— Быстро летит время?
— Как и у вас, как и у всех людей. Хоть стой, хоть лежи, время бежит неумолимо вперед. Я его замечаю только по сделанным работам, веду отсчет не просто по их количеству, а по качеству.
— Искусство способно изменить жизнь?
— Мало кто теперь задается вопросом, для чего вообще существует искусство. Какое искусство — такая и душа у человека. Какая душа — такой и народ. Искусство — не просто развлечение, а безопасность страны. При помощи антиискусства можно уничтожить целые страны, что и произошло с Европой. Все началось с падения искусства в яму. И вот результат: утрачены ценности, растоптаны критерии, и прежде всего стремление к красоте. Искусство должно пробуждать в человеке все самое светлое и возвышенное, чтобы даже не искушенный в области искусства человек, подходя к картине, смотрел бы на нее как на икону, задумывался о том, человеческая рука это сделала или Всевышний.
У меня не было сомнений в том, на правильном ли я пути в искусстве. Одно мое желание — от работы к работе продвинуться вперед в мастерстве, в глубины изображения темы. Художник — это состояние души, а не тот, кто кистью водит. Если у него внутри нет стремления к красоте, благородству, чистоте, то он и не художник. Это не значит, что надо приукрашать жизнь. Ни в коем случае! Но если уж ты взялся писать одинокую старушку, то должен чувствовать ее горе и одиночество. У творческого человека, в какой бы области искусства он ни работал, должен быть оголенный нерв. Иначе он не прочувствует то, что должен чувствовать перед тем, как начать работу. Тогда при наличии великого мастерства, каким обладали художники в прошлые века, можно передать то, что у тебя в сердце и голове.
«Мне было лет 13, когда мама впервые привела меня в Третьяковскую галерею»
— Неужели ваши художественные пристрастия не менялись?
— Мне было лет 13, когда мама впервые привела меня в Третьяковскую галерею. Я увидел портреты Левицкого, Боровиковского, работы Брюллова, Перова, передвижников. Как сейчас помню, по телу пробежала дрожь. И тогда я задумался о том, как можно из неодухотворенных красок, выдавленных из тюбика, создать жизнь, заключенную в раму. Прежде чем поставить подпись, художник обязан сказать себе: «Я сделал все, что мог». Я за искусство вне моды. Мне нравятся созвучные высказывания Крамского и Левитана о том, что нет таких понятий, как искусство современное или несовременное. Оно либо есть, либо его нет.
— В современном искусстве много пустоты?
— Не могу рассуждать общо, надо рассматривать конкретно. Говоря про современное искусство, чаще всего подразумевают какие-нибудь инсталляции, абракадабру. Когда у человека нет мастерства, он занимается самопиаром, делает что-то смешное и мерзкое, недостойное художника вообще. Джоконде усы пририсовывает, лишь бы о нем заговорили. Сделать имя можно двумя способами. Или при помощи таланта и громадного добровольного труда добиться успеха у зрителя, или заниматься черным пиаром — и это не значит, что тебя будут любить, но твое имя будет на устах. Значит, такими работами в кавычках можно зарабатывать деньги. Сначала делают имя, а потом уже имя стоит денег. Но к искусству это не имеет никакого отношения.
— Хотелось все бросить, не заниматься тем, чем вы занимаетесь?
— Часто просыпаюсь утром, сажусь за работу после завтрака и думаю: люди веселятся, путешествуют, а я как к креслу прибит и другой жизни для себя не вижу. Но не могу иначе. Сразу чувствую пустоту. Если день проведу, ничего не сделав как художник, то становлюсь очень злым на себя. У каждого своя жизненная установка. Не знаю, кто нас запрограммировал, но человеку не вырваться из своей скорлупы. У каждого своя миссия на земле.
— Но ведь это не бремя, не каторга?
— Я и не говорю, что это каторга, но работать в классической манере — адский труд, выдыхаешься полностью, превращаешься в вареную макаронину, думаешь о том, что ведь завтра продолжать… Откуда силы брать? Но наступает завтрашний день — и опять находятся силы. Главное, чтобы в сердце горел огонь желанья. К счастью, у меня он не гаснет.
