В день ухода Марлена Хуциева пошел сильный дождь, какой в марте редкость. Тут же вспомнился его фильм «Июльский дождь», кадры из которого, где льет дождь, изучают во многих киношколах. Как и его «Весну на Заречной улице», «Двух Федоров», «Заставу Ильича», принесшую в 1965 году награду Венецианского кинофестиваля, которую Хуциев разделил с Луисом Бунюэлем (представлявшим «Симеона Столпника»), а у нас ее гнобили, упекли на полку.
Свое 90-летие Хуциев (а родился он в Тифлисе 4 октября 1925 года) встретил на Северном Кавказе. Тогда он отправился с сыном и женой в Пятигорск, в места, связанные с любимым поэтом Лермонтовым.
А потом провел десять дней во Владикавказе на досъемках своего последнего, как оказалось (и он это понимал), и так и незавершенного фильма «Невечерняя». Хотя 24 декабря 2014 года вместе с его группой мы отмечали на «Мосфильме» последний съемочный день.
«Сбросить бы мне лет 30! Есть на кого в группе посмотреть, — говорил тогда Хуциев. — Я работаю над очень ответственной картиной о Толстом и Чехове. Моя задача в том, чтобы зритель поверил в этих персонажей. «Невечерняя» — история двух болезней и визитов к больным. Чехов навещает Льва Толстого, когда он находится под Ялтой в больнице.
Однажды я увидел по телевизору интервью с калужским артистом Михаилом Пахоменко. Ни бороды, ничего такого у него не было, но я услышал в его голосе нужную интонацию и решил его пригласить. Он приехал без бороды, совершенно непохожий на Толстого. Но после проб стало ясно, что именно он должен играть.
Сложнее было с Чеховым. Пора уже в экспедицию, а Чехова нет. Мы пробовали разных актеров. Но вот приехал Владислав Ветров, и у меня сердце упало. Когда он пришел в гриме на видеопробы и заговорил, я понял: это Чехов.
Оставалось поговорить с Галиной Волчек, поскольку он служит в «Современнике». Мы с ней знакомы со студенческих лет, и я отправился на переговоры. Галя мне сказала: «Марлен, ну как я его отпущу? Ты должен понимать, что у нас репертуарный театр». А я там, кстати, ставил спектакль «Случай в Виши». Но мы решили снимать, когда у Ветрова был отпуск. А когда уже начался театральный сезон, он прилетал на один день, снимался и вечером возвращался назад. В таких условиях мы и работали. Когда говорят, что Хуциев медленно снимает, я считаю, что это несправедливо.
На самом деле я работаю быстро, но иногда долго жду. Восемь лет были безнадежными. Я думал, что все это уже кончится, и «Невечерней» никогда не будет. Но вот в «МК» появилась статья, где говорилось о том, как на Венецианском кинофестивале рассказываю, что стою с фильмом. А что делать? Денег нет. После этого мне позвонил один человек. Назову его имя, когда закончу картину. Он попросил написать все, что мне нужно. Я написал, и мне выделили нужную сумму. Была большая цепь блужданий, но в итоге я продолжил съемки».
Хуциев говорил: «Надеюсь, картина будет готова. Дожить бы!» Во время нашей последней встречи в Боткинской больнице, где он находился уже один после смерти жены Ирины Семеновны, он попросил: «Скажи всем, что я скоро закончу фильм. Уже все готово. Смонтировали почти все, первая часть готова, осталось чуть-чуть».
Сам при этом почти не вставал. У кровати стояли ходунки. И Марлен Мартынович стеснялся своей беспомощности, поначалу даже не хотел встречаться. А потом ждал и попросил купить ему кофе. Врачи разрешили пить по чуть-чуть. Они, скорее всего, никогда не видели такого, чтобы к пожилому человеку постоянно ходили посетители — близкие, ученики.
Марлен Мартынович не мог без общения, к тому же, находясь дома, был изолирован от мира, даже на телефонные звонки не отвечал. Он и прежде-то имел вес 50 кг, если не меньше, так что одно время его даже лифт не поднимал, как ребенка. А теперь совсем исхудал и плакал в течение тех полутора-двух часов, что мы у него находились: «Почему она раньше меня ушла? Я ее никогда больше не увижу. Ты же помнишь ее?»
Ирина Соловьева умерла в реанимации Боткинской больницы 4 января. Врачи в какой-то момент не хотели даже сообщать об этом Хуциеву: опасались за его здоровье. Но все-таки решились. Вместе с женой Хуциев был госпитализирован накануне Нового года. Тогда он отказался ехать без нее в больницу. Так и лежали вместе в одной палате, пока не случилась беда.
