Взгляд из зрительного зала
Игорь Пальчицкий, балетоман со стажем более 60 лет, «почетный гражданин кулис» и вообще человек, знающий абсолютно все балетные тайны 60–90 х годов.
— Все говорят, что Екатерина Сергеевна была очень закрытым человеком. Расскажи свои впечатления о ее личности.
— Я хожу в Большой театр с 1957 года, в мае будет 62 года, как я туда хожу. Вы сами понимаете, что театр — любой, не только Большой, — это всегда склоки, интриги, зависть, подковерные какие-то скандалы… Скрытые, открытые… Это было всегда и везде, и всю историю театра. Так вот за 62 года в Большом театре ни от единого человека я никогда не слышал ни одного плохого слова в адрес только двух людей — Сергея Яковлевича Лемешева и Кати Максимовой. Ни от артиста, ни от дирижера, рабочего сцены, гардеробщика, билетера, кроме улыбки и какой-то нежности в лице, когда я произносил их имена, я никогда не видел. Даже когда такая акула на старости лет, как Майя Михайловна Плисецкая, которая имела язычок и умела высказаться не всегда приятно о людях, когда она слышала имя Кати, она сразу на глазах оттаивала, у нее появлялась улыбка, и видно было, что теплота нисходит на человека.
— Все говорят про нее «великая танцовщица», «эпоха в балетном искусстве» — вы считаете, что как артистка она полностью состоялась?
— Кате в жизни очень повезло. А в чем-то не повезло. Но повезло ей в том, что она окончила школу у величайшего педагога, педагога-легенды — Елизаветы Павловны Гердт. Она воспитала Майю Плисецкую, Раису Стручкову и Екатерину Максимову. И когда несколько раз были юбилеи Елизаветы Павловны в Большом театре, обычно они втроем танцевали по одному акту какого-нибудь балета. В чем ей повезло дальше? Она пришла в театр и сразу попала в руки Улановой.
Катя была ее первая ученица, самая лучшая и самая любимая на всю жизнь, которая, в общем, и сделала ей славу как педагогу. Все остальные появились уже потом. Она поначалу всегда старалась Катю немножко подогнать под себя в том смысле, что не шла за ее индивидуальностью — это не очень хорошее у репетитора качество. Но Уланова в то время была в нашем балете царь и бог, и, конечно, ее ученице был открыт путь, зеленая улица.
Она пришла в театр, когда там было много великолепных балерин. И все разные, но каждая по-своему великолепна: и Майя, и Маша Кондратьева, Нина Тимофеева, Света Адырхаева, Ольга Лепешинская, которая уже заканчивала танцевать. И конечно, если бы не Уланова, ей было бы не пробиться. Первая ее роль была «Жизель», в которой она вышла и произвела на всех просто бешеное впечатление, хотя я не могу сказать, что мне она нравилась безоговорочно. У меня любимые ее партии были «Спящая красавица», «Щелкунчик», «Спартак», и очень она была хороша в «Вальпургиевой ночи». Остались съемки, и даже сейчас, когда иногда пересматриваешь «Вальпургиеву», думаешь: как замечательно это было исполнено!
— А ей в чем-то не повезло?
— По всем законам этики, по всем законам уважения к женщине всегда надо называть сначала женщину, потом мужчину: Максимова–Васильев. Вот, к сожалению, говорили и говорят, особенно у нас: Васильев и Максимова. Она всегда — я считаю, незаслуженно — была в его тени. Это было и по объективным причинам. Потому что, конечно, мужской танец возродился как раз в то время, когда Васильев появился на сцене Большого, и равных ему, разумеется, не было, и на мужском танце было сосредоточено самое большое внимание… Поэтому все разговоры об их дуэте были прежде всего вокруг него. Да и он очень любил камеры, любил фотографироваться — впрочем, как и любой артист, любил интервью. Катя в этом смысле была, скорее, исключением, человеком очень скромным. Как ее педагог Уланова, любила где-то прошмыгнуть незамеченной. Она, конечно, имела право быть с ним на одной ступени. А по жизни получалось, что она была чуть-чуть на ступень за ним.
— Абсолютно все, с кем я разговаривал и кто хорошо знал Екатерину Сергеевну, всегда говорили, что она была очень закрытый человек.
— Это правда. Думаю, что внутри была какая-то неудовлетворенность, может, даже боль… Но судьба у нее действительно была непростая… В чем не очень счастливо сложилась ее жизнь? Все внешне шло как бы хорошо и ровно. Она вроде все получила, все звания, но Ленинскую-то премию получила Наташа Бессмертнова, хотя Наташа Бессмертнова на Ленинскую премию никаких прав не имела. Потому что, если говорить о совокупности вклада в русский балет, в балет России, в его славу, то это Катя прежде всего… Наташа имела к этому очень отдаленное отношение. Но поскольку Наташа была в то время хозяйкой театра, то Ленинская премия пролетела мимо Кати. Это сейчас ордена, звезды, «Золотые маски» разбрасывают, как собачьи ошейники, на каждого, а раньше получить награду, особенно такую как Ленинская премия... Надо было всю жизнь положить на это. И Катя это делала, а получил другой человек.
