Картина эта многострадальная. Не раз менялись режиссеры. Появлялись разные сценарии. Вдова выдающегося спортсмена Валентина Яшина как-то рассказала «МК», что прочитала шесть или семь сценариев — и все они оказались полной белибердой. Но тот, о котором сейчас пойдет речь, одобрила. И вот как она представляла себе жену главного героя, то есть саму себя: «Надо бы курносенькую». Так появилась в фильме Юлия Хлынина.
— Вы проходили кастинг еще у Игоря Волошина? Он ведь должен был снимать картину о Яшине.
— Нет, я начинала с Эльдаром Салаватовым. Он меня и выбрал. А потом на картину пришел Василий Чигинский.
— С Валентиной Тимофеевной Яшиной встречались?
— Да, нас познакомил продюсер Олег Капанец. Она приезжала на съемочную площадку. Валентина Тимофеевна меня, собственно, и выбрала. Она сказала: «Хорошая девочка, курносенькая». Я ей понравилась. Мы встречались и в Театре им. Моссовета, где я служу. Она приходила к своей подруге актрисе Галине Самуиловне Дашевской на спектакль. И они что-то отмечали, курили тяжелые сигареты. Меня страшно привлекает, когда женщине девятый десяток, а она ведет вполне рок-н-ролльный образ жизни.
— Сильная она женщина?
— За каждым легендарным мужчиной стоит сильная женщина. Валентина Тимофеевна прошла с Яшиным большой путь с того момента, когда он был никем, и до того, когда стал мировой величиной. Для этого нужен стальной характер и нрав. К нам на площадку приходят дочери Льва Ивановича. У нас снимается его внук. Все они очень деликатно говорят, что у их мамы и бабушки непростой характер. Да и я трепетала, когда мы встречались. Мне важно было задать вопросы. Валентина Тимофеевна — очень конкретный человек, не разводит речевые узоры. Я спросила, что ей привозил после заграничных матчей муж. Она конкретно и прямо ответила: «Ну, что привозил? Цветы привозил».
— Давно вы начали снимать эту картину?
— Три года назад.
— Исполнитель главной роли тоже менялся? Когда-то назывались имена Игоря Петренко, Григория Добрыгина, Евгения Цыганова.
— Поменялся только режиссер, и это было травмой, потому что выбрал меня Эльдар, а я прекрасно знала, как с ним работать. У нас была уже не первая, а третья совместная картина. Но за полтора-два года, что мы работаем с Василием Чигинским, я его приняла и поняла. Он совсем по-другому мыслит, иначе работает с артистами, умеет сделать сцену благодаря монтажу и конкретному ракурсу. А Льва Яшина играет артист Саша Фокин. У нас очень теплый тандем. Режиссер может добавить нюанс, и история складывается. Снимается у нас и Алексей Гуськов — мой педагог по Школе-студии МХАТ. Много людей вложили в эту картину душу, поэтому мы очень ждем ее выхода.
«А я хрупкая ветка с детским лицом»
— В «Таинственной страсти» вы тоже играли реального человека. Какие нюансы это вносит в работу?
— Нюансы, про которые вы говорите, больше связаны с ролью Валентины Яшиной. А в «Таинственной страсти» я работала по-другому. Мирра, которую звали в реальной жизни Кира, — персонаж, созданный на основе реального. Режиссер Влад Фурман четко сказал: «Не надо ничего заимствовать. Мы создаем свою линию». Если вы видели жену Василия Аксенова на фотографии, то понимаете наше отличие. У нас разная конституция, органика. Она была крупной, дородной женщиной. А я хрупкая ветка с детским лицом. У нее был мощный характер. Она держала мужа крепко. А у нас все раскручивалось в сторону молодой, избалованной девушки со своими правилами, которые так контрастировали с богемной жизнью писателей и поэтов. Такую концепцию выбрал режиссер.
— Мы с вами познакомились на Фестивале российского кино в Онфлере, где вы представляли фильм «Селфи» Николая Хомерики. Отличается восприятие фильма в России и за рубежом?
— Так случилось, что я познакомилась с картиной во Франции и спустя полгода после премьеры в Москве. Зрители прекрасно реагировали. Я получила массу приятных отзывов. Что очень радостно и приятно, поскольку «Селфи» не имела большого резонанса у российских критиков.
