— Виктор Петрович, как начинался ваш путь к пульту дирижера главного оркестра Нацгвардии?
— В 1969 году я попал на срочную службу в самодеятельный ансамбль полка 7456 — сегодня это Центральный Оршанско-Хинганский Краснознаменный округ Национальной гвардии РФ. Вот при нем и существовал ансамбль. Когда отслужил, мне нашли гражданскую должность: предложили работать хормейстером.
А в 1973 году Юрий Михайлович Чурбанов и Иван Кириллович Яковлев (он был тогда командующим внутренних войск) организовали профессиональный коллектив. И меня пригласили главным хормейстером. Вот уже 45 с половиной лет прошло, как работаю здесь…
— Вы с детства с музыкой?
— Да, в шесть лет мама привела меня в музыкальную школу имени Дунаевского на Песчаной улице. Меня приняли в подготовительный класс. В 1976 году я поступил в Институт им. Гнесиных на вечернее отделение. Проучился полгода — и меня забрали в армию, как раз в этот самый оркестр. После дембеля я вернулся учиться в Институт им. Гнесиных и одновременно работал.
— Сейчас вы в должности генерала. Как вы стали из музыканта военным человеком?
— Юрий Чурбанов предложил мне перейти. Мне присвоили звание лейтенанта. У меня появилась перспектива роста, я уже мог дойти до майора. Стал на 20–30 рублей больше получать. В административном плане также многое изменилось: я стал заместителем начальника ансамбля, то есть мне уже были подчинены все группы коллектива. И тогда я уже решил, что в будущем возглавлю ансамбль — у меня появилась цель. Так и случилось: Рафаил Вершинин, который был моим руководителем, ушел в отставку, а меня в 1985 году назначили начальником ансамбля.
— В советские времена жесткой была цензура репертуара?
— Так удачно сложилась жизнь, что никто никогда не диктовал мне репертуар, хотя пожелания, конечно, были. Все верили нашему художественному вкусу. У нас Худсовет тогда появился, вместе обсуждали, принимали решения. Экспериментировали. Например, нам подарили сборник Мантулина — сам он жил в Канаде и был одним из потомков белогвардейских эмигрантов, причем из музыкальной семьи. Так вот, он составил сборник старых солдатских песен, и мы оттуда очень много взяли материала. Это были марш Преображенского полка, марш Семеновского полка, песни «Кадетская фуражка», «Радуйся, Русско земле!», «Победа над Измаилом» и так далее. Позже мы поднимали пласты церковной музыки — тоже оказалась очень интересная работа. Пели ее «а капелла».
— Какой репертуарной политики придерживаетесь сегодня?
— Мы для себя решили двигаться вперед, по пути, который позволял бы привлекать в первую очередь молодежь. Да, в нашем репертуаре огромное количество песен времен ВОВ, есть старые солдатские песни, много классики. Мы даже принимали участие в проекте «Ночь в опере» во Франции, когда весь концерт исполняли только оперные отрывки для мужских хоров. Это, кстати, вызывало большой интерес публики.
Но все-таки ничто не привлекает людей так, как популярная музыка. Та, которая звучала в Советском Союзе, да и сейчас есть какие-то эстрадные песни, которые интересны по текстам, по гармонии. У нас в репертуаре, например, имеется «Песня американских шахтеров» — ее очень хорошо воспринимают, есть обработки народных песен — скажем, «Всю-то я вселенную проехал», «Шумел камыш» в эстрадной обработке… А потом мы заинтересовались предложением записать песню «Get Lucky», переложили ее на хор, и получилось очень симпатично. Выложили в Интернет: через неделю — более пяти миллионов просмотров! Потом смотрим — уже больше десяти!
А было это перед Олимпиадой в Сочи, и нас пригласили — впервые! военный коллектив! — там выступить. Это такая честь! И когда мы спели ее, американцы, англичане прибежали, благодарили, настоящее братание!