— Интерес к каким людям остается?
— Приятнее писать человека доброго. Несколько лет назад мне прислали письмо из саратовской глубинки, сообщили о ветеране войны из деревни. В 18 лет эта женщина прожектором освещала вражеские самолеты, а зенитчики их сбивали. Мне прислали ее фотографию. В ее облике, руках (а в них вторая биография человека) отражена вся жизнь. И я туда рванул, пробыл восемь дней. Каждый день приходил в избу этой женщины. Она мне позировала. Это поколение, к сожалению, почти ушло, а были они великими тружениками, на них страна держалась. Живут бедно. Родные их бросают, местные власти тоже. А ведь женщина, которую я рисовал, всю войну прошла, детей вырастила. Глядя в ее глаза, на ее руки, босые и искривленные ступни, трудно было не заплакать.
— Она вас не смущалась?
— Мы сразу нашли общий язык. Я ведь не одну старую женщину нарисовал. Бывало, что стеснялись, рассуждали так: молодая была не нужна, а старая и беззубая зачем-то понадобилась, что-то здесь не так. Да и подружки пугали. Как-то я пришел в назначенное время, а моя героиня из избы убежала.
— Если влиятельный и богатый человек захочет, чтобы вы его нарисовали, а вам это неинтересно, как поступите?
— Дело не в том, какое место человек занимает на социальной лестнице, а насколько он мне интересен. Даже если это отрицательный персонаж. А я таких тоже писал, как и людей, далеких от меня по внутреннему устройству. Но если у него яркий характер, с удовольствием напишу. Я рисовал героев войны, бомжей и нищих. Кого только не писал. Вспоминаю свой первый портрет очень известного человека. Я был студентом Суриковского института и начал серию героических людей. Меня познакомили с Героем Советского Союза, знаменитым полярным летчиком Михаилом Водопьяновым. Его имя гремело по всему миру. При встрече меня мандраж охватил, но портрет я написал. Теперь у нас в галерее есть зал боевой славы «Они сражались за Родину!».
— Это работы к юбилею Победы?
— К юбилеям я никогда никого не пишу. Все делаю только по движению души. В зале боевой славы — те, кто отдал свое здоровье за победу над фашистской Германией. Это актеры Евгений Матвеев, Владимир Этуш, драматург Виктор Розов, врачи, монахи и даже монахиня, которая во время войны была разведчицей в армии Рокоссовского. Есть рядовые солдаты без ног, на тележках. Их много было после войны. Много я написал разведчиков, которые еще живы, по просьбе спецслужб. Помните фильм «Майор Вихрь»? Прототипом главного героя стал легендарный разведчик Алексей Ботян. Ему сейчас 101 год. Он спас Краков от неминуемой гибели. Я написал английского разведчика Джорджа Блейка — он получил 40 лет тюрьмы у себя на родине, но ему помогли сбежать оттуда наши товарищи. Он многое сделал для победы над фашизмом, живет в Москве, ему тоже под 100 лет. Недавно по просьбе руководителя СВР Сергея Нарышкина я написал портрет британского разведчика Кима Филби, передававшего во время войны секретные данные, помогавшего Советскому Союзу победить. На презентацию к нам пришла жена Филби Руфина Ивановна. Я очень волновался, но она портрет приняла и даже заплакала.
Да, и я очень горжусь тем, что, во второй раз придя к нам в галерею, Владимир Путин сказал, что хорошо бы выставку «Они сражались за Родину!» провезти по городам боевой славы, по городам-героям в знак благодарности героям войны и спецслужбам. Президент в нашей книге почетных гостей написал: «С благодарностью и восхищением. Успехов! В.В.Путин». Эта выставка уже побывала в 18 городах, в том числе и в Севастополе, дважды в Волгограде. Ветераны войны на наших выставках плачут у портретов героев войны. Сейчас портреты «Они сражались за Родину!» представлены на Тверском бульваре.