— А со спектаклем Андрея Кончаловского в Театре им. Моссовета вы ездили на гастроли в Венецию?
— Ездила, и прошло все замечательно. Мы возили только «Вишневый сад» из чеховской трилогии, которую он поставил в нашем театре. Есть же легендарные русские художники, ставшие значимыми фигурами в других странах. Кончаловского в Италии очень почитают. Недавно он снял там фильм про Микеланджело, ставил «Укрощение строптивой», комедию дель арте с итальянскими звездами. В Италии его невероятно ждут. Прием был горячий. Публика стоя аплодировала не столько спектаклю, сколько самому Кончаловскому. Он настолько любим и обожаем, что это был поклон его творчеству в целом. Я же была рада там вкусно поесть. Итальянская кухня мне гораздо ближе, чем французская. Почувствовала, что в Онфлере я на хлебе с сыром начала потихоньку «добреть».
— А на итальянских макаронах нет?
— Почему-то нет. Как говорит Моника Беллуччи, макароны — отличная диета.
— Несмотря на молодость, вы кажетесь чуть-чуть старомодной. Почему так привязаны к театру, когда многие сегодня хотят свободы?
— Люблю консервативный подход. Мне нравятся, когда люди чтят историю и традиции, совершают поступки, исходя из этого. У меня хорошая школа. Мой мастер — Константин Аркадьевич Райкин. Он соединял два направления — школу представления Щукинского училища, предполагающую яркий и театральный подход, и мхатовскую традицию — ефремовскую, тихую, основанную на паузах, интонациях. Она, кстати, более кинематографична, и это то, откуда я черпаю энергию для своих киноработ. Я приучена к тому, что сцена — магическое, святое пространство, где в первую очередь куется твоя личность. Кузница мастерства — повторял нам Константин Аркадьевич. При условии каждодневного труда и «выдавливания из себя раба» может получиться из тебя личность.
— В Театре им. Моссовета вы оказались по стечению обстоятельств?
— Да. Я ушла из «Сатирикона», где работала с первого курса, начиная с массовки. По окончании четвертого поняла, что больше этого не хочу. Доработала сезон и ушла. Заканчивая учебу, мы показывались в разные театры, и меня приглашали в Et Cetera, Театр им. Моссовета, куда-то еще. Было понятно, что Театр им. Моссовета — лучшее место, со своей историей, хорошей зарплатой. И вот я пять лет тут служу, чему рада. У меня большие возможности, мне дают замечательные роли, в которых, как говорил Константин Аркадьевич, есть большой шанс вырасти и встретиться со своей индивидуальностью.
— В вашем театре нет художественного руководителя. А вам важен поводырь?
— Я молодая актриса. Мой опыт невелик, чтобы разбираться в подобных вопросах. Пять лет служу в театре. Два года назад мы потеряли Павла Иосифовича Хомского. В преклонном возрасте он с большой отдачей руководил театром. Безусловно, мы осиротели. Я не уверена, что понимаю, из чего состоит должность художественного руководителя. Я работаю еще в Театре Наций и вижу, какую энергию там затрачивает на руководство театром Евгений Витальевич Миронов. Но это театр не репертуарный, а контрактный, с другими правилами и задачами, которые нужно постоянно решать. В Театре Наций без художественного руководителя невозможно. В Театре им. Моссовета сильны традиции, крепко и основательно заложено направление. По факту мы уже два года занимаемся тем, чем и занимались до того, как не стало нашего художественного руководителя. Традиции сохраняются, премьеры выпускаются. Нет катастрофы, но есть понимание, что придет человек, который поведет нас в свою интересную сторону. И надеюсь, это будет новый виток в творческой жизни театра.
— Райкин не обиделся?
— Прямого разговора на эту тему не было. Конечно, я круто ушла из театра. Константин Аркадьевич достойно это принял, не уговаривал остаться. Разговор был в середине сезона. Я играла Джульетту, выпускала «Пигмалиона», где у меня была роль Элизы Дулитл. Работа кипела, были большие планы, а у меня — хорошие перспективы. Когда я пришла и сказала, что не смогу больше работать, Райкин поинтересовался, есть ли у меня место, куда меня позвали, не предложил ли кто-то «лакомый кусочек». Но мне уходить было не к кому. Это как в случае ухода от мужчины. Ты говоришь: «Все кончено». Он спрашивает: «У тебя кто-то есть?». — «Нет. Просто здесь все кончено», — отвечаешь ты. У нас были доверительные отношения, и Константин Аркадьевич сказал: «Представляю, какой путь ты прошла, чтобы принять такое решение. Все понимаю, только прошу доработать сезон». Гнева, злости или обиды не было. Если и были, то остались для меня за кадром.