— Вы говорите о ней как артистке, а как с человеком близко были знакомы?
— Я с ней не был близко знаком, так, как знал, скажем, Майю Плисецкую. Но много лет, десять лет, я занимался лозаннским конкурсом. И меня как-то попросили Брауншвайги, которые были в то время хозяевами конкурса, чтоб я привез Катю. Я позвонил. Что меня в ней поразило — насколько она была пунктуальный человек. Если она говорила, что она позвонит в три часа, то ровно в три часа, минута в минуту, секунда в секунду раздавался ее звонок. То есть для артистов вообще, а для балетных в особенности, такая пунктуальность — уникальное явление.
В общем, все тогда получилось, и она поехала в Лозанну. Жюри должно было приехать накануне, и мы с Эльвирой Брауншвайг поехали в аэропорт Катю встречать. Везем ее в отель, время позднее, и она спрашивает про расписание, а Эльвира ей говорит: Катюша, завтра в восемь утра открытие там-то. А она так очки поднимает и говорит: «Что? В восемь утра? Разворачивайте машину. Меня до часу дня нельзя трогать, я могу убить». Мы отвезли ее в отель, и Эльвира на обратном пути спрашивает: «Наверное, она проспит?». И что вы думаете? Неделю конкурс продолжался, и ровно без пяти восемь она появлялась! Еще нет ни одного члена жюри, а первая в зал входила Катя. Обаятельная, улыбающаяся, одетая, прекрасно выглядевшая, доброжелательная, садилась на свое место и ждала, когда придет остальное жюри. Все восемь дней конкурса.
— В каких ролях она вам больше всего нравилась?
— Балерина она была замечательная. Понимаете, у Васильева было бешеное количество истеричных, сумасшедших поклонниц, которые, конечно, старались Катю стереть в порошок. И всегда всякие гадости говорили, что она немузыкальная, такая-сякая, разэтакая… Но дело все в том, что она была по тому времени очень техничная. Бессмертнова не могла даже двадцатой доли того сделать, что могла сделать Катя. Катя по технике могла уступить в то время только Нине Тимофеевой. Но равных Нине Тимофеевой технически у нас вообще в театре не было. А Катя, когда выходила в «Спящей», это была французская статуэтка севрского фарфора. Она настолько была потрясающе сложена, настолько обворожительно внешне выглядела… У нее было совершенно очаровательное лицо, потрясающие пропорции тела. Но в то же время… Вот она была замечательная принцесса Аврора, замечательная Маша из «Щелкунчика», Фригия в «Спартаке» — и актерски, и танцевально… А вот, например, «Лебединое» — хоть она его и танцевала несколько раз — это была не ее роль. При этом была очень хорошая Джульетта. Она не была женщиной на сцене, она была девочка, даже когда в годах была.
Озорной ребенок, без царя в голове сорванец, такое резвящееся существо. Может, поэтому у нее и «Лебединое» не получалось. Но, несмотря на это, много лет была лицом Большого театра. Они же с Васильевым самые первые стали танцевать в СССР хореографию Бежара. Потому что во время гастролей бежаровской труппы он танцевал «Петрушку», она танцевала с Хорхе Донном «Ромео и Юлию», и потом с Володей вместе начали танцевать «Ромео и Юлию». Они и на Западе с труппой Бежара это танцевали, и здесь в Большом и тоже с его труппой. Они первые стали сотрудничать с Бежаром — Майя была уже потом.
Вроде ничего сверхъестественного в ней не было. Но она приводила публику в такой восторг, от нее шла такая энергетика в зал, что никто близко не мог этого повторить.
Взгляд из артистической гримерной
Наталья Садовская, артистка балета Большого театра 50–70 х годов, критик, режиссер балетных фестивалей, из знаменитой династии актеров Малого театра, внучка Михаила Провича и Ольги Осиповны Садовских, тех самых, которыми восхищались Шаляпин и Станиславский….
— Наталья Михайловна, вы ведь хорошо знали Екатерину Сергеевну?
— Во-первых, это одна из самых совершенных жемчужин того времени — середины XX века. К сожалению, эта жемчужина была не до конца раскрыта, поскольку у Кати такой широчайший диапазон дарования: начиная от лирики до комедии и трагедии. Катя была занята и в драматических спектаклях: вспоминается совершенно изумительный монолог Суламифи, который был показан на «Декабрьских вечерах» в Пушкинском музее. Известно, что Ирина Антонова была другом дома… Над этим монологом Катя работала с Аллой Демидовой, и без всяких суфлеров, блестяще его сыграла. Не говорю уже про киноленты… Равных в этом направлении, в ее различных творческих исканиях и даровании, пожалуй, и не было. На нее, конечно, надо было ставить. Ну об этом мечтают все балерины, но ей не так повезло… Но, слава богу, Брянцев поставил «Галатею», где раскрылось совершенно феноменальное и тончайшее комедийное ее дарование, и, конечно, «Анюта» Васильева.