Мы приглашаем будущих защитников Отечества — суворовцев, курсантов академии ФСБ и пограничной академии, проводим для них экскурсии, и в первую очередь в зале боевой славы. На тех, кто воевал, представителях разведки и контрразведки, страна держится. Они приблизили конец войны, а значит, уменьшили число жертв. Этим людям надо при жизни ставить памятники за то, что они берегут Родину. Без них наша страна давно бы взлетела на воздух. Когда начал писать портреты разведчиков и контрразведчиков и узнал то немногое, что рассекречено, я был поражен их каждодневными усилиями по охране нашей Родины. Мы с вами сидим и разговариваем, а в это время разведчики и контрразведчики трудятся день и ночь. Время трудное, много терактов.
— Вы как-то особенно любите разведчиков.
— Мы же послевоенные дети и воспитаны на фильме «Подвиг разведчика». Он долго шел в кинотеатрах. А я дружу с директором СВР, генералом армии Сергеем Николаевичем Лебедевым. Как-то сказал ему: «Сергей Николаевич, так хочется разведчика написать». И он познакомил меня с Героем Советского Союза Геворком Вартаняном и его женой. Они оба были нелегалами, в течение 47 лет работали в разных странах. Он шесть языков знал. Его жена и теперь жива. На Тегеранскую конференцию, где встречались Сталин, Черчилль и Рузвельт, Гитлер отправил сверхсекретный отряд для уничтожения этой тройки. Представляете, что могло бы произойти? Вартаняну было чуть больше 20 лет, когда ему поручили уничтожить немецкий отряд, что он и сделал. Путин провожал этого героя до могилы в знак признания его заслуг. Я написал портреты еще нескольких человек из военной контрразведки, прошедших всю войну, по предложению А.Г.Безверхнего. Я благодарен генералу армии Лебедеву и генерал-полковнику Безверхнему (великим патриотам России), что доверили мне написать портреты разведчиков и контрразведчиков. Благодаря этому я стал глубже смотреть на жизнь. Я бы им ставил памятники при жизни, воспитывал на их подвиге молодое поколение. Иначе мы Россию потеряем! Благодаря этим великим людям живет наша страна, и мы с ней.
Я сделал большую серию священнослужителей, недавно написал главу старообрядческой церкви в России митрополита Корнилия. Очень интересный типаж. Пишу и простых послушниц. Жил в мужском и женском монастырях. Мне интересна эта категория людей.
«Все хотят на портрете быть лучше, чем в жизни»
— Женщины, увидев свой портрет, чаще остаются недовольны, чем мужчины?
— Вот если бы мне сказали, что где-то в глубинке живет такая, как участница войны Любовь Ивановна Клюева, о которой я вам рассказывал, то бросил бы все и помчался к ней. Настолько у них чистые, бесхитростные и отзывчивые сердца! Можно не таясь выплакаться на плече без опасений. Все хотят на портрете быть лучше, чем в жизни. Я понять это могу. Если художник подделывается под портретируемого, приукрашает ради того, чтобы заказчик остался доволен, то это для него падение как художника вниз. Есть знаменитая повесть Гоголя «Портрет», полезная творческим людям. Я ее недавно перечитал. Талантливый художник, которому больше всего хотелось разбогатеть, погиб. Угождая заказчикам, став богатым и известным, он погиб как художник. Можно что-то слегка исправить, если это не убивает природу характера. Иначе на портретах все будут одинаковыми. Я писал известных мужчин. Они тоже хотят лучше выглядеть.
Люблю писать женские портреты. Работа у меня сидячая, поэтому стараюсь чаще гулять по городу. Сколько красивых и выразительных женщин вокруг. Вот идет девушка в рваных джинсах, а я мгновенно ее переодеваю в своем воображении, представляю, какой принцессой она станет, если придумать ей женственный наряд. Было несколько случаев, когда приходили ко мне в мастерскую женщины, и я у них спрашивал: «Есть у вас такое платье?» Сам его рисовал, выбирал ткань и отдавал шить. Некоторые девушки, глядя на портрет, потом говорили, что больше брюк не наденут.
— Любите шик? Некоторые дамы на ваших картинах одеты в бархат.