— Это был порыв?
— К порыву это не имеет никакого отношения. Я приняла абсолютно взвешенное решение относительно того, где хочу работать, как вижу себя через год, через несколько лет. И это не был театр «Сатирикон». Ничего более подробного не скажу. Здесь нет никаких вопросов к театру. Это замечательный коллектив, которым я продолжаю восхищаться. Просто не мой. Переезжая с одной квартиры на другую, из одного дома в другой, вы же не предполагаете, что это порыв. Наверное, вы нашли для себя более комфортные условия. Это субъективные и вкусовые вещи. Для меня, абсолютно точно, это был шаг вперед.
— Так бывает, когда наступает насыщение, приходит чувство исчерпанности.
— Да, когда нет больше вопросов к себе в данном пространстве. Мои вопросы были исчерпаны. Надо было уйти, чтобы смочь задаваться другими. Я искала новые творческие задачи и адреналин.
«Мне нравится, когда меня интересно обманывают»
— Вы, видимо, максималистка?
— Скорее всего. Иначе я не имела бы того, что имею, в возрасте 25–27 лет. И в этом принципиальный и честный разговор с самой собой.
— Как же вы в театре себя чувствуете? Он ведь живет по своим законам и ограничивает свободу.
— Вы очень ошибаетесь в этом представлении о театре. Нет такого, чтобы коллектив заставлял жить по своим законам. Я как личность, творческая единица прихожу в театр как в дом, где есть свои устои. Я их не отрицаю, я стараюсь их услышать и быть солидарной. В Театре им. Моссовета есть определенные традиции, энергетика. К ним я какое-то время привыкала. Мне посчастливилось выходить на одну сцену с Ириной Павловной Карташовой — великой артисткой. Она оставалась чуткой, мудрой, интересующейся до последних дней своей жизни. И мы ценили ее заслуги, то, что сделала в профессии и как к нам относилась. В театре «Сатирикон» таких традиций общения и преемственности поколений не было. Здесь другая энергия, другой режим, другие разговоры за кулисами. За что я еще люблю наш театр, так это за отсутствие интриг. Столько лет он существует и сохраняет абсолютно невоинственное состояние. Для меня это связано с понятием любви. Ты чувствуешь, принимаешь плюсы и минусы и становишься от этого богаче, несмотря на то что с какими-то нюансами ты, казалось бы, не можешь смириться.
Наша труппа похожа на семью. Уходят великие артисты, составлявшие славу театра, осталось не так много легенд, но и это нас сплачивает. Рядом хорошие люди, с которыми не чувствуешь себя одиноко, а чувствуешь команду. Для меня это очень теплое пространство. Попадаешь в него и пытаешься понять, что нового ты можешь дать. Есть потрясающая возможность высказываться.
— Но разве нет жесткого распорядка, которому актер должен подчиняться?
— У меня есть школа Константина Райкина под названием «режим». Без него ничего на земле не может существовать. Но в чем уникальность Театра имени Моссовета? Приходит к заведующей труппой Марине Викторовне Карасевой актриса и сообщает: «Я беременна». И слышит в ответ от человека, выстраивающего репертуар, такие слова: «Какое счастье! Иди и рожай». То есть жизнь в ее истинном понимании гораздо выше любого графика. Главное — жизнь, семья. Такие традиции в Театре Моссовета. Разве это не прекрасно?
— А для вас жизнь важнее профессии?
— Я обожаю свою профессию. Не могу жить без нее. Испытываю удовлетворение, когда снимаюсь в кино, играю в спектакле или репетирую, езжу на гастроли и фестивали. Но не могу сказать, что это для меня самое главное, потому что мне хочется быть еще и женщиной, женой, мамой. Есть что-то гораздо более важное, чем творческая беготня и зарабатывание денег. Хочется все это сбалансировать, гармонизировать. Я уверена, что получится.
