Путь к Олимпу
— Вячеслав Петрович, не вы первый, не вы последний талантливый композитор на Руси, кого чаще прославляют не на Родине, чья известность начинается «оттуда». В чем, на ваш взгляд, причина нашей глухоты? Неужели виновата привычка считать — нет пророков в своем отечестве?
— Я не думаю, что постановка вопроса справедлива. Исполнение моего «Реквиема» в 88-м году в Москве вызвало целую лавину статей. Я не могу сказать, что в отношении меня известность начинается «там». Фонд культуры выдвинул «Реквием» на соискание Государственной премии; в это же самое время, новый министр культуры СССР подписал в Совет Министров клеветническое письмо о моей музыке… Я этому не придал значения. Человек, отвечающий за культуру, должен способствовать ее развитию, а на самом деле выходит ее губителем.
Валерия Алексеевна — моя жена и помощница — вместе со мной сражалась в течение 10 лет с Системой. Может быть, без нее я всего бы не сделал, потому что моя задача — не борьба с обществом, а борьба с самим собой. Я должен себя совершенствовать. Несколько лет назад при Демичеве, написал письмо в Министерство культуры, в котором не оставил от их деятельности, как говорят, камня на камне. Несмотря на то, что пришел новый министр, заведение прежнее. Сидят все те же люди.
Было хорошее, кажется, греческое слово «парасит». Оно обозначало «приживальщик». Вот это определение соподчинения духовного и материального здесь уместно вспомнить. Это такие лишние наросты на нашей жизни; ничему полезному они не способствовали. Нам можно рассчитывать только на республиканские структуры.
Мы привыкли к тому, что люди более реагируют на заграничные оценки. Видимо, не доверяют своим вкусам, своим прозрениям. Мы утратили иерархию ценностей. И это недоверие к себе вполне оправданно. Сам культурный уровень понизился настолько, что нам, очевидно, предстоит его создавать заново…
— Александр Блок призывал всем сердцем слушать музыку революции. А потом музыка в его душе замолкла — жизнь заглушила ее…
— Никакие внешние события в мире не могут обновить дух. Он сам собой питается. Вся трагическая наша история последних десятилетий не способствовала росту духовного самосознания народа. И, конечно, с падением духовного уровня приходится надеяться лишь на века обновления.
У нашей публики действительно есть черта: она легче, доверчивее воспринимает иностранное высказывание или иностранных исполнителей. Не верим самим себе, своим духовным силам — это наша беда. У нас в народе — страсть к разрушению; разинщина сидит в нас так глубоко, что мы, наверное, должны вывернуться наизнанку, чтобы стать совершенно другой страной.
— Как вам работалось с Мстиславом Ростроповичем? Каким вы услышали себя?
— Работалось совершенно изумительно. Я встречался со многими выдающимися музыкантами, но такого тщательного, деликатного и в то же время требовательного отношения я еще не испытывал. Он потратил на меня уйму времени в период подготовки исполнения этого сочинения. У нас сразу зовут на репетицию и даже не на первую. А потом спрашивают: «Что не так?» — и побежали дальше. Опыт с Ростроповичем у меня — совершенно благотворный.
— Как вы себя чувствовали во время исполнения? Интересна реакция американской публики…
— Прилюдно всегда бывает возбуждение, радость. И все прыгают и скачут. Даже свистели в зале. У нас не нравится — свистят. У них свист — от полноты.
— Фрачная публика свистит?
— Там разная публика. Наверху и студенты были, музыканты. Разнообразная и восторженная публика.
Слава Ростропович был доволен. Он очень возбуждается, когда играет. Особенно интересно было смотреть на его лицо. Как он это делает!
— Первая ваша симфония — «Путь к Олимпу». Вторая — «На пороге светлого мира». Названия могут дать повод подумать, что автор — розовощекий оптимист. И его должен носить на руках руководящий синклит Союза композиторов. Каков же ваш путь к Олимпу?
— Мой «Путь к Олимпу» был обруган в Союзе композиторов. И, как это ни странно, единственный, кто о нем хорошо отозвался, был Тихон Хренников: «Ну это еще путь, а «Реквием» — это Олимп».