Но разговоры о жене, о том, как они когда-то познакомились, успокаивали Марлена Мартыновича: «Я же Иру приметил благодаря ее голосу, когда услышал чей-то смех во ВГИКе. Смеялась незнакомая мне студентка. Но я год не мог к ней подойти. Но нашлись те, кто ей доложил обо мне. Когда я впервые пошел ее провожать, мы и слова друг другу не сказали».
Марлен Мартынович расспрашивал о киноновостях. Рассказала ему про премьеру «Дау» Ильи Хржановского в Париже, которого мы считаем учеником Хуциева. Но Марлен Мартынович сказал, что он не его ученик, просто приходил на занятия. Вместе с родителями Ильи они жили в одном доме. А потом разговор каким-то образом зашел о Сергее Бодрове-младшем: «Он очень талантливый парень. Может быть, даже более талантливый, чем его отец. Как же рано он ушел. Сколько бы мог сделать».
В палату вошла врач, попросила покинуть на время Марлена Мартыновича, чтобы конфиденциально поговорить. Но надо знать Хуциева. Он сказал, что у него от нас секретов нет. В общем, Марлена Мартыновича на следующий день должны были перевести в реабилитационный центр для ветеранов. И он испугался переселения, как дитя, попросил остаться хотя бы на день. Всем вместе пришлось его уговаривать: «Что вам даст еще один день? Там будет лучше».
Хуциев говорил про себя: «Я созерцатель по природе, и никуда не тороплюсь. Меня интересует настроение, судьба отдельно взятого человека в контексте времени. Мои замыслы рождаются во время прогулок, общения с друзьями. Помню, как под проливным дождем я забежал в телефонную будку. Так родился «Июльский дождь».
Рассказчиком он был великолепным. Как-то мы договорились записать его воспоминания, но все ограничилось двумя встречами. Наверное, права была Марианна Вертинская, сказавшая однажды: «Да оставьте вы его в покое. Он уже все сказал».
Раннее детство Хуциева с трех лет до восьми лет прошло в Москве. Потом было возвращение в родной Тифлис, учеба в Академии художеств.
В 19 лет он поступил во ВГИК в Москве, куда отправился в 1945-м. По дороге украли брюки, получил по ордеру белые штаны. В них и пришел во ВГИК, где его однокурсниками стали Александр Алов и Владимир Наумов, Сергей Параджанов.
Себя Хуциев называл грузином московского разлива, а его часто называли грузинско-советским Антониони. Он часто вспоминал, как создавалась, возможно, главная его картина «Застава Ильича». Там отец спрашивает у сына: «Сколько тебе лет?», и возникает диалог: «Двадцать три» — «А мне 21. Как я могу тебе советовать?». Фильм упекли на полку после того, как Хрущев сказал: «И вы хотите, чтобы мы поверили в правдивость эпизода, когда отец не знает, что ответить сыну на вопрос: «Как жить?»
— С «Заставой Ильича» такое творили, — вспоминал Хуциев. — Но коллектив стоял стеной. Вспоминаю нашего оператора Маргариту Пилихину. Она была племянницей маршала Жукова. У нее на именинах я сидел рядом с ним, пил водку и чокался стопочкой.
Знакомство с моим вторым режиссером Полиной Познанской началось в трамвае, где мы должны были снимать. Она позже появилась на картине. Своим нежным голосом она сказала массовке: «Прошу вас всех выйти и пописать». Я пришел в ужас: что это такое? А она ответила: «Дорогой Марлен Мартынович, мы поедем в маршрутном трамвае, останавливаться не сможем». По ее команде все отправились в туалет, и только потом мы поехали, чтобы снять эпизод в трамвае. Наш Коля Петров, бесконечно ходивший к начальству, выбивавший смены, позднее был сбит насмерть. Узнав об этом, я, взрослый человек, отвернулся к стене и плакал».
Но самой любимой картиной считал «Бесконечность»: «Там у меня один герой говорит другому: «Ты бессмертен, а я уже смертен». Каждый, наверное, задумывался о своем финале. Страшно осознавать, что придет последний час, и преодолеть чувство конечности на земле. Я перестал бояться смерти, положился на судьбу, и это меня изменило. Мы должны чаще вспоминать тех, кого нет с нами. Раньше я этого не понимал. Но чем дольше живу, тем чаще вспоминаю, ощущаю, что они рядом, и это помогает жить».