— Бархат существует тысячу лет, из него всегда шили роскошные наряды. Это же очень красиво, а я всегда выступаю за красоту. Но я писал и бедных стариков совсем в другой одежде. Я встретил музыканта в переходе на Боровицкой. Интеллигентный, добрый, тонкий человек не смог вписаться в новую реальность, пришлось играть на скрипке в переходе. Рядом с ним две собаки, шляпа для милостыни. Я его писал в той одежде, в которой он был, не наряжал. Бомжа я тоже писал в его собственной одежде. Но если вижу нежную, женственную девушку, которая, с моей точки зрения, себя изуродовала, конечно, мне ее хочется нарядить. И дело не в богатстве одежды. Какая-нибудь кофточка в стиле кантри с легкими кружевами может сделать ее совсем другой. Женщина должна быть женственной, а мужчина — мужественным, а не ходить с накрашенными глазками и губками.
— Забирают энергию ваши герои?
— Встречались придирчивые до неприличия люди, но крайне редко. Опять же им хотелось быть лучше. Некоторые рассуждают так, особенно если нет воспитания и культуры: раз я деньги плачу, то и музыку заказываю. Я никогда не иду на поводу, говорю таким людям: «Не хотите — не берите». Есть пара работ, оставшихся у меня. Недовольство выражали, как правило, люди с большим самомнением. Но даже к фотографиям часто придираются, рвут их. Портретируемые часто спрашивают: «А вы сами-то довольны работой?» Но я не бываю полностью доволен. Хожу по этажам галереи, смотрю на свои работы, иногда беру и кое-что исправляю. Я должен видеть свои недостатки, иначе не буду расти от работы к работе.
— Вы самоед?
— Да. И с этим чувством трудно жить. Есть счастливые коллеги, которые говорят: «Приходи, я шедевр создал». А меня все время что-то точит. Но это чувство необходимо, а то недолго в нарцисса превратиться.
— В каком случае вы работаете маслом, а в каком пастелью?
— Выбор происходит в тот момент, когда возникает тема. Некоторые говорят: «Какая пастель нежная». Но она не нежная, если ее не сделаешь такой. Возьмите старых мастеров — Лиотара, Латура, Розальбу Каррьеру. Они виртуозно владели пастелью. Знаменитая «Шоколадница» Лиотара сделана так, что дрожишь, глядя на нее. Я работал когда-то цветными карандашами. Свой автопортрет и натюрморт сделал, когда грузчиком был и только мечтал поступить в институт. Вечерами рисовал и этим спасался, потому что было стыдно перед самим собой, что я грузчик. Свои работы с натуры принес Александру Лактионову. Посмотрев мой автопортрет и натюрморт, он сказал: «Это цветные карандаши? Все хорошо, но у них возможностей меньше, чем у пастели». А я пастелью никогда не работал. В те времена трудно было ее достать, особенно хорошего качества. Да я об этом и не думал. Лактионов подарил мне набор из 220 мелков со своей надписью на коробке. До сих пор она у меня цела и я ею пользуюсь. С той поры я стал работать пастелью. Мне этот материал очень нравится, хотя он трудоемкий. Беда в том, что у нас в стране не найдешь сведений о том, какую технологию применяли старые мастера, на какой поверхности работали. Так что приходится делать все наугад. Раньше Ван Дейк сидел за спиной у великого Рубенса. В девять лет уже помогал ему, наблюдал за его работой. Своих двадцатилетних учеников художник отпускал на свободу. Вот это была преемственность!
«Я на винзаводе грузчиком работал. Уставал так, что ломило все тело»
— Часто вас брали под крыло в начале пути?
— Ну, я принес свои работы Лактионову. Помните его «Письмо с фронта»? А какие у него пастели! Я пришел к нему домой и дрожал от радости, когда он похвалил мои работы. Лактионов посоветовал серьезно учиться, бросить работу грузчика и не губить себя. Он не поверил, что это я написал маленькие головки карандашом. Они сыграли определенную роль в моем будущем. Их показали академикам Щербакову и Грицаю, президенту Академии художеств Владимиру Серову.
