Все-таки Грымов кинорежиссер, и новая его постановка — «Ничего, что я Чехов?» — тому доказательство. Стилистика кинопроизводства задана с самого начала: в черном кабинете под мертвенно-бледным светом, что заливает сцену сверху, короткие эпизоды сменяют друг друга. Причем первые три, не связанные между собой ни героями, ни общим сюжетом, оставляют ощущение путаницы — где, когда, с кем все это происходит?
Мелькают имена великих, но в амикошонском варианте — Вахтангов тут Женька, а Чехов — Мишка… Никакого пиетета, а сознательное снижение образов: кто-то женился, на свадьбе напился, под столом валялся, разве что не подрался. Из очень коротких диалогов можно догадаться, что речь, возможно, идет о театре, актерах, которые не служат, а в основном пьют. Вдруг мелькает фигура Станиславского, бранящегося с кем-то. А третья сцена, в которой молодая женщина со стариком едут куда-то на повозке (то ли по болоту, то ли по льду), — тоже не вносит ясности. Очевидно одно — все тут опасно. Старик-возница проваливается не то под лед, не то поглощен ненасытной жижей болота. И только через полчаса, по сути, начинается спектакль.
Спектакль об Ольге Чеховой, племяннице актрисы Художественного театра Книппер-Чеховой, вышедшей замуж, но очень коротко, за любимого ученика Станиславского некрасивого Михаила Чехова, но после революции оказавшейся в Берлине и ставшей «Государственной актрисой Третьего рейха» с прекрасной карьерой. Ольга Чехова у драматурга Екатерины Нарцизовой-Шипуновой (ранее она выступала под псевдонимом Нарши, очевидно, склонна к мистификациям) является в двух ипостасях — Ольга-становление и Ольга-эпоха. Понятно, что первое — неизвестность, нищета, поиски работы и себя в искусстве Берлина, где ее никто не ждал. Марию Орлову с растерянными глазами, сыгравшую Ольгу-становление, сменяет Анна Каменкова — соответственно, Ольга-эпоха. И вот с появлением этой актрисы все становится на свои места.
В ее практически один большой монолог, разбитый на киноэпизоды, входят бывший муж — сначала становление, потом тоже — эпоха. А также Адольф Гитлер, Ева Браун, Лаврентий Берия, чернокожий в виде памятника и Мэрилин Монро. Ее монолог — ее жизнь, спутники, случайные и неслучайные, а в результате — судьба актрисы, вся правда о которой широко не известна. Действительно ли она работала на три разведки? Как тяжела была расплата ее после войны за звание актрисы Третьего рейха? Автор пьесы не видит необходимости в деталях отвечать на эти вопросы: неизвестно, какими источниками пользовалась Нарцизова-Шипунова. Но, безусловно, режиссеру Грымову удалось создать тонкий спектакль в непривычной стилистике, в котором есть что-то необъяснимое, что делает искусство искусством.
Меняя свои черно-белые эпизоды, Грымов даже не убоялся закадровых голосов в темноте пустых сцен — это кино: наплывают и исчезают образы, монохром изредка разрывает красный цвет. Будь то наполненные гелем воздушные шарики — их штук 30 на белых тонких лентах толпой, пошатываясь, точно пьяная масса, бредут из кулисы в кулису, обтекая фрау Чехов со всех сторон. Или красные знамена в руках парадных демонстрантов на Красной площади. Или красное платье юной Мэрилин Монро с гофрированной юбкой и открытым декольте — она пришла к своему наставнику актерского мастерства Михаилу Чехову в период депрессии.
О Михаиле Чехове: два разных артиста в этой роли: молодой Александр Горелов и пожилой Петр Воробьев. Каждый по-своему интересен, первый помимо нервозного актера играет еще и Адольфа Гитлера, пришедшего к Ольге Чеховой домой. Потрясающая пластика, голос… Но еще больше поражает постаревший Чехов — Петр Воробьев, актер драмы из Орла, приезжающий работать на спектакли. Глядя на его эпохального Чехова, убеждаешься, что рассказы о великих провинциальных актерах, которые не снились столице, не беспочвенны. Удивительнейшая органика, правда, отсутствие какой-либо суеты, скованности, позы — и вот, подлинная жизнь человека перед нами.
Анна Каменкова со своим дивным голосом (а еще она и звезда дубляжа) ведет повествование от эпизода к эпизоду, постепенно приведя его к той самой непонятной сцене, оказавшейся сном. Где она, еще совсем молоденькая, никому не известная будущая звезда, с возницей мечется не то по льду, не то по зыбкой тверди. Эта сцена, как и большинство других, выстроенная на авансцене, и зрители первых рядов уже добровольно сдались в плен актрисе и ее спутникам. Но есть опасение, что при таком мизансценировании, при отсутствии каких-либо декораций эта атмосфера проникновения в интимность чужой жизни, столь манкая, может потеряться.
