— Ирина, вы назвали выставку «Гены творчества». А для вашей семьи что значило имя Марка Шагала?
— Связь с Марком Шагалом была трагична для нашей линии семьи. Моего деда расстреляли после того, как Шагал в 1937-м получил французское гражданство. И мой папа, полугодовалый ребенок, которого назвали в честь художника Марком, стал сыном «врага народа» (деда реабилитировали в 1957-м). Но папа только в 80 лет получил документ о реабилитации своего отца. Я никогда не забуду его горькие слезы. Отец никогда не искал встреч с Марком Шагалом.
— Когда же вы узнали о вашем великом родственнике?
— В десятилетнем возрасте. Представьте: трехкомнатная квартира, маленький городок в Волгоградской области, и бабушка, пройдя через то, что у нее мужа и сына называли «врагами народа», шепотом мне тихо говорит: «Ирочка, я тебе должна открыть большую тайну. Мы родственники Марка Шагала. И папу твоего назвали в его честь. Но только ты об этом никому не говори».
— Как отец воспринял ваше желание заняться живописью?
— Я начала писать картины за год до его смерти. Он успел увидеть мои первые работы. Его слова никогда не забыть: «Настолько мне тяжело было всегда слышать имя — Марк Шагал, но, увидев твои картины, я все-таки понял, что крыло гения тебя как-то задело. А память о погибшем деде должна вдохновлять, чтобы наша линия Шагалов не пропала».
— И вы тоже не искали встреч с Шагалом?
— Нет. Я была знакома с его творчеством, но относилась к нему несколько отстраненно, понимая, что любой интерес к Марку Шагалу будет болезненно воспринят моим отцом. Хотя я уверена, что Шагал даже не знал об этой трагедии. Он ведь был своеобразный человек, вне мира сего: никакие бытовые вещи его не интересовали, только творчество и муза Белла. После ее смерти Шагал был дважды женат, но продолжал писать свою любимую Беллу. Она же погибла в 1944-м от сепсиса, когда они должны были возвращаться из Америки во Францию. Он почти год не мог кисти в руки взять. После смерти папы я тоже не могла писать: подходила к полотну и уходила. Через год на одной своей старой картине решила сделать легкие штришки: обнаженная женщина смотрит вдаль на луну, и вместо луны я начала писать запеленованного ребенка и так сломала себя. Я знаю, что у Шагала было то же самое.
— Вы, как и Шагал, эмигрировали. Почему решили переехать в Израиль?
— В России я была успешная бизнес-вумен, но у меня обнаружили тяжелую форму астмы. Было настолько плохо, что мне дали вторую группу инвалидности, а врачи сказали, что осталось жить год. Я решила, что в пятьдесят уходить рано и переехала в Израиль. И здесь потихоньку начала приходить в себя. Меня поднял климат. Святая земля смогла мне дать не только вторую жизнь, но и второе дыхание. Тринадцать лет я уже здесь и, стуча по дереву, скажу: «Не дождутся!»
— Шагал ведь неоднократно бывал в Израиле. Как относятся там к его наследию?
— На Землю обетованную он приезжал еще до образования государства Израиль и много работ делал на библейские темы. В Кнессете висит его большой гобелен. К нему относятся больше, чем к иконе. В центре Иерусалима сделали площадь Шагала. Есть его дом, где все художники собираются, проводят выставки. Картины Шагала есть в государственном музее в Иерусалиме, больница Хадасса украшена его мозаикой — изумительные работы.
— Вы и сами недавно написали картину «Памяти Шагала».
— Мне подарили его литографию «Букет и рука». Я где-то читала, что его последняя жена Вава (Валентина Бродская — А.Т.) часто просила его: «Пиши цветы, они хорошо уходят». А для него это было мучительно! Вот и эта литография выполнена в не свойственной для Шагала манере и не в присущей для него цветовой гамме. Внимательно присмотревшись, я поняла, что это бунт: его голова повернута в сторону от мольберта, глаза закрыты, и это во время написания картины с букетом! У меня вдруг возникло желание что-то изменить и вернуть Шагала в то время, когда он был счастлив. Я написала его профиль в лавровом венке, как бы говоря: «Ты всё равно король, император над всеми нами»! Молодая девушка на картине — это его Белла, его Муза. Ее летящая фата, как будто соединяет все его любимые образы в единое целое и отсылает нас на его родину — Витебск, улочки которого Шагал изображал всю жизнь. Я надеюсь, что с помощью цвета и символов мне удалось показать его состояние души.
— Ваши картины тоже очень символичны. Наверное, вас часто сравнивают с великим предком?