— Сколько лет вам было?
— Двадцать. Я работал грузчиком на мебельной фабрике. А все эти академики учились когда-то у Исаака Бродского, который в свою очередь был учеником Репина. После революции по личному распоряжению Ленина Бродского назначили президентом Академии художеств. У него было право брать талантливых людей посредине учебного года без экзаменов. И это правильно. Серов мне тоже предложил бросить работу, а я тогда уже на винзаводе на проспекте Мира трудился. Уставал так, что ломило все тело. Рисовать я мог только по выходным. Серов меня взял натурщиком. Если он писал жанровые вещи, просил: «Постой тут, мне рука твоя нужна». Или шея. После этого я рисовал гипсы, а он подходил и подсказывал, дал слово, что я поступлю в институт. К тому времени я уже дважды не поступал, мне ставили тройки. Серов в 57 лет был болен сердцем и завещал меня скульптору Томскому, о чем я узнал позднее. Он сказал: «Меня скоро не будет. Побеспокойся о Саше». Томского избрали президентом Академии художеств. Одновременно он был на общественных началах ректором Суриковского института. Вызвал меня к себе, велел написать заявление. Так я стал студентом. Вот такие люди взяли меня под крыло.
— Почему пошли в грузчики?
— Мы жили настолько бедно, что даже стыдно об этом вспоминать. Я рос без отца. В нашей семье было две бабушки, мама, мои брат с сестрой. Настал момент, когда стало неловко садиться за стол, не внеся свою лепту. Хотелось помочь близким. Они были плохо одеты, жили в долг. Профессии у меня никакой не было. Я пошел в школу рабочей молодежи, а там можно было учиться, только работая. Я родился в Лиховом переулке, потом мы переехали на Сущевский вал, где в 13-метровой комнатке в коммуналке все и ютились. Рядом была швейная фабрика. Пошел туда работать. Кем я мог быть? Только подсобным рабочим, таскать тяжелые тюки. Оттуда подался на мебельную фабрику на Сущевском валу. Такие тяжести таскал! Возвращался домой — есть нечего. Так, что-нибудь перекусишь. Спать хочется, потому что весь рабочий день на улице бревна грузил и подавал в цехи. Если лечь и подремать, то все. Поэтому садился за мольберт минут на сорок и приходил в себя, чтобы не заснуть, а потом рисовал. Этим себя спас. Другого выхода не было. Потом на винном заводе работал, получал 70 рублей в месяц. Все матери отдавал. Один богомаз взял меня в церковь, и мне там иногда давали заказы — иконку отреставрировать, еще что-то сделать. В 1974 году я окончил институт и написал портрет матери.
— Жизнь художника предполагает одиночество?
— Это смотря какого художника. У Моцарта даже в том, что написано в мажоре, везде лейтмотивом проходит грусть. То же самое касается Баха, Вивальди, Чайковского. Откуда эта грусть? У Моцарта были жена и шестеро детей, но ему по жизни не везло, как и подавляющему большинству больших художников, которые не встретили ту единственную женщину, которая бы это чувство одиночества, ощущение зыбкости жизни разделила. А они его остро ощущали, страдали, и все это в музыке отразилось. Так же и в картинах. Биография художника не в том, что он говорит. Надо посмотреть и послушать его работы. Все там. Я даже боюсь один слушать «Адажио» Альбинони — сердце разорвется. Какое же надо было иметь страдание в душе, чтобы написать такое сочинение?!
— Какое время стало самым благодатным для вас?
