История создания «Кандида» необычна. Задуманная в начале 50 х годов драматургом Лилиан Хеллман как сатирическая аллюзия на маккартизм, работа Леонарда Бернстайна и чуть ли не толпы либреттистов, адаптирующих смешной, абсурдистский, сам по себе пародийный сюжет Вольтера, длилась вплоть до 80 х годов. За это время партитура и либретто менялись до неузнаваемости, обиженная Лилиан Хеллман вовсе оказалась не у дел, а в команде появлялись все новые люди, включая очень мощных: таких как Джон Уэллс, Стивен Сондхайм и Харольд Принс.
Самыми известными продуктами стали бродвейский мюзикл в камерной постановке Харольда Принса, принесший ему премию «Тони», а затем переработка его в «оперный вариант» конца 80 х — начала 90 х на Бродвее. Знаменита также постановка Роберта Карсена 2006 года в парижском Le Chatelet, где режиссер перенес действие в современную Америку. Но самым мощным воплощением «Кандида», разумеется, стало авторское концертное исполнение Леонардом Бернстайном в лондонском Барбикан-центре с поистине выдающимися солистами. Запись находится в открытом доступе, а потому все, кто хочет понять, что там за музыка и текст, могут это сделать без всякого труда.
Большой театр взял за основу именно этот нотный материал. Сделали перевод (Екатерина Бабурина). Спектакль идет на двух языках: все музыкальные номера исполняются на английском, комментарии, рассказывающие сюжет, — на русском. Перевод вполне адекватен. Резануло только слово «чесать», которое произносит Старуха и сам Кандид, в значении «бежать, валить, схиливать». И можно было бы не обращать на него внимания — жаргонные словечки вполне вписываются в стебную, полную абсурдных поворотов, характерных для пародируемого Вольтером плутовского романа, вербальную стихию «Кандида», если бы зрители не начали массово уходить — «чесать» — после первого действия.
Конечно, можно сказать, что российский зритель не готов к восприятию подобного материала. Стилистика Бернстайна тяжка для общества, в котором совершенно не «катит» джаз, тяжело адаптируется бродвейский мюзикл, полностью забыт рок. Которого, впрочем, никогда и не было. Население, поголовно слушающее русский шансон, еще можно заставить воспринимать классическую итальянскую и русскую оперу или венскую оперетту. Но вот эту американскую мажорную пандиатонику, с кварто-квинтовыми вертикалями, переменными метрами и синкопированными ритмами да еще в сочетании с английским языком… Нет, товарищи, это уже слишком.
И все-таки не в этом дело. Практика показывает, что настоящее владение какой-то экзотической традицией способно вызвать восторг даже у тех, кто с ней незнаком. Лет двадцать назад была свидетелем сумасшедшей реакции на нью-йоркское шоу «Госпел в Колоне» на Чеховском фестивале. Увы, с «Кандидом» такого не произошло. Даже иностранцы (рядом со мной сидела группа американцев, для которых подобный материал уж точно не экзотика) не были захвачены тем, что видели, и — самое главное — тем, что слышали.
Полное впечатление, что команда певцов, оркестр и даже дирижер Туган Сохиев играли и пели чужую, если не сказать чуждую им музыку, которая была для них трудна и малоинтересна. Академическим певцам никто даже не подсказал, что здесь уместна опереточная подача музыкального текста. Что слова надо артикулировать внятно. Что актерская игра — это не буффонное жонглирование оторванной рукой убитой Кунигунды в арии Кандида, а умение переключаться с комического образа на лирический. Лирика вовсе оказалась убитой в этом прочтении, что неверно: да, это пародия, ирония, юмор, сатира. Но Бернстайн тем и силен, что внутри сатиры кроются искренние чувства, надежды, желание любить. А иначе будет мертво и скучно. Вот и оказалось мертво и скучно.
Постановочные решения талантливого Алексея Франдетти, который умеет удивить, впечатлить, эмоционально «нагрузить», здесь оказались банальными и даже «капустными». Видеопроекция, призванная выполнить функцию сценографии, что само по себе уже выглядит весьма провинциально, статична: картинка на гигантском экране устанавливается на каждый номер и, несмотря на незатейливую анимацию, начинает усыплять уже секунд через пятнадцать. Хористы, сидящие на скамьях лекционного зала, периодически чем-то машут и что-то выкрикивают. Но лучше, если бы они пели более стройно и ритмично.
О солистах умолчу. Думаю, что это хорошие певцы, которым просто не объяснили, что здесь нужно делать. Так что же их обижать? Отмечу лишь исполнителя ролей Рассказчика/Панглоса/Мартена — Петра Маркина, которому удалось найти точную интонацию для своих образов. На высоте был Марат Гали, также исполнивший три разнохарактерные роли. Самые приятные впечатления от вокала оставил Иван Максимейко. Остальным, включая главных героев, явно не хватило понимания жанра, стиля и духа этой музыки. Оркестру тоже не удалось передать блеск, легкость, стремительность, необычную лирику партитуры Бернстайна. Вероятно, сложные тексты Рихарда Штрауса или Альбана Берга российским музыкантам освоить проще, чем эту чисто американскую радостную, бродвейско-голливудскую эстетику. А потому «Кандид» завис, не достигнув цели и не обретя того «оптимизма», над которым смеялись и к которому стремились и Вольтер, и Бернстайн.