— Значит, несмотря на широчайшее признание, она полностью себя не раскрыла?
— Очень многое она не станцевала. Какая бы она была Сильфида в одноименном балете или Лиза в «Тщетной предосторожности» Аштона! Почему-то не станцевала Ширин в «Легенде о любви» Григоровича. Несмотря на пенсионный в кавычках возраст, на самом пике мастерства и возможностей, группу народных артистов Григорович вывел на пенсию — это много раз обсуждалось. Но она показала еще Еву в балете «Сотворение мира» Касаткиной–Василёва, и Натали в «Швейцарской молочнице» Пьера Лакотта.
— Вы считаете ее судьбу трагической?
— Это был человек неуемной силы воли: много претерпела на «посту» балерины. Уж не говорю про те два года, что она болела после травмы. Это случилось на репетиции. Партнер ее не удержал: упала, травма позвоночника… А потом через года два она вышла в «Жизели», когда весь театр замер, и в первом ряду сидели хирурги, которые говорили: «Не то что танцевать, дорогая Екатерина Сергеевна, дай бог чтоб вам ходить!» А она танцевала… И как! Вот такой силы воли это был человек. Или как они с Володей ехали из Питера и влетели в лося. И лося жалко, и у нее шрам небольшой до конца дней на лице остался…
— Расскажите о ней как о человеке.
— Да, я ее видела и знала, с ее непростым характером. В училище никак не могла сдать математику: все «двойку» получала, и учителя говорили: ах какой талант, и что с нею делать, мы не знаем. Она вообще немножечко вещь в себе: насколько Володя — душа нараспашку, то Катя — полная его противоположность. Об этом подробно она написала в своей книге «Мадам Нет»… А в Щелыкове, в доме творчества СТД, мы часто сидели за одним столом. Все тогда говорили, что в Щелыкове плохо кормят, но для Кати это не имело никакого значения. Наоборот, гречневая каша — это ее любимая еда, и кашу эту давали чуть ли не каждый день. А как Катя собирала грибы! Так, по-моему, вообще никто не собирал: она такой грибник была, что грибы сами на нее выпрыгивали. Стоит елочка, Катя заглядывает — там белые. А как она их солила или мариновала! Вкуснее, чем Катины грибы, ничего не ела.
В Щелыкове они же потом дом построили на берегу реки Меры, место называется Рыжевка. Раньше было село, теперь осталось три дома. Два васильевских и один актера Егора Бероева. Там у нее было единение с природой. Ей бы еще Снегурочку станцевать — в самый раз бы было!
— А с кем они дружили?
— Она и Володя очень дружили с драматическими актерами. Из балетных, может, один-два человека, не более. А так — Ия Савина, Ирина Карташова из Моссовета, ее муж Погоржельский… Я уж не говорю о Зельдине, который с ними был очень дружен…
— Наталья Михайловна, вот вы говорите, что в их дуэте Васильев ее затмевал немножко. Ведь всегда говорят Васильев–Максимова, сначала называют его.
— Я хочу тебе сказать, Паша, что у нас очень часто говорят попусту: все гениальные, все великие… Я много кого в жизни видела. Но могу назвать гениальным только одного артиста, и это Васильев! Катя? Конечно! Но ты понимаешь, там рядом Плисецкая, совершенно другого плана Наташа Бессмертнова. Но Васильев–Максимова — это дуэт! И когда заболела Катя, и Володя танцевал какое-то время с Надей Павловой, этого ничего не было… Или, наоборот, Володя на костылях, как-то после травмы ходил, и Катя танцевала с Мишей Лавровским.. Хороший танцовщик, ничего не скажешь… И все равно такого дуэта не было… А у них — Дуэт с большой буквы… И по дарованию, и по таланту, по единству танцевального дыхания…
Ну а Володя, чего уж там говорить… Блондинчик, курносый, сын шофера… И не скажешь, что фигура — ах! Как какой-нибудь Эрик Брун… Когда вышел, и мы увидели, как он «Дон Кихот» танцевал! И все равно Володя — гений! Кисти эти! Позы! Но тут не расчленить ничего! Как Голейзовский сказал: «Видел я многих. А такого, как Володя, никогда!» У меня с Катей было много всяких разных встреч, и правильно она всегда говорила: «Мы с Володей разные». Катя чуть на колени перед ним не вставала, чтоб он не занимал пост директора Большого театра. Умница была, в чем-то и мудрее. Конечно, всем хотелось руководить… И Володе… И много хорошего он сделал как директор Большого…
Сейчас все примы… А тогда были просто ИМЕНА! Вот Максимова Катя — это ИМЯ!