Потом мы перепели Джастина Тимберлейка, сделали номер на Новый год. И после этого я обратил внимание, что на наши концерты пошла молодежь: им стало интересно! И мы стали им подсовывать наши замечательные песни: «Калинку», «Темную ночь», «Ехал я из Берлина», «Священную войну», «Катюшу», «Казачку»… А они потом говорят: «Какие у нас песни-то красивые! А мы и не знали!» Вот это — основная цель репертуарной политики: чтобы искусство жило и не было при этом музеем.
— «Мурку» исполнять не пробовали? Я слушала в обработке оркестра — совсем другая песня!
— Я не сторонник «Мурки», хотя тоже слышал ее в исполнении оркестра — соглашусь, другой эффект. Вообще в последнее время я стал ловить себя на том, что меняю отношение к ресторанной музыке. Если раньше я не принимал свойственный ей определенный текст, вызываемые им ассоциации, то сейчас заметил, что проникший на эстраду шансон стали так обрабатывать, что он становится удобоваримым жанром.
— Сложно думать сразу и о творчестве, и о хозяйстве?
— Без административно-хозяйственной работы нельзя, и здесь очень важная роль отводится помощникам. Это мой заместитель, полковник Шустиков — мы уже 25 лет работаем вместе, и он знает все от и до. Поэтому наш хозяйственный цех работает как часы. Потом, у нас есть замполит, который занимается воспитанием артистов. Раньше у солдат были политзанятия — сегодня это общественно-политическая подготовка. Мы приглашаем мастеров искусств, которые читают нам лекции. Зовем даже сотрудников ГАИ.
— Какими качествами должен обладать человек, чтобы его слушался такой оркестр?
— У такого человека должна быть воля, властность. Он с пеленок должен понимать, как управлять коллективом. Работа с творческими людьми — особенная, каждый человек, который работает в хоре, оркестре, балете, — это индивидуальность. А их надо подчинить одной творческой задаче. Это очень сложно. Ну и, конечно, такой человек должен обладать музыкальным даром слышать, чувствовать. Уметь выстроить программу. Должен быть наделен актерским талантом, не стоять как истукан, как изваяние, как часовой, а выражать лицом душу ансамбля.
— Вы пишете музыку, стихи?
— Я могу писать, были пробы, но пока я этим не занимаюсь. Просто у начальника ансамбля слишком много административных обязанностей. А я еще в консерватории преподаю. У нас в коллективе студенты третьего курса проходят практику, впервые соприкасаются с живым оркестром, начинают понимать, что это такое, входят во вкус… Наша профессура очень ценит эту практику. Она воспитывает будущих дирижеров, повышает желание работать.
— Раньше вы были в подчинении МВД, а теперь стали ансамблем Национальной гвардии — что означает эта перемена?
— Раньше мы подчинялись внутренним войскам, а те в свою очередь — МВД, а теперь у нас свой руководитель, и он нас очень любит, бывает на концертах, помогает во всех начинаниях. Это самое главное, когда есть стена, плечо; мы теперь себя увереннее чувствуем, у нас больше возможностей творить, искать, преодолевать — в творчестве, и в хозяйственных вопросах. И все время происходят улучшения, заработная плата потихонечку растет. Ведь какой бы интерес ни вызывало творчество, людям надо кормить семью.
— Вы совмещаете в себе дирижера и большого руководителя — сколько человек в подчинении?
— В подчинении 270 человек, из них артистов — порядка 230, остальные — административная группа. Кроме того, в моем ведомстве находится помещение на Лубянке, которое нам передали, — оно также требует постоянного контроля. Все это входит в нашу компетенцию.
— Как артисты попадают к вам в ансамбль?
— Много людей приезжих — у нас есть певцы из Минского оперного театра, есть из Саратовской консерватории, из Московской, из Института им. Гнесиных, из Института культуры… Наш ансамбль знают, артисты понимают, что здесь им будет интересно, много приходит молодежи.
— Вы артистов сами приглашаете?
