«Мамуль, папуль, я буду поступать в театральный»
— Юрий Александрович, мой главный редактор очень просил меня хоть раз сделать интервью без политики. Ну ладно, уважу главного. Тем более с вами о политике не о чем говорить: вы никогда на эту тему не высказывались.
— Да, бесполезный разговор. Я дружен и с Зюгановым, и с Шойгу, и с Лавровым…
— Но это все официоз. А в обратную сторону — не ваш стиль?
— Ни с кем и ни разу. Да, с Макаревичем Андреем мы дружим, но я не разделяю его взглядов. Мы никогда не спорим и никогда не обсуждаем. И с Мишей Ефремовым точно так же. Это не то, что я от них отвернулся, мы прекрасно общаемся, но не на тему политики, она мне просто неинтересна.
— Ну, тогда, если я по старой привычке переведу разговор на политику, вы мне подмигните или ногой под столом ударьте — я сразу остановлюсь. Про вас все известно, но вот ваша мама была капитаном КГБ, а папа — полковником МВД…
— Папа тоже работал в КГБ, а потом его перевели. Но это было давно. У меня висела фотография отца, там еще форма с кубиками…
— То есть при большой и чистой любви между капитаном КГБ и полковником МВД получился такой интересный результат, то есть вы.
— Это судить не мне, а зрителю и тебе — журналисту, критику. Почему-то думают, что все люди в погонах — это обязательно дисциплина, строгость, что-то нужно выполнять точно «от и до». Да, нужно выполнять, но я жил в атмосфере такой любви, такого добра! Обилие этих бабушек, которые кудахтали надо мной… Это была теплая и очень добрая домашняя жизнь — с папой, мамой и с бабушками. Другая жизнь — на улице, где было непривычно появиться в глаженых брюках, в новой рубашечке…
— Вы прошли дворовое воспитание?
— Да, конечно. И третья часть моего детства — это различные кружки, секции, куда мы ходили. «А пойдем запишемся на плавание!» — «Пойдем». «А пойдем на самбо!» — шли на самбо. «А пойдем во Дворец пионеров, кружок «Умелые руки» там есть…» Вот так, меняя кружки, я дошел до драмкружка. Сначала мы занимались просто вечером, сценические занятия были, а потом руководитель драмкружка решил взять пьесу, чтобы поставить. Взяли очень хорошую пьесу небезызвестного Оскара Уайльда — «Звездного мальчика», и почему-то…
— «Звездный мальчик» — это были вы?
— Это был я. Можешь представить себе, какую я получил славу уже после нескольких спектаклей — в классе, в школе… Кто-то другими глазами на меня посмотрел, а кто-то говорил: «Во, звезда пошла!» Мне было лет 13. И параллельно с этим заканчивал 7-й или 8-й класс, тогда были очень модны математические школы — и тут уже с подачи мамы и папы я пошел в матшколу.
— «Театр — это не профессия», нужно было что-то конкретное?..
— Тогда, после этого спектакля, разговор о профессии даже не стоял. Вот я учился в математической школе, причем с удовольствием.
— Ну да, тогда же были «физики и лирики», а вы в себе это сочетали.
— Точно. Но все это шло параллельно, потому что театр на этом не закончился, началось телевидение. Меня стали приглашать на ТВ.
— Когда, в каком возрасте?
— Ну, тоже лет в 14.
— Увидели симпатичного мальчика…
— Круг-то узкий, а передач не так много было, тем более все шли в прямом эфире, не в записи. У меня был некий такой запас актерский, ну и математическая школа. Практику мы проходили в Академии наук. Помню, там были аналоги нынешних компьютеров, назывались БЭСМ-2 и БЭСМ-4 — большая электронно-счетная машина. Это занимало приблизительно в десять раз больше помещение, чем этот зал (мы сидим в ресторане. — Авт.).
— Да, наши микрокалькуляторы — самые большие микрокалькуляторы в мире!
— И когда уже подошло время решать, куда поступать, при всей любви к моим родителям (а мама и папа всегда у нас самые добрые и красивые) я сказал: «Мамуль, папуль, я буду поступать в театральный. Если я не поступаю с первого раза — иду в физмат или мехмат…» Получилось так, что я с первого раза поступил, о чем сейчас не жалею. И родители тоже потом не жалели. Это был ГИТИС, очень хороший курс. Там учились Оля Остроумова, Андрей Мартынов, Николай Мерзликин, Володя Гостюхин…
— Да, мощно, внушает! А вы среди этого созвездия были на каких ролях?
— Конечно, я был в их тени. Оля Остроумова на 3-м курсе снялась в «Доживем до понедельника», Андрей Мартынов в 26 лет сыграл старшину в «…А зори здесь тихие», представляете? Да, в моей жизни много случайностей, но, как говорят, цепь случайностей — закономерность. Наверное, какая-то звезда за мной наблюдала…
— Потом она оказалась утренней.
— Вот я окончил институт, но приглашений в театр не было.