Моя тетралогия «Симфония пути» состоит из 4 симфоний. Растропович играл II часть. На волне воодушевления Вашингтонский оркестр включил в план мою III симфонию. «Путь к Олимпу» — это начало моего крестного пути. К тому Олимпу, где заседает собрание богов и включает в себя противоречие: во-первых, каковы сами боги? И нужно ли к ним идти? Тут есть широкое поле для размышления. Симфония отнюдь не жизнерадостная. В ней есть энергия. Музыка красивая, но кончается она трагически. Этот трагический путь сопоставим с внутренней Голгофой.
— Мы все живем с ощущением трагедии.
— Симфония писалась в 79-м году, окончательный вариант ее закончен в 84-м.
— В ней — предсказание нашего сегодняшнего общего самочувствия?..
— Это мой внутренний путь. Какой-то своей стороной он проецируется на события внешней жизни. Название «На пороге светлого мира» как будто располагает к чему-то радужному. Но на пороге, а света еще нет. И каков он? Мы уже потерпели катастрофу. Симфония имеет дело с самыми глубокими потрясениями и падениями. Просто предполагается, что за этим порогом наступит светлый мир. Но это не мир нашего бытия, полного изобилия. Это мир внутренний, духовный. Американцы и наши слушатели охотно трактовали музыку как отражение событий нашего социального бытия. Я этого не отрицаю. Но прежде надо думать о внутреннем мире. Третья симфония представляет отрезок пути, когда есть возможность возвышения своего духа. Поэтому она не может быть связана впрямую с углубляющимися экономическими и социальными проблемами.
— Но ведь вы ходите по этим улицам, встречаетесь с людьми не как композитор, а как один из нас…
— Композитор не может не быть человеком.
— К какому грядущему, по вашему ощущению, мы должны себя подготовить?
— Я не могу претендовать на предсказание. Даже собственный путь предсказать трудно. Я думаю, хотя путь страны и долгий, но он приведет к лучшим результатам.
Музыка — это связь человека с Богом
— Есть ли разница для композитора, кто заказывает ему музыку? За 20 лет творческого служения часто ли вы получали заказы у себя на родине?
— Немного. Джемма Фирсова подсчитала, что мой месячный заработок составил 79 рублей. У нас производственные расходы. В известном смысле — у композиторов частное производство. И это надо бы учитывать. Несколько произведений они мне заказывали. Всё опять упирается в нашу общую культуру. За эти десятилетия мы просто растратили людей — носителей культуры. Выплеснулся на поверхность антисоциальный элемент. И пришел к руководству культурой. Сейчас должен начаться этап возрождения. Должны прийти новые люди. И создадут такие структуры, которые помогут культуре.
— Я читала, что за исполнение симфонии в Москве вам отвалили 6 рублей 41 копейку. Хотелось бы видеть лицо чиновника, подписавшего такую ведомость. Вас охотно покупают за рубежом. Почему композиторы такие терпеливые? Почему бы вам не возмутиться — вас грабят ВААП и кто-то еще. Ваше творчество — ваша собственность. Почему не вы сами распоряжаетесь результатами?
— Мы не знаем, кто нас грабит по-настоящему. Должна быть серьезная экспертиза. А почему не возмущаемся? Очевидно, в силу углубленности каждого в своей творческий процесс. Композитор — особая духовная структура. Музыка есть род миссионерской деятельности. Композитор — это религиозный деятель. Музыка открывает самые сокровения душевного движения человека. Ни слово, ни краска не могут этого сделать. За слово можно спрятаться и сказать то, что вы сами не чувствуете. За звуком спрятаться нельзя. Он — чистое ваше «Я». Если он отвратителен — таков вы и есть. Если вы начинаете убивать человека музыкой — значит, такую цель вы и преследуете. Музыка — это непосредственная связь человека с Богом. Вы должны познать себя через связь с Богом. Музыка есть отражение этой связи. Но не слепок и не калька, а чистое отражение того, что вы из себя представляете.
— Как вы отнеслись к тому, что в Христово Воскресение премьер Павлов пришел в Храм? Может быть, в поисках популярности? Вы говорили о возможности возрождения человека. Но возможно ли возрождение потерявших Бога в такой срамной степени?