— Нет, они приходят на прослушивание: два раза в месяц мы проводим художественный совет, слушаем кандидатов. Отбор происходит довольно жесткий: бывает, приходит 7-10 человек, и не попадает никто. Требования очень высокие: исполнитель должен хорошо читать с листа. У нас бывает такая работа — мы ее называем «пожарная команда», — когда нам приносят ноты, и мы должны разобрать партии и через час уже исполнять. Человек неподготовленный не сможет с этим справиться, но квалификация наших артистов позволяет делать это быстро и качественно. Чтобы сразу исполнить красивым звуком, быть в образе и характере. У нас очень большой объем выпускаемой продукции. Например, сейчас, к концерту 26 марта, надо записать за неделю порядка 15 произведений. Нормальный коллектив так не сможет, а мы этот объем сделаем.
— Те, кто пришел по призыву, у вас служат?
— Недавно к нам пришло пополнение: 15 молодых ребят. Одной только службы по призыву у нас нет — она совмещается с контрактной. Человек приходит на два года, он получает зарплату — порядка 30 тысяч, и из этих двух лет один год засчитывается как служба по призыву. Это очень хорошо, особенно тем, кто любит музыку. Они живут дома, иногородним выдаются деньги под наем, это порядка 15 тысяч. Они могут снять комнату и жить либо там, либо в общежитии, если человек семейный.
За эти два года службы мы человека изучаем: какой он, чем дышит, насколько талантливый… И если он нас устраивает, мы потом предлагаем ему место в ансамбле. А дальше уже все зависит от него, кем он станет: либо вольнонаемным, либо прапорщиком. Пополнение все равно необходимо: люди уходят на пенсию, коллектив обновляется.
— Бывает, что от вас уходят — например, уезжают за рубеж? Или вы кого-то увольняете?
— В последнее время я даже не могу таких случаев припомнить. Если же мы увольняем, то в основном за нарушения дисциплины. Она у нас жесткая, иначе полководец без войска останется. Особенно контроль усиливается в командировках, где человек предоставляется сам себе, может расслабиться, например, выпить или еще что-то не то сделать. У нас в коллективе это очень сильно пресекается, и артисты знают условия. Им объясняется, что командировка — это круглосуточная работа, поэтому без дисциплины там никак нельзя.
— Сколько человек выезжает обычно на гастроли?
— По 90–120 человек, поэтому здесь требуются очень хорошие руководители, администраторы. У наших специалистов огромный опыт переездов, ведь параллельно с нами осуществляются еще и грузовые перевозки: едут аппаратура, костюмы… Вот выезжали в Татарстан, так весь наш багаж шел из Москвы машинами, а с ним специальные люди ехали: привозили, разгружали.
— Какая часть артистов в вашем оркестре — военнослужащие?
— Военнослужащих — одна треть, остальные — вольнонаемные. Но они получают грант от президента за сложность и напряженность работы — есть такие доплаты. И это в итоге составляет нормальную зарплату. Ведь если требования высокие, а зарплата низкая, артисты уходят. У нас же, слова богу, баланс сохранен и уже лет 15–20 нет текучки кадров. Хотя нагрузка большая. И не так много времени остается на репетиции, основное время — концерты, записи, поездки по России, зарубежью…
Оркестр был создан для выступления перед воинами Национальной гвардии, офицерами и их семьями там, где особо необходима забота о них со стороны государства, правительства, командования. Коллектив был во всех «горячих точках».
— Вы ведь сами тоже выезжаете в «горячие точки», признайтесь: бывает страшно?
— Я был во всех «горячих точках», естественно. Были и в Чечне, и на Донбассе, в Луганске. Народ-то уже битый. В Сирии были, а что делать? Служба! Что касается понятия «страшно»… Эти мысли в командировке уходят. Страшно тем, кто на войну идет. Вот когда первый чеченский конфликт был, и ребята в мирное время ехали на войну, и приходили похоронки, — вот это страшно. А мы обслуживаем военный контингент, даем концерты. Конечно, были не очень привлекательные моменты, но все рано это — не война. И лучше бы ее совсем не было. Но есть интернациональный долг, и мы призваны для того, чтобы его выполнять.
— Зарубежные гастроли проходят от лица государства или по приглашению частных антрепренеров?