— С кем меня только не сравнивают. Например, в картине, посвященной 70-летию государства Израиль, мои летящие барашки отсылают к образам великого художника (улыбается). А если серьезно, то, да, у меня нет простых по восприятию картин. В них обязательно присутствует какая-то философская нота, сложное смысловое наполнение. Я хочу, чтобы человек пришел, посмотрел картину, задумался о бытии, а вернувшись, захотел бы осмыслить ее по-новому. Марк Шагал говорил: «Произведение искусства не должно быть понятно. Если все в нем понятно, то с художественной точки зрения обязательно чего-то не хватает». Для меня его слова стали моим кредо. Мне нравится работать с цветом. Люблю фиолетовый, хотя говорят — это цвет одиночества. Меня спрашивают: «Почему ты такая улыбчивая, а у тебя грустные картины?» Да я и сама не знаю.
— От одиночества?
— Возможно. Думаю, что корни моего одиночества из детства. Я родилась в семье двух студентов, и до окончания родителями вузов мы очень бедствовали (у меня не было покупных игрушек, только поделки мамы и бабушек). В магазин ходила уже в три года, а в шесть сама могла затопить печку и сварить борщ, ведь мама и папа учились, а после учебы подрабатывали. Времени на подружек было немного. Папа говорил, что уже с трех лет я умела самостоятельно принимать решения.
— Большинство картин вы пишете пальцами. Как вы пришли к этой технике?
— Я же физик по первому образованию и измеряла энергетику своей руки, как бы ауру. Если у нормального человека в обеих руках энергетическое поле по двадцать сантиметров, то у меня только в левой метр двадцать. Вот какая сила! Поэтому я картины пишу руками. Я, конечно, Фома Неверующий, но иногда диву даешься, как люди могут точно предсказать судьбу. Как-то, будучи в командировке в Ессентуках, я встретила ученицу Джуны — Аиду. Она обладала даром предвидения. К тому времени я была вдова, и когда я к ней вошла, она меня огорошила: «После сорока ты встретишь свою судьбу». Так и случилось: после сорока я встретила замечательного человека. Кстати, его фамилия Марков и многие спрашивают, а ты специально подбирала его по фамилии? Сама фамилия предопределила, что я должна писать картины.
— Вот и Шагалу цыганка нагадала любовь?
— Да и не только любовь. Ему цыганка нагадала, что он умрет в полете. Так и случилось: он умер, поднимаясь в лифте. И во всех его картинах есть летающие образы. Знаете, Шагал подчеркивал: «Я еврейский художник», а в то же время, он писал не только иудейские мотивы, но и христианские сюжеты, был гражданином мира по своей сути, переплетая на картинах страны, людей, время, религии. Что, наверное, нас тоже с ним связывает. Я и Самарканд написала, и Стену Плача, и Кремль, и Нью-Йорк, и Лондон, и Париж. Я тоже стараюсь выйти из этих узких национальных рамок.
— Вы поддерживаете связь с другими родственниками Марка Шагала?
— Да, конечно. Например, с племянницей из Дюссельдорфа. На выставку ко мне приехали все израильские родственники Шагала, и мы сейчас общаемся. Одна из них — известный искусствовед, окончила питерскую Академию искусств, и она меня оценила очень высоко. А вот с так называемым «близким кругом» — «Клубом четырех» я еще не знакома. Сын Шагала Дэвид живет в Бельгии и ведет замкнутый образ жизни. Он пишет книги и музыку. Внучка — флорист в Нью-Йорке. У меня там скоро должна состояться выставка, и мы с ней обязательно встретимся.
— Когда приедете с выставкой в Москву?
— В Москве она запланирована на конец декабря — начало января. Но пока точно неизвестно, где именно она пройдет. И я вынашиваю идеи написать специально для нее несколько московских сюжетов. Один из них уже сформировался — это будет отраженная в луже Спасская башня, и девочка в воде передвигает стрелки. Кроме того, в Испании покажут мое изображение Котельнической набережной, на которой в фужере отражается старый фонарь дореволюционной Москвы.
— А какая ваша любимая картина Шагала?
— «Сара и Абрам». Когда влюбляешься, нельзя объяснить, почему ты любишь человека — это твое и всё. Вот и с этой картиной то же самое: она выражает безмерную любовь, ласку, нежность и трепетность чувств, и в то же время в ней есть недосказанность. Для меня очень значимо, что сегодня в моем доме висят литографии Марка Шагала, с его сумасшедшей энергетикой и правдой жизни. Они не только вдохновляют меня, но и доказывают, что я сумела преодолеть барьер трагического прошлого моей семьи.
