— Многие критики отмечали кинематографичность книги «Зулейха открывает глаза». Насколько кинематограф повлиял на текст вашего первого романа и нового произведения «Дети мои»?
— Конечно, роман «Зулейха открывает глаза» написан по законам кино, и история родилась сначала как сценарий полнометражного фильма. Я написала этот текст как учебную работу на первом курсе Московской школы кино, где училась. И позже развернула в романный текст. Поэтому жесткая кинематографическая структура и монтаж видны в книге. Что же касается второго романа — «Дети мои», то сначала я пыталась решить историю о сельском учителе в поволжской колонии тоже средствами кино. У меня есть шесть разных синопсисов этой истории, но уже в шестом я пришла к фигуре сельского учителя, а до этого там были и татарский мальчик, который попадает в семью немцев Поволжья, и немецкая девочка, в семью которой попадает татарский подкидыш. Однако в случае со вторым романом подход через кинематограф не сработал — выбранные кино ключи не открывают двери в новый текст. В итоге я отказалась от кинематографических решений и писала роман «Дети мои» с самого начала как литературный текст. И самое сложное — сочетать драматургическую структуру с историческими событиями.
— Значит, Алексею Учителю, который собирается экранизировать ваш новый роман, будет сложно?
— Пока можно лишь утверждать, что он захотел снять фильм по моей книге. Если бы я знала, как сделать такой фильм идеальным, — писала бы сценарий. Здесь я, как и с первым романом, готова принять какое-то посильное участие, но главный мой интерес сейчас — это третий роман. Я уже потихоньку перехожу к новой истории, и она будет определять мою жизнь в ближайшие два-три года.
— В ваших романах трагические события выдергивают героев из унылой реальности и делают личностями. Где грань между суровой эпохой и человеческим счастьем?
— Я с самого начала осознавала и прямо прописывала у себя в дневнике такую задачу: написать о тяжелом материале, но не тягостно, и показать, высветить то зерно счастья, которое может быть спрятано в огромном горе. В случае с Зулейхой речь именно об этом. Роман о том, как в трагедии может скрываться зерно будущего счастья и прорастать. В случае с романом «Дети мои» и историей сельского учителя немецкой словесности я говорила о том, как большая история превращает маленького человека в героя. Наверное, я также пыталась найти зерна счастья, спрятанные в этих трагических событиях.
— А как для себя вы определили это счастье?
— Затруднюсь ответить. Если брать, к примеру, мемуарную литературу о двадцатых-тридцатых годах, очень мало мы найдем в ней слова «счастье». Это я, как автор, позволила себе прорастить эти горстки маленького счастья. На самом деле те трагедии, которые происходили, ломали людей, и речь о счастье часто не шла. Речь шла просто о жизни и смерти, не более того.
— Тогда каким образом в романе «Дети мои» появляются сказки и сюжет исторический переплетается с фантастическим?
— Я бы скорее сказала, мифологическим, потому что многие события в романе вдохновлены немецкими сказками и легендами. А для меня немецкая сказка — способ поговорить о советской сказке, которая, как многим в середине 1920‑х годов казалось, сбывается, а затем выяснилось, что не сбывается или сбывается очень извращенным и жестоким способом. Поэтому во второй части книги сказки сбываются жестоко, ужасно и кроваво. И германская сказка становится главной метафорой текста.
Сказки происходят в жизни главного героя, мифология творится вокруг него. Якоб Бах — учитель немецкой словесности, который любит национальную поэзию и фольклор. История подводит его к тому, что он начинает продавать сказки, вернее, покупать на них молоко для своей новорожденной дочери. Сказки, таким образом, обмениваются на молоко для ребенка и дают девочке жизнь. Благодаря богатому воображению Баха он узнает в реалиях ранних советских лет сюжеты, эпизоды, детали немецких сказок. Например, ему кажется, что пшеница колосится так сочно, пышно и богато, потому что под колхозными полями гномы куют свое золото. Он даже хотел проверить это, но был проклят пионерским контролем. Герой представляет, что бобы на колхозных полях вырастают практически до неба, как это было в одной из немецких сказок. Он воображает, что пионерский вожатый, уводящий с собой детей по степи, — это Гаммельнский крысолов, ведущий за собой детей на смерть. И таких отсылок в романе очень много. Эти две жизни, два параллельных мира: мрачный, суровый ранних советских лет и мрачный, суровый мир немецкой сказки сплавлены воедино, а читатель может решить, какая сказка страшнее.
— Как проходила работа над романом «Дети мои»?
— Я очень тщательно готовилась. Я так боялась написать что-нибудь не то, не будучи сама немкой, что изучала материал очень внимательно. Я, конечно, много читала мемуаров поволжских немцев — тех, кто жил тогда в дореволюционном Поволжье, а потом эмигрировал. Читала их мемуарные книги на немецком, выписывая их из иностранных библиотек — у нас этих книг просто нет. Изучала научные труды историков, специализирующихся на немцах Поволжья, в частности профессора Аркадия Адольфовича Германа, который занимается всю жизнь поволжскими немцами. Позже он читал рукопись как эксперт. Конечно, я ездила на место в Саратовскую область, ходила в музеи, смотрела, приближалась к предметам, которыми пользовались поволжские немцы, пытаясь через вещность приблизиться немножко к ним. В итоге возникли три взгляда. Взгляд сверху — историка на происходившее. Взгляд изнутри — тех, кто сам это прошел, попытка ощутить, почувствовать тему. Ну и взгляд на вещи — со стороны.
— А какую самую интересную историческую находку вы обнаружили, готовясь к роману?
— Главной находкой я бы назвала фильм «Мартин Вагнер» или «Ковер Стеньки Разина». Его сняли на студии «Немкино» в 1927 году. Это игровой фильм, но в нем задействовано, по-моему, всего три профессиональных актера, а все остальные роли исполняют сами поволжские немцы. Немой фильм рассказывает о том, как коллективизация приходит в немецкую колонию. И в этой картине можно все прекрасно рассмотреть: лица поволжских немцев, их дома, дворы, одежду. Я этот фильм многократно смотрела и черпала оттуда не только вдохновение, но и персонажей моей книги. Например, образ приезжего коммуниста, горбуна Гофмана, подсмотрен мной именно в «Мартине Вагнере», где эту роль играет поволжский немец — маленький обаятельный горбун с живым красивым лицом и огромными глазами. Еще одно открытие, которое тоже мне помогло, — живопись Якова Вебера. Этот художник, поволжский немец, писал очень много картин до революции, и большую часть после, можно сказать, такой советско-немецкий художник. Картины выставлены в Энгельсском краеведческом музее.
— Название романа «Дети мои» отсылает к словам Екатерины II, которыми она поприветствовала первых немецких поселенцев. Не заложена ли здесь метафора отношения государства к человеку как к ребенку?
— Несомненно. Роман «Дети мои», можно сказать, о двух отцах. С одной стороны, главный герой Якоб Иванович Бах и его дети, приемные дети, а с другой — российское государство в лице сначала Екатерины и позже Иосифа Сталина, которые точно так же имеют отношение к народам, населяющим страну. И слова «дети мои», которые кричит Екатерина первым немецким поселенцам, — это, в общем, слова государства, обращенные к прибывающему народу, который только-только приехал и хочет стать частью России. Можно сказать, что российские немцы — это такой народ-сирота, потому что они приехали в Россию в поисках новой родины, нового счастья, нового отца-государства, но в итоге так его и не нашли.