— Многие воспринимают это так, как вы. Но никогда нельзя закрывать человеку дорогу к Богу. Если его движение сейчас внешнее, формальное и определяется политической конъюнктурой, то завтра он войдет туда искренне. Будем на это надеяться…
— Наше горе — голодный народ, устав от нищеты и убожества всей своей жизни, утешение ищет, увы, не в музыке, не в молитвах, а в чем-нибудь попроще: в вине, сквернословии; молодежь — в тусовках или наркотиках… Значит, наше движение к душевному просветлению почти безнадежно?
— Бывают полосы, когда человек теряет способность осознания себя. И обстановка в стране этому способствует. Это род болезни. И ее надо лечить. С другой стороны, появилась духовная, философская, религиозная литература, и она способствует оздоровлению человека. Милосердие тоже поможет людям выйти из транса самозабвения. Лечить надо духом.
Перед вами — весь мир
— Какие из западных фирм получили права издавать и распространять ваши сочинения?
— Старейшая в Европе фирма, которая издавала сочинения Бетховена, Гайдна, Шуберта — немецкую и русскую классику, — издательство «Петерс» предложило мне договор на ряд моих сочинений, на «Реквием» в том числе.
— Хотелось бы вернуться к нашим немузыкальным чиновникам, которые, не желая воздать композитору за его талантливое сочинение, апеллируют к совести автора. Совпадают ли ваши представления о совести?
— Люди из Минкульта же говорили тогда: мол, поскольку существуют неординарные вещи, давайте их оплачивать по достоинству. Вот пусть и Артёмов получит 20 тысяч за уникальное сочинение. А потом новый министр перечеркнул их же предложение. Чья совесть здесь под подозрением: не составителей ли письма, подписанного Губенко? «Реквием» — вещь крупная: идет полтора часа, в нем занято более 250 человек, хор, орган…
— А текст чей?
— Латинский, самый полный текст традиционной католической мессы. Это литургическое сочинение наполнено страстями нашего бытия.
— Губенко уповал на совесть композитора, дерзнувшего на столь высокий гонорар. Что же они не взывали к совести, когда не платили Артёмову в течение несколько лет?
— Долгие годы они не приобрели у меня сочинений: ели конфеты, фыркали, когда слушали мои вещи… Я в свое время высказал министру Демичеву: эти люди могут продавать на Арбате ландрин. Слушать музыку им совершенно бесполезно. И дворник в нашем доме имеет какое-то мнение о музыке. Но почему его об этом надо спрашивать? Конечно, это интересно, но он не платит мне денег за музыку. А те люди, которые мне платят, обязаны отвечать за свои действия. Они обещали мне отвечать на суде, но суд свершается постоянно.
— Что это за суд? Божий?
— Божий. Этого они не понимают. Им нужно, чтоб с милицией привели в районный суд. Я не могу сейчас комментировать минкультовское письмо Рыжкову в деталях. Там много гнусного они понаписали. Более того — они стали распространять свое мнение и в Союзе композиторов.
— Кто-то из свиты?
— Я не берусь осуждать их. Они на этом воспитаны. Не должно быть такой ситуации, чтобы какой-то один орган распределял подачки. Один орган — это часть всеобщей тоталитарной системы, или, как говорят теперь, мафии. А у нас коррупция была на протяжении всех этих лет. Наша критика тоже ходит под начальством. Сейчас она освобождается. Но у нее нет навыка…
— Быть свободной?
— Она может только сказать — что ей нравится и что не нравится. Но ведь надо еще понять задачу композитора, постигнуть смысл сочинения!..
Всегда в сомнении
— Вячеслав Петрович, мы несем в себе все прожитые годы. В нас глубоко прячется ребенок. Ваш внешний опыт — это три раза по 17 лет. А путь во времени — безграничен. В вашем сегодняшнем преодолении обстоятельств, да и в творчестве, угадывается характер московского школьника Славы Артёмова. Каким вы были в детстве? Вы били благополучным ребенком?
— Не могу сказать, что я был благополучен. Скорее, был всегда в сомнении.
— Так рано?
— Думаю, даже раньше. В первом классе я болел, и ко мне пришла учительница. Я поразил ее своим разговором о смерти. Она меня успокаивала, хотя сама, наверное, была семнадцатилетней. Очень тонкая, деликатная, интеллигентная. Видимо, сохранила свой душевный мир с каких-то непонятных времен. А материального благополучия тогда ни у кого не наблюдалось.