— В любом случае мы представляем государство — неважно, концерт этот предназначен для населения той страны, куда мы выезжаем, или он проходит на государственном уровне, когда в зале находятся руководители. Особенно тяжелая работа, конечно, выступление для населения, потому что это все время: автобус, гостиница, концерт — и так по кругу на протяжении многих дней. Бывают, конечно, выходные, когда ты можешь посмотреть город, зайти в магазин… Наши даже умудряются ходить на спектакли. Так, в Париже многие бывали в Национальном оперном театре, в Лионе мы посещали музеи…
— Объехали уже весь мир?
— Не были в США и Канаде, а так — практически да. В Австралии одна гастроль длилась 92 дня, мы дали 70 концертов. В Мексике была такая же история. Мы поехали туда на 20 концертов, а дали 72, и еще хотели нас оставить, но уже наши сказали, что очень скучают по дому.
— Большой интерес к вашим выступлениям за рубежом?
— Интерес очень большой, иностранцы любят это искусство — военное. Не мы зародили эту любовь, а ансамбль Александрова, который был создан в 1927 году. Они выезжали еще и до войны, а уж после все особенно хотели посмотреть, кто же такие победители. И на артистов на сцене смотрели как на наших воинов. Эта любовь осталась. У них действительно был уникальный мужской хор — мы стремимся к тому эталону.
— Какие еще страны имеют военные ансамбли?
— Только Китай и Северная Корея. Раньше коллектив, подобный нашему, был в Болгарии, очень приличный — в Венгрии. Но там тогда наша группа войск стояла… А вот в Северной Корее аж два потрясающих коллектива, созданных по образу и подобию ансамбля Александрова: армии и МВД Северной Кореи. Оба они по-своему очень хороши. Армейский — там чисто мужской хор, 120–150 человек. А оркестр — огромный, 120 человек, очень выдающийся коллектив. Но они — закрытые же, не выезжают. А мы сами выступали в этой стране раз пятнадцать.
Я был хорошо знаком с Ким Чен Иром. Виделся с ним в Улан-Удэ — там была их встреча с Дмитрием Медведевым, и Ким Чен Ир пригласил наш ансамбль в Северную Корею. Говорил: «Приезжайте в любое время, я буду на концерте!» Я ответил: «Великий полководец, обязательно, если наш президент отпустит». На что Дмитрий Анатольевич (тогда он был президентом) заметил, что, дескать, нашим друзьям мы не говорим «нет», и вы обязательно должны поехать. К сожалению, это оказалась последняя встреча перед тем, как Ким Чен Ир умер: за три месяца до этого печального факта мы виделись. Но все равно выезжаем в Корею, дружим с ними.
— В Северной Корее так высоко ценят музыку?
— Да, очень! Это вообще чрезвычайно привлекательная страна — про нее знают все больше с негативных сторон, но там столько позитива! Там такое воспитание и обучение детей, как нигде в мире! Там нет ни одного ребенка, который был бы не охвачен заботой: нет беспризорных, каждому определяют профиль деятельности и развитие, будущую профессию… И это — очень музыкальный народ. Все дети играют на музыкальных инструментах и поют во Дворцах пионеров. Везде действуют потрясающие оркестры баянистов, домристов, балалаечников. Играют на своих народных инструментах. А какие там танцевальные коллективы сумасшедшие!
Как-то мы приезжали туда с Иосифом Кобзоном, а он как раз был после операции. Я позвал его в Корею, и мы дали там восемь концертов. Кобзона там, кстати, знают и просто боготворят. Так он тоже влюбился в эту страну. Однажды нас пригласили во Дворец пионеров, а там был кружок аккордеонистов. Выходит порядка 120 детишек, которые играли удивительно виртуозно. И Иосиф спросил: «А на баяне умеете?» Они ответили, что «нет, потому что нет баянов». И тогда он на свои деньги закупил 50 баянов и отправил им. Через год мы снова там были — правда, он не смог поехать. И нам показывают оркестр баянистов, которые на этих самых баянах сыграли русские песни...
— Вы с Кобзоном были, как я понимаю близкими друзьями?
