному инстинкту самосохранения, стали его изящные интермедии, которыми он собственным голосом, сидя за пультом, «склеивал» музыкальные номера. Даже не номера, а маленькие музыкальные спектакли из песен Примадонны, каковыми они всегда были и есть в ее собственном творчестве; но об этой стороне действа чуть позже. Несколько цитат — вместо и лучше интервью:
— Вот ты говоришь «наша Алла» — сразу всем понятно, какая это Алла, не нужны никакие уточнения. Она уже много лет одна такая, неотъемлемый элемент общей судьбы нашей страны, про которую много чего сказано: и умом ее не понять, и аршином не измерить…
— Можно любить популярную музыку или не любить ее, можно быть западником или славянофилом, можно относиться по-разному к СССР — к его существованию и краху… но есть общая объединяющая нас тема, которую вот так с ходу не объяснишь никому, кто тут не вырос: Алла Пугачева. Это то, без чего не живут хипстеры и милиционеры, продавщицы и балерины, бандиты и пенсионеры, интеллектуалы и работяги. Без Пугачевой мы как народ непредставимы. Она — страна. Она и есть наш пятый элемент. Пятый элемент русской души, в котором жажда свободы, мечта о полете…
— Все ее чудачества и откровения, вся ее огромная популярность, все связанные с ее именем триумфы и скандалы мгновенно становились частью нашей общей биографии. Это за нас она скандалила, за нас требовала свободы там, где ее никогда не было, за нас совершала сексуальную революцию, от нашего имени кричала «эй вы там, наверху!», за нас заводила романы, за нас пела, любила, уставала — все за нас и для нас. Это не совсем развлечение…
— Певицей — такой, как Пугачева, — с оглядкой быть невозможно. Она всегда говорила, что лучше вообще не петь, чем петь что-то заведомо проходное или такое, что «не придерешься». Ей это не по характеру. «Да пусть придираются!»…
Серебренниковские «связки» между номерами о певице, о Пугачевой в нас и о нас в Пугачевой достойны отдельного печатного эссе, как и оглашенные тем же голосом режиссера «тексты о Пугачевой» его друзей, знакомых — людей, разумеется, известных, тех, кто «на виду, не иголки в стогу».
Упомянутый уже дирижер, скрипач маэстро Спиваков: «Как Эдит Пиаф на века символ Франции, так и Алла Пугачева наш символ». Писатель и лауреат Нобелевской премии по литературе Светлана Алексиевич вспоминала, как в 80-е искала своих будущих героинь для книги «У войны не женское лицо»:
— В одну из поездок кто-то из знакомых уже женщин познакомил меня с Зиночкой, иначе они ее не называли. Это была мама Аллы Пугачевой. Встреча получилась короткая, но я запомнила красивую женщину с чувством юмора. Кажется, Алла, оно перешло к вам по наследству… Зиночка (в войну) была аэростатчицей… Сотни аэростатов ограждали Москву, не давали вражеским самолетам опускаться низко и прицельно бомбить. Поджечь аэростат очень легко, он горел как факел. И девчонки сгорали вместе с ним или падали замертво на землю. Я понимала: с такой мамой вы не могли стать другой...
Журналист Екатерина Гордеева вспомнила собственные переживания молодости и заключила: «Страшно ценю Пугачеву за эту больше никому не свойственную лихость: умение плевать на то, что скажут люди. Это не от невоспитанности. Это от чувства собственного достоинства. И от веселого презрения к трусости».
Безусловным особняком в череде «осанн» во славу Аллы стояли воспоминания Михаила Сергеевича Горбачева, на удивление ироничные, хотя и серьезные: «Как говорится, и мне выпало быть правителем в эпоху Аллы Пугачевой… Я рад, что успел подписать один из последних указов о присвоении тебе звания народной артистки СССР. Государства, видишь, меняются, а ты остаешься народной Пугачевой». Ну и, конечно, изюминка «мемуаров» — о том, как «Раиса Максимовна через меня доставала билеты на твои концерты».
■ ■ ■
На фоне этой россыпи словесных рулад, сочиненных и собранных режиссером, стала еще очевидней бездна «творческого переосмысления» наследия Пугачевой, в которую сиганул г-н Серебренников. Поскольку концертом банальных каверов и ремиксов тут, конечно, не отделаешься. Тем более что таковых, начиная с исторического уже «Сюрприза для Аллы» 1997 года, набралось пруд пруди. Были и театральные эксперименты.
«Я говорила Кириллу, что опыт такой уже был, когда открылся «Театр на Юго-Западе», и продержался долго. У меня в фильме «Пришла и говорю» даже был кусочек оттуда», — рассказала Алла. Серебренников соглашался: не дело, мол, «просто выйти и спеть ноты, это в караоке все делают». Напутствовал подопечных: «Пугачева всегда пела от себя, про себя и для себя. Свое. Присваивала. Задача: не просто ноты петь, а «присвоить» себе, рассказать свою историю». Что касается «просто нот», тут режиссер был увереннее: «У нас, к счастью, поющая труппа, два дня назад пели барокко».