— А вы сильная и независимая, хотя внешне хрупкая.
— Со стороны виднее. За последние годы у меня пропал страх перед ошибками. Уже не боюсь того, что обо мне подумают. Все происходит из-за страха, когда ты не слышишь свой внутренний голос. Самое главное, что у тебя есть, — твой внутренний мир и желания — простые и светлые, конечно, если они не от патологии и не от болезни исходят. Я хочу быть успешной, цельной, развитой. Это так просто и логично. Главное, не мешать другим. Как сказал Кончаловский, главное в жизни — не навреди. А он знает, о чем говорит.
— Вы разговариваете с ним и о жизни?
— Он, как художник и мыслитель с большой буквы, мне многое дал и многому научил в разборе роли, подходе к жизни, здоровью. Еще пять лет назад Кончаловский сказал, что мне нужно сделать три вещи: заняться осанкой, голосом и бросить курить. Я пытаюсь следовать его советам. Хотя только полгода назад занялась голосом. Так случилось, что я его не развивала с института. И какое же испытала открытие, когда что-то стало получаться!
— Голос открылся?
— Да. Он все время садился, я убивала связки. Был страх, что опять сорву и на какое-то время вылечу из работы. С лета стала два раза в неделю ходить на вокал. Я не пою. Просто занимаюсь вокалом, чтобы была правильная опора. В результате отыграла шесть тяжелейших спектаклей подряд и уже после первого должна была посадить голос и сидеть на гормональной ингаляции. Но ничего этого не произошло. Я подумала: почему же ты, Юля, не делала этого раньше? Наверное, главное в режиссуре — дать правильный толчок.
— Как вы ладите с режиссерами на площадке, допустим, с Крыжовниковым?
— Да он обожает артистов, умеет сделать так, что у тебя возникает полное ощущение, что всего ты достиг сам. Хотя именно присутствие режиссера все определило.
— Так это дар.
— Именно. И никакого насилия: «Так, смотри! Встала сюда, заплакала на этой фразе». Крыжовников — соединение ума, хитрости, любви, желания осуществить какую-то цель. Потрясающий режиссер! Ужасно не люблю, когда тобой примитивно руководят, как животным. Меня это угнетает, так скучно становится. Мне нравится, когда интересно обманывают, манипулируют, и ты не успеваешь этого заметить. Вспоминаю встречу с Андреем Эшпаем. Прихожу к нему на пробы. Нужно читать сложнейший монолог. Девочка беременная, у нее непростая история, и надо прийти к катарсису, плакать.
Утро. «Мосфильм». Перед тобой камера. Сижу с текстом и не знаю, как себя завести. Где кнопка по включению таланта на этот материал? Иногда так счастливо живешь, что не хочется вбрасывать себя в особый трагизм. Эшпай говорит: «Просто читай». Смотрю на него, сидящего у камеры, и вдруг вижу человека, которому могу доверять. Как люблю такое химическое соединение! И все пошло. Тогда поняла, насколько важен для меня как актрисы человек с флажком, за которым ты идешь. Мне важны личности, с которыми я работаю. Я вдохновляюсь их ходом мысли. Алексей Мизгирев, с которым мы работали на «Дуэлянте», один из таких, для меня, невероятно глубоких мыслителей. За ним хочется идти, творчески раскрыться.
— Научились выбирать самое важное?
— Это всегда взвешивание того, что я хочу, и оно обычно перевешивает то, что я могу. Часто перетруждаю себя, а надо создавать зону комфорта, для того чтобы сохранить творческие силы.
— Важно не загнать себя.
— Это главный вопрос моей мамы и моих близких. Они мне говорят: «Юля, главное не перегореть». А я им отвечаю: «Горящее сердце, поверьте, не перегорит. Главное не надорваться». У меня была хорошая пауза. Я почти год не снималась, и мне этого не хотелось. Не ходила на кастинги, отдохнула и поняла, что мое стремление поучаствовать во всех ведущих работах современного кинематографа — неправильное. Не везде я себя чувствую хорошо и могу творить. Хочется сделать ставку на внутреннюю искренность, как это было в сериале «Звоните ДиКаприо!». Там я на своем месте. Не знаю, благодаря звездам, режиссеру или себе. Побольше бы таких работ, в которых и я нужна, и есть возможность высказаться.