— Это был мой ближайший друг, мне очень его не хватает. Ушел великий артист. И я никак не могу к этому привыкнуть, просыпаюсь с мыслью, что мне хочется что-то ему сказать… Это было одно из важнейших тяготений в моей жизни — общение с Иосифом. Он приезжал на студию, мы писали песни… В последнее время у него уже были проблемы с голосом: сказывалась тяжелая болезнь… Но он так старался! И что-то из трех-четырех попыток — раз, и прорывалось! Он выходил в аппаратную, и мы встречали его аплодисментами.
Большой мастер был, конечно. Мы много с ним ездили и по стране, и за рубеж, были в Донецке, Луганске… Иосиф всю жизнь был настоящим артистом — мы брали с него пример: как он готовится, как выходит, в каком костюме, в каких туфлях, как он приводит себя в порядок… В последнее время ему нужно было гримироваться, все-таки уже возраст сказывался, но он выходил в итоге, как молодой человек. Это вызывало восхищение у нас — у всех. И я говорил своим ребятам: «Посмотрите! Никаких жалоб, никаких претензий, одно только желание выходить на сцену. Он в сто раз больше вас профессионал, но ценит свою профессию и бережно относится к своим зрителям».
Кобзон был такой умница, сразу все влет понимал: что происходит, как изменить ситуацию и сделать ее лучше. Умел разговаривать со всеми — от ребенка до самого высокого человека — находил нужные слова.
Однажды мы выступали в Санкт-Петербурге, в зале «Октябрьский», и все ждали президента. А там, на третьем этаже, — гримерные и артистический туалет. И вот Владимир Владимирович зашел в туалет, выходит, и Иосиф одновременно появляется из гримерки. И Путин говорит: «О, Иосиф! Здравствуй, дорогой!» А Кобзон ему: «Здравствуйте, Владимир Владимирович! Ну, кого вы сегодня замочили?..» Рассмеялся не только сам Путин, но даже его охрана! Кобзон обладал потрясающим чувством юмора. Я помню, как ему один большой человек после концерта говорит: «Наш мэтр!» А Иосиф: «Позвольте! Я не метр, я метр восемьдесят!»
И он очень любил своих друзей, тяжело прощался с ними в случае их смерти, был на всех похоронах. Всегда помогал материально семье, и в каком бы городе ни был, если там кто-то был похоронен из его друзей, сразу шел на кладбище: цветочки покупал, что-то шептал про себя… И очень бережно он к маме относился.
— Чему-то Иосиф Кобзон научил вас особенному?
— Да, отмечать дни рождения. Мы как-то дома не отмечали. В моем детстве жили бедно. Мама за домом, семьей следила, папа в такси работал — на еду только и хватало. И мама не научила нас дни рождения отмечать. Но однажды у меня был день рождения, а мы в тот момент находились на теплоходе, и я подумал: «Скромно проведу его». Мне не жалко было «накрыть поляну», можно было найти и водку, и закуску, но просто я не привык. И вдруг Иосиф утром заходит: «Поздравлю тебя с днем рождения! Ну, мы сегодня собираемся, да?» Я как-то замялся в ответ. А он говорит: «Витя! День рождения — это не твой праздник, это праздник твоей мамы и твоих друзей. И у тебя есть возможность поблагодарить за то, что есть друзья, и сказать спасибо маме». Я на всю жизнь эти слова запомнил.
— Какие песни поете дома?
— Народные песни. У меня мама все время пела. Любила песни «На муромской дорожке», «Листья желтые тихо падают». Отец любил «Орленок». И я с ними пел. Сейчас в нашей семье самая маленькая — моя дочь Варвара, ей 7,5 лет, — тоже поет много народных песен. Слушает их, запоминает. Сейчас любит петь: «А снег идет, а снег идет…» Теща с женой Наташей часто поют дуэтом. У тещи врожденный талант исполнять вторым голосом. Сядут вместе — и любую песню начнут петь так красиво! Мы в семье культивируем пение. Старшая моя дочь тоже хорошо поет. Поэтому, когда застолье и мы немного выпьем, то обязательно начинаем петь.