— В какой семье вы жили?
— Музыкантов. И все-таки душевного покоя я не испытывал. У человека, который занимается творчеством, его, наверное, никогда не бывает. Творчество возникает на каком-то разладе, на каком-то противоречии.
— А где вам лучше пишется — дома или когда вы уезжаете куда-то?
— Долгое время мне лучше всего работалось в Армении: там другой дух, другие небеса. Горы. И вообще, это особая страна, можно сказать, библейская. И недаром там такое количество храмов, и каждый камень дышит историей. А, кроме того, в горах — ближе к небу, может быть, поэтому там лучше пишется. Здесь, дома — тоже хорошо. По зову памяти я опять собираюсь в Армению.
— В какой город?
— В Дилижан, в Дом композиторов.
— Инструменты там хорошие?
— Не знаю, я несколько лет там не был, а уже тогда они обветшали…
— Духовный путь творческого человека — понятие не простое. В чем своеобразие вашего творческого «я»?
— Духовный путь вмещает в себя все: и свою жизнь, и жизнь среды. Возможно, в моей симфонии и заключается какое-то предсказание. Признаюсь — 10 лет назад совершенно не интересовался внешними событиями. Сегодня они стали действительно актуальными. А тогда я был сосредоточен на своей внутренней задаче.
— Вы позволяете себе иметь политические симпатии?
— Ну, разумеется. Тем не менее, для композитора это какая-то слабость. Политика — грязное дело: она стремится кому-то дать, а у кого-то отнять. Занимающиеся политикой должны быть людьми с чистыми руками, с чистой совестью — тогда от политики будет хотя бы меньше вреда и разрухи. Американцы говорят: «Чем меньше правительства, тем лучше».
Сбываются предчувствия
— Когда мы наблюдали первое явление народу Генерального секретаря и будущего президента, многие сердцем и умом не приняли его. В чем тут причина? Другие превозносили его за элементы гласности. Увы, сбывается предчувствие скептиков…
— Для меня этот человек — по поверхности — нес элемент нового открытия. Но замысел его глубинный не был ясен. Сейчас он проявляется… Шахтеры требуют отставки президента, а два года назад они требовали роспуска Верховного Совета и не были услышаны. Сейчас их как будто начинают слышать — и должны наконец услышать! Если эта единственная практическая сила в стране не будет поддержана, то неизвестно, когда к нам придет обновление. А оно необходимо. В наше время трудно верить политикам. Нужна культура, нужна совесть, нужен высший духовный уровень, чтобы вершить государственные дела. Может быть, глава страны и должен лавировать — слишком многое он должен учитывать. Но основное направление должно быть ясным, кристально ясным каждому человеку. И тогда любой поверит политику. Человек тогда может сказать: «Хорошо, пусть сейчас меня чего-то лишат, но я знаю — в результате мне и всем станет лучше, потому что сейчас все делают по совести».
Но когда людей избивают, убивают — и совершенно не происходит реальных следствий, я не говорю о судебных…
— А почему бы и не судебных? Ведь убивали прилюдно, значит, найти убийц просто — было бы желание…
— Если нет никакого возмездия, значит, убийства поощряются. Значит, Зло будет расти. Христос принес меч, чтобы отделить зло от добра. Зло должно быть наказуемо. Если у вас нет какого-то легкого пути, значит, вы должны наказать носителя Зла жестокостью.
Если правитель отвечает за всю страну — а он сам себя поставил на такое место, решив, вероятно, что он нравственно готов к ответственности за судьбы людей — вот он и должен показать всем людям, что он соответствует своему месту. Иначе люди ему не будут верить. Он обязан совершить такие деяния, которые прекратят убийства. Это первое. А вместо этого Верховный Совет СССР обсуждает пятилетний план и пускает пузыри. Это просто наглость! Это значило — растоптать в людях надежду на справедливость. После этого не мудрено, что будут их ненавидеть. Это — естественно. Их ненависть — отражение другой ненависти: правительство ненавидит свой народ.