— Так в театр Пушкина вы же пришли в 70-м году…
— Да, но я пробовался. Я шел по бульвару, встретил своего приятеля: «Как дела?» — «Да пока никак». И он мне: «Зайди в театр Пушкина, там сейчас смена главного режиссера — Борис Равенских уходит, вместо него приходит Толмазов. Он принес пьесу Мдивани «Большая мама», и ему нужен пацан твоего плана». Я прихожу в театр Пушкина, показываю отрывок — и меня берут сразу на роль, представляете? И моя коллега — ни больше ни меньше — Вера Алентова, красавица и звезда!
— Но вы прослужили пять лет в театре Пушкина — и ушли. Так бывает: очень удачный дебют в кино или на театре, а потом вдруг нет приглашений. Так у вас было?
— Нет, все наоборот. И в театре все хорошо, и в кино, где я снялся в главной роли с Крючковым в фильме «Большие перегоны». Уже меня утвердил Ордынский на роль в «Хождение по мукам». Все было нормально. Но параллельно шло телевидение. Меня приглашали в постановки драматические, а мне тогда же 19 всего. И вдруг появилась «Утренняя почта».
— Но до «Утренней почты» у вас были «Вперед, мальчишки»…
— Совершенно верно, передача, которую я очень любил и которая была очень симпатична. На мой взгляд, если сейчас ее переформатировать в сегодняшний день, это тоже было бы интересно. Сначала я попал в детскую редакцию. Потом в музыкальной редакции меня заметили и пригласили туда. Помните, «Огоньки» шли каждое воскресенье, и я уже некоторые вел. Но рассматривал это как…
— Халтуру?
— Да, я не хотел произносить это слово. Зарплата-то в театре была мизерная, а жить-то на что-то надо. Квартиры нет, ничего нет, живу в театральном общежитии… Кстати, общежитие тоже мне многое дало. Это была большая трехкомнатная квартира на проспекте Мира: в одной комнате жили Меньшовы — Володя, Вера и мелкая Юлька; во второй — Костя Григорьев, такой актер, а третья комната была моя. Так вот, в музыкальной редакции мне предложили новую программу под названием «Утренняя почта»…
«Зачем ты, Юра, берешься не за свое дело»
— Извините, но можно вас назвать неудавшимся артистом?
— Я так не считаю. Все-таки за короткий период я сыграл такое количество ролей в театре, в кино…
— Представьте, если бы телевидения не оказалось рядом, и у вас была бы артистическая…
— Наверное, такого взлета, конечно бы, не было. Неизвестно — может, я сидел бы годами без работы. Когда меня пригласили на телевидение прийти в штат, я же два месяца не давал ответа. Если говорить честно и откровенно, я до сих пор не могу понять, что явилось манком, почему я перешел.
— Может, зарплата?
— Да, зарплата у меня на ТВ уже была в два раза больше, чем в театре, — 150 рублей. А если учесть, что можно было пять дней отработать за счет зарплаты, а в свободное время сниматься в «Утренней почте», то получались неплохие гонорары. К этому времени, к 1975 году, я женился. Элеонора получала 35 рублей стипендии. Она училась в финансово-экономическом институте — очень хорошо училась, закончила с красным дипломом… Так что материальное положение было у нас — сами понимаете. Но телевидение было мне интересно! Кстати, когда я в первый раз себя увидел в «Утренней почте»…
— Не понравились себе? Думали: что это за франт такой, что это за смазливый парень?..
— Нет, я подумал: «Зачем ты, Юра, берешься за не свое дело…» А потом меня пригласили вести еще раз, еще — и началось сумасшествие. Тут я перестал понимать, что происходит. Люди смотрят вслед, восхищаются…
— Да, у вас была такая слава — киноартистам и не снилась. По мозгам не ударило?
— Ну да, немного. И звездная болезнь была. Я мог опоздать на съемки — и вся съемочная группа ждала. Ко мне хорошо относились, прощали.
— Вы посчитали себя незаменимым?
— Не знаю. Появилось окружение, они говорили: «Юра, подожди, давай с нами!» И «накрывали поляну», приглашали в ресторан…
— Это как хоккеиста Гурина в «Москва слезам не верит». Могло так получиться?
— Могло. Но не получилось. Я ездил по городам, встречи со зрителями были очень популярны, и они давали хорошие деньги. И давали энергетику от зрителей, я ее чувствовал, она была мне необходима. Эти перелеты, съемки, работа в отделе дикторов… Не преувеличиваю, но иногда по 48 часов вообще не спал. Но я вспоминаю об этом времени со счастливой, сладостной ностальгией.
— А вы помните Левитана?
— Он работал на радио, поэтому с Юрием Борисовичем мы встречались только один раз — это оказалась такая теплая встреча. Мне было так приятно, что он знает меня! Он вообще удивительный был человек! А потом как-то мы ездили вместе на годовщину победы на Курской дуге, и он: «Говорит Москва! Слушайте сводку Информбюро!» Весь стадион просто взрывался восторженными аплодисментами только от этого голоса.