— Разные были времена. Все на 99 процентов зависит от состояния души. Когда тебя что-то тревожит, разъедает изнутри, кто-то советует: уйди в работу и забудься. Но я не могу забыться. Были тяжелые времена. У меня погибла дочь. Думал, что вообще не буду работать. Помню, пришел тогда к председателю Государственной думы Геннадию Николаевичу Селезневу. Лучшие свои работы я оставлял у себя, а тут сказал, что хочу все, что у меня есть, отдать безвозмездно государству. Единственное, что мне нужно для этого, — помещение. «Поступок твой и желание благородны, но самостоятельно я решить этот вопрос не могу. Вынесу его на пленарное заседание Государственной думы», — ответил Селезнев. Через неделю он мне сообщил, что единогласно принято решение о создании государственной картинной галереи, которая будет носить мое имя, учитывая любовь народа к моему искусству и его воспитательную роль для души человека, и выделить под эти цели особняк в центре города. «Твое искусство несет в себе воспитательную функцию» — это слова Селезнева. Не мне лично, а под мои картины был выделен особняк в центре города, быстро сделан косметический ремонт, и 31 мая 1997 года состоялось открытие Московской государственной картинной галереи народного художника СССР А.Шилова. Там я и сказал московским властям и гостям, что все, за что мне не стыдно, буду передавать людям. Я уже передал государству в дар свои живописные и графические работы. В общей сложности за 20 лет работы галереи их набралось более 1260.
— А работаете где — в Москве или в селе Уборы?
— Я туда на выходные дни выезжаю. Дурака не валяю. Стараюсь работать каждый день. Не могу сидеть и в небо смотреть. Пишу пейзажи и натюрморты.
— У вас там мастерская?
— У меня есть дом, а наверху я оборудовал мастерскую. Но что такое мастерская? Мольберт, краски да несколько античных гипсовых слепков.
— Вам важны внешние впечатления?
— Конечно. Раз в год стараюсь выехать в Италию, погулять по Риму, Венеции, Флоренции, маленьким городкам. Это самая моя любимая страна после России. Вся красота оттуда. Я и в Москве люблю бродить по старым улицам, где сохранилось лицо города. Идешь по арбатским переулкам, встретишь старушку, хотя ее так и назвать нельзя. Я таких глаз у молодых не вижу. Столько в них восторга, доброты и искренности. Какие у них воспитание, походка, манера говорить, какой язык красивый. Сейчас ведь молодые девушки и парни разговаривают междометиями и матом.
— Как отметите юбилей?
— Я это не люблю, но со своим коллективом все праздники отмечаю. Устраиваем застолье, танцуем.
— Люди подолгу у вас работают?
— Сейчас всюду дефицит кадров. Причина одна — внутреннее опустошение. Как только человек заходит, все уже видно. Если у него торчат серьги в носу или губах и он в татуировках, нельзя с ним работать. Все-таки у нас художественная галерея. Хочется, чтобы был контингент определенный.
— Вы предъявляете к людям высокие требования?
— Всех под себя не подберешь, но какие-то правила приличия, образование, манера поведения должны присутствовать. К нам же приходят самые разные люди.
— А как же своеобразие?
— Оно же не в татуировке на шее или серьге в носу проявляется. Это не оригинально. Таких миллионы в мире. А потом, я ретроград. Для меня мода — понятие относительное. В человеке должны быть постоянные величины.
— Достоинство?
— Обязательно. А также культура поведения. Культура во многом зависит от образования. Но я встречал самых простых людей, в которых столько интеллигентности, доброты, всепрощения…
— Обидно, когда люди вас не понимают?
— Это любому человеку обидно. Хотя почему тебя кто-то должен понимать? Каждый по-своему скроен и воспитан. Ведь понимают сердцем, а оно не у всех есть. В основном — насос, который перекачивает кровь. А сердце и душа есть далеко не у всех. Одному для общения нужны преданность и честность. Другой проще на все смотрит. В искусство должны идти только те люди, которые без него не могут жить.
— Что хотите непременно сделать?
— Написать Мадонну с младенцем, материнство. Давно об этом думаю, но пока не нашел подходящую модель — реальную женщину, молодую, женственную.
— Современную?
— Не люблю это слово. Прошу меня понять. Просто женщину. Настоящую маму. Когда она смотрит на ребенка, у нее все светится изнутри. Даже если женщина некрасива внешне, ее за это нельзя осуждать. Даже подло. Она родилась такой, какой ее сделали папа и мама. Но любая женщина становится одухотворенной и нежной, когда смотрит на свое дитя. Если встречу такую женщину, то все брошу и буду писать.