— Юмористы предлагают им поменять народ…
— Это классика…
— Вячеслав Петрович, в общении с людьми, что вы можете простить человеку? Но я думаю, вы по-божески прощаете им всё…
— Боюсь, вы больше правы. Меня, скорее, можно обвинить в бесхарактерности. Единственное, что мне трудно простить, — это предательство как категорию нравственности, а не как какое-то деяние. Но предательство по отношению ко мне я, пожалуй, прощу человеку. Может быть, это мой недостаток.
— Вы однолюб?
— О-о, нет! Думаю, в этом отношении я очень подозрительный человек. Очень увлекающийся…
— Философская тишина ваших суждений кажется мне тихим омутом, где черти водятся…
— Нельзя представлять склонность человека к философским размышлениям как идиллическое состояние. Если возьмем бердяевский способ мышления — то это путь по лезвию ножа. Это — огненная философия, она сжигает…
«Что делать?» — очень важный вопрос на Руси. Вот и философствуем. Призвать снова варягов, чтобы они нами правили?
— Все чаще об этом думаешь…
— Мы долгие столетия чтили Рюриковичей.
К вопросу о том, что делать. Если у каждого школьника под подушкой будет лежать книга Бердяева «Смысл творчества», тогда у нас появится возможность надеяться. Долгое время в нашей стране переворачивались вверх ногами все понятия. Самое «материалистическое» мировоззрение не смогло создать нормальную материальную жизнь…
— У вас есть дети?
— Видимо. Бах — единственный композитор, у которого было 15 детей. Наверно, бюргерский быт позволял. Наша жизнь не располагает. Ведь надо же нести ответственность. Надо же создавать условия детям: жить они должны на природе, питаться натуральными продуктами. Общаться с нравственно чистыми людьми. Если этого нет, создается, извините, биологическая масса, которая не знает, что ей делать, зачем она живет. Никто не может с ней совладать. Она и сама мучается. У таких людей нет целей, нет самосознания. Отсюда и наркотики, и преступления… Так что нельзя бездумно относиться к вопросу о детях.
— Вячеслав Петрович, вы с Валерией Алексеевной были в США полгода. Как вы себя там чувствовали?
— Хорошо, спокойно. Люди там доброжелательные. Валерия не знает языка — и то у нее была масса поклонников. Она читала там свои стихи. И переводы «Сонетов к Орфею» Рильке, которые тоже не опубликованы, имели там успех…
Мы с ней устраивали свои концерты еще в Союзе. Вначале они шли с трудом, сквозь толстоморденькие препоны. У нас были камерные вечера, оркестровые концерты. 10 лет назад надо было брать разрешение на концерт — кому-то было можно, а кому-то нельзя. Не так давно можно было играть только музыку секретарей — секретари так решили. Это была дьявольски трудная деятельность по организации концертов. Были у нас концерты с аншлагами. Мы видели публику с глазами. Люди обретали какую-то общую связь после музыкального, почти храмового действия. Слушатели не хотели расходиться — что-то их объединяло.
— Любите ли вы спорт?
— Я спорт как задачу не люблю. Я люблю движение. Люблю ходить по горам… я не тренирую тело — мне важнее эмоциональные, эстетические впечатления. Мне скучен спорт. Но, я понимаю, спортом можно увлечься.
— Но вот вы вдруг начинали голодать…
— У меня были духовные задачи.
— Пост, наложенный на себя?
— Ну да. Это было не голодание к оздоровлению. Побудительные причины важны для нравственного самочувствия. Они отражают ваш духовный строй.
Мы находимся в такой духовной яме, что тратить время, скажем, на детективы — непозволительная роскошь.
— Как вы относитесь к абстрактной живописи?*
— Господь создал предмет. А дух наш является через предмет. Если это беспредметно, стало быть, и духа там нет.
— Вы крещеный?
— Да. Как ни странно, возле этой церкви был построен Дом композиторов…
— Что бы вы пожелали себе и нам?
— Себе я всегда желаю одного — чтобы мне хватило сил преодолеть себя. Все остальное образуется. Не отвлекаться на постороннее, ни с кем не бороться. Это искушение ложное, ненужное. Ничего не добиваться во внешнем мире! Добиваться только во внутреннем! И когда мы будем делать все это совместно, мы сможем найти общий язык.
май 1991 года.
Читайте первую часть интервью: "Между богом и дьяволом"