Замахнувшись «на Вильяма нашего Шекспира», как говаривал герой Евстигнеева в кинокомедии, труппа переосмысливала Пугачеву с лицедейским упоением, часто меняя форму и даже смыслы оригинала до неузнаваемости. Порой Алла даже не понимала, что происходит: «Саша Горчилин насмешил! Как он это сделал?! Такую правильную краску нашел, спел в своем характере, в своей ситуации». Артист замиксовал романтические «Ясные глаза» с драматическим опусом «Как тревожен этот путь» и пустился в финале утрированного паясничанья разухабистого деревенского паренька в цыганский пляс.
Хотя, конечно, и в зашкаливавшем драматизме не было недостатка — куда ж без него, если берешься за «эпоху Аллы Пугачевой». Звезды «Гоголь-центра» выворачивали души наизнанку: от Риты Крон до Одина Байрона, от Марии Селезневой до Ян Гэ, от Филиппа Авдеева до Светланы Мамрешевой и других талантов, — не забывая помимо «погружений в образы» демонстрировать еще и певческий дар, вокальное мастерство.
«Она спела как профессиональная народница!» — восторгалась Алла Марией Опельянц, в версии которой «Кукушка» трансформировалась в вокально-драматический фольклорный эпос на грани нервного срыва. Большинство затейливых аранжировок, действительно придавших каноническим песням неожиданные музыкальные краски в самых широких стилистических и жанровых диапазонах — от рока и классики до диско и этники, создали Андрей Поляков и Даниил Орлов. В экспериментаторском порыве отметились также Антон Севидов, создатель культовой группы Tesla Boy, и модный клаббер Сергей Сироткин, благодаря чему «Самолеты улетают» или «Три желания» обрели электронно-актуальный окрас и кучу штучек, которые были просто неизвестны во времена сочинения исторических песен.
Впрочем, и сама Алла никогда не была плоской и однозначной — не только как личность и артистка, но и сугубо музыкально. Всегда стояла в авангарде своего времени. Вспомнить хотя бы альбом «Как тревожен этот путь» 1982 г. с целым набором не то что модных и роковых, а форменных припанкованных хулиганских «выходок», что вызвало тогда оторопь у начальства советской культуры и партийной прессы. «Как допустили?» — визжали они, но ничего не могли сделать, потому что «уже тогда боялись Пугачеву», как вспоминал цитированный уже г-н Спиваков.
Вот и Рома Зверь заметил на премьере: «У Аллы Борисовны много же периодов было. Лично мне был ближе рок-период Пугачевой, когда она пришла в ленинградский рок-клуб, встреча с Кинчевым, потом сотрудничество с Кузьминым — все эти аранжировки, баллады…». И на волне своей ностальгии лидер культовых для всех рок-чартов страны «Зверей» представил собственную трактовку «Надо же» — может, чуть более инфернальную, чем оригинал, но ненамного более «роковую» — Аллу тогда действительно колбасило…
Приглашенные в спектакль guest stars старались не отстать от актерско-вокальной планки театральной труппы. Манижа вообще устроила чувственный, пронзительный вокальный соул-аттракцион с «Самолетами» — меньшего от нее, впрочем, и не ожидалось. Юлия Пересильд, со своей стороны, взяла не столько чисто вокалом, сколько актерством, в том числе и вокальным. Мини-сет из микса трех песен («Окраина», «Ты не стал судьбой», «Сто часов счастья») породил фантазию: как бы смотрелась Мэрилин Монро, если бы знала и пела песни Пугачевой?
■ ■ ■
«Нашей Аллой» Кирилл Серебренников как бы компенсировал публике «недоеденное». А то ведь отправила, понимаешь, Примадонна людей со своего юбилейного P.S. («Постскриптума») из Кремля в состоянии, которое рекомендуют гурманы, — вставать из-за стола с легким чувством голода. Сразила пением, ублажила песнями — и новыми, и старыми. Но все равно не угодила. Все равно нудели: лучше бы спела побольше старенького. Пугачева отбивалась: «Споешь старое — скажут, что петь больше нечего. Споешь новое — скажут: где старое?» Вечная дилемма.
И тут подоспела свобода Серебренникова, а к ней и Алла, как символ «нашей и вашей свободы». И 25 каверов ее исторических, культовых, шедевральных, эпохальных и т.д. и т.п. Слушай не хочу. Растворяйся, наслаждайся. Певец Марк Тишман помогал Кириллу в подборе репертуара — как «специалист по раннему творчеству Пугачевой». Раскопал даже «Не привыкай ко мне». Алла удивилась: «Я ее один раз спела, записала, и всё».
Выйдя в финале на сцену под оглушительную овацию, адресованную и блестящей труппе, и, конечно, виновнице торжества, Алла призналась: «Я в шоке. Честно говоря, за всю жизнь не слышала о себе так много хорошего, как в этот вечер. Просто какая-то ответственность снова навалилась. Ужас какой! Что вы со мной делаете?.. Ну просто удивили: по-новому, классно. Если б ноги были здоровые, я бы на колени перед вами встала», — передразнивая последней фразой интонации Брежнева, развеселила Алла напоследок зрителей. Если кто забыл: «Леонид Ильич Брежнев — мелкий политический деятель времен Аллы Пугачевой» — как гласит народная энциклопедия, самая точная и честная…