— А Игорь Кириллов, Валентина Леонтьева?..
— С Игорем Леонидовичем я до сих пор дружу, мы созваниваемся. Обожаю этого человека. У Валентины Михайловны я был дома, у нас были тоже очень теплые отношения. Нет, в отделе дикторов очень много людей, с кем я общался и общаюсь: Шатилова, Шилова… Ой, какая красавица!
— Но вы-то выбились из этого круга. Отношение дикторов из-за этого к вам было неоднозначное?
— Неоднозначное. Все-таки Игорь Леонидович Кириллов брал меня в отдел дикторов, чтобы я сначала читал программу передач, потом он надеялся, что я буду читать новости… У меня были с ним разговоры, когда я уходил в «Утреннюю почту», но потом он как человек умный, тонкий, понял, что программа передач — это не мое. По крайней мере, антагонизма с его стороны я не ощущал — у нас были очень хорошие отношения. К тому же мы оба — заядлые автомобилисты. С остальными было труднее.
«Ко мне братва относилась хорошо»
— Знаете, я вашу «Утреннюю почту» вообще никогда не пропускал.
— Мне это очень многие говорят. Улицы пустели, города пустели — все смотрели. Особенно ждали последний номер: кто там будет из зарубежных. Сначала были Карел Готт, балет «Фридрихштадтпалас», а потом уже и «Дюран Дюран», и «Битлз»…
— Вы вели «Утреннюю почту» с 75-го по 91-й — фактически до окончания Советского Союза. В этом смысле вас можно назвать мафиози? Вы же были человеком, который решает судьбы: кого показать, кого не показать, кого раскрутить, а кого выбросить… Или вы были только исполнителем, «говорящей головой»?
— Нет, я и писал сценарии, и был режиссером некоторых передач. Но решал не я. Я мог исхитриться кого-то предложить, уговорить, но все равно решал худсовет.
— Ну, вот кого вы исхитрились предложить, кто после вашей «волосатой руки» попал в федеральный эфир, как сейчас говорят?
— Бит-квартет «Секрет» — от начала до конца. Три передачи мы с ними сделали. Я был в Ленинграде, попал в зал «Юбилейный» на их концерт. Я их не знал вообще. Он въезжали на сцену на машине, и я был удивлен, как их принимают. Один концерт послушал, второй, потом мы познакомились. Они пригласили меня к себе домой, и с этого началась наша дружба. Была даже такая ситуация: Андрей Заблудовский тогда служил в армии, его не отпускали на какой-то концерт, я пошел к начальнику части, поговорил, объяснил, попросил… А потом все-таки решил делать свою программу.
— Да, «Утреннюю звезду».
— Это был 1989 год. Я пошел к Игорю Леонидовичу и все рассказал. Я же до тех пор все еще числился в дикторском отделе, иногда читал ту самую программу передач. Он мне: «Ну куда ты от нас уйдешь? Ты же работаешь в отделе, где умнейшие мужики и самые красивые женщины!»
— Да, не знал Игорь Леонидович, что через три года дикторского отдела не будет вообще…
— Он меня отговаривал, но я рискнул.
— То есть вы просекли новые возможности ТВ, жилка бизнесовая появилась, может, математически уже все просчитали?
— Да, наверное, уже ВиД был, «Взгляд», и я подумал: а почему бы мне не создать свою продюсерскую компанию? Я был в ответе за передачу, придумал название. Взял кредит. Я работал совершенно по другому принципу света, и сцена у меня была объемной. А у каждого исполнителя был свой отдельный выход.
— Знаю, что вы дружили с Владом Листьевым, с Альбиной…
— Да. Вот недавно Альбина мне звонила.
— Но вот — 90-е, по «Останкино» ходят люди в малиновых пиджаках, да?
— Ну, было несколько случаев — разборок, скажем так.
— Из-за чего?
— Я произвожу программу — стало быть, наверное, у меня большие деньги. И разговор шел, чтобы я платил за «крышу». Но когда они поняли, что это не те деньги… Ко мне братва относилась хорошо. К Владу — тоже хорошо.
— Ваша версия — кто его убил?
— После убийства я ходил к следователю и рассказал ему все мои версии. Но до сих пор я не могу сказать — кто.
— Коммерческие причины?
— Он закрыл всю рекламу, и кого-то это не устроило. Наверное, это не устроило Березовского и Бадри Патаркацишвили.
— Ну и как вы пережили эти 90-е?
— Разборок таких сильных не было. А если что — я мог позвать людей, которые могли меня отбить. Даже когда я приходил один, если бы они почувствовали, что я боюсь, наверное, по-другому бы все сложилось. Да, были люди, мафиози, как ты назвал меня, которые разруливали ситуацию и ставили все на свое место. Я не могу сказать, что был бедным человеком, — да, я зарабатывал выше среднего, но у меня не было таких денег, как у рекламщиков или владельцев казино. Но важно было не бояться. И я не боялся.
