Он успешно сочетает балет со спортом, но не может найти баланс между жизнью и сценой: истории его героев вторгаются в личную жизнь, а пережитое в жизни вырывается на сцене потрясающей достоверностью образов и актерской игры… В хореографию Эйфмана этот артист влюбился с первого взгляда, когда увидел его спектакль «Русский Гамлет» во время гастролей труппы Эйфмана в Новосибирском театре оперы и балета. И прощай карьера классического танцовщика…
— Вспоминается такой случай: когда Борис Яковлевич ставил в Большом театре балет «Русский Гамлет», многие солисты Большого побежали от него отказываться. Считалось, что это что-то за пределами человеческих возможностей и большая травмоопасность. Когда ты ушел из классики к Эйфману, у тебя были подобные опасения?
— Действительно, «Русский Гамлет» — сложный для исполнения балет. Танцевать хореографию Бориса Эйфмана вообще очень непросто. Особенно первое время, когда тело еще привыкает ко всем изломам и скруткам. Классика — очень логичная и предсказуемая по своей природе. А Борис Яковлевич стремится достигнуть эмоционального накала с помощью экспрессивной и неожиданной пластики. Но человек адаптируется ко всему, просто нужно время. В процессе спектакля ты получаешь колоссальное удовольствие. Роли в репертуаре театра Эйфмана — невероятно интересные, разноплановые. На протяжении представления твой герой трансформируется, открывает в себе новые грани. Помню, когда я отправился с труппой на первые гастроли, еще будучи артистом кордебалета, то заметил: мне не скучно танцевать один и тот же спектакль. Ты чувствуешь отдачу зрителей, их восторг. Это необыкновенно вдохновляет.
«Спортивные испытания выводят из зоны комфорта и многому учат меня как артиста»
— Я знаю, на гастролях вы подряд можете танцевать много спектаклей. Такой нагрузки нет ни в одной труппе в мире. Силы физической как на это все тебе хватает?
— Я тренируюсь, привыкаю к нагрузкам. Мне очень помогает плавание. Я плаваю марафоны, 10–25 километров, в открытой воде. Даже занял второе место в одном из них. Стараюсь заниматься каждый вечер.
— Как же ты успеваешь?
— Мой спортивный клуб работает до 12 ночи, поэтому всегда есть возможность заглянуть туда после вечерней репетиции. Плавание повышает выносливость, улучшает дыхание, что очень важно для артиста. Кроме того, вода, ее мягкое сопротивление учат тебя по-новому ощущать свое тело.
— Спортивные соревнования помимо балетов и при такой нагрузке! Вот удивил так удивил!
— Я даже ездил в Венгрию на чемпионат мира по плаванию. Плыл три километра в открытой воде.
— А что, среди любителей есть чемпионаты мира?
— Да, но это был очень серьезный уровень — Masters. Существует Международная ассоциация плавания, FINA. Как FIFA, только в сфере водных видов спорта. Под эгидой FINA проводятся различные состязания, и в них участвует немало бывших профессиональных спортсменов. Соревнования как наркотик: если ты однажды проникся их драйвом, то уже трудно представить без него свою жизнь.
— А как же ты с ними можешь соревноваться?
— Могу, но для этого я должен быть зачислен в спортивный клуб.
— Ты зачислен?
— Да, в тот клуб, в котором тренируюсь. Он входит в международную ассоциацию, поэтому я могу даже выступать за свою страну.
— Потрясающе! То есть во время отпуска ты еще и заплывы совершаешь? Тебе мало балетных нагрузок?
— Во время театрального сезона очень сложно вырваться. Я с трудом совмещаю марафоны с работой. Были периоды, когда на следующий день после заплыва приходилось танцевать спектакль.
— Как? Невероятно!!!
— Физически это тяжело. Но спортивные испытания, выводящие нас из зоны комфорта, не только закаливают, но и многому учат меня как артиста.
— А кроме плавания у тебя на что-то времени еще хватает?
— Да. Я также бегаю марафоны.
— Обалдеть!
— Я даже участвовал в марафонах в Москве. У вас же каждый год проводится самый массовый в России старт. По столице бегут 22 тысячи человек — настоящий праздник.
— Эйфман в курсе твоей насыщенной спортивной жизни помимо балета? Он знает вообще о твоих подвигах вне рабочего времени?
— Про плавание знает, про забеги я особо не распространяюсь. Иногда выкладываю фото в Фейсбуке, в основном с водных соревнований.
— А это не вредно для артиста балета?
— По поводу бега есть определенные сомнения. Мышцы забиваются, ноги становятся более жесткими, пластика теряется. А вода приносит только пользу. Вообще я увлекаюсь триатлоном, который объединяет плавание, бег и езду на велосипеде. В Санкт-Петербурге некоторое время назад проходили незабываемые соревнования. Сначала мы плыли вокруг Петропавловской крепости, затем ехали 40 километров на велосипедах до Сестрорецка, и уже там начинался забег. Под конец я просто не чувствовал ног. И все же смог одолеть дистанцию — помогло увлечение разными видами спорта.
— При таких нагрузках тебе допинг нужен? Я знаю, что в балете, чтоб придать себе сил, кто-то его употребляет в том или ином виде.
— Я прошел и через увлечение энергетиками — пил их чуть ли не перед каждым спектаклем. Потом понял, что врежу себе. Сейчас употребляю изотонические напитки, но это спортивное питание, а не допинг.
— Ты придерживаешься спортивной диеты?
— Спортивная диета, по сути, грамотное сбалансированное питание. Одно время я старался полностью отказаться от мяса. Знаю, что некоторые спортсмены не употребляют в пищу рыбу, молочные продукты — только свежие овощи, фрукты и орехи. Я сам сейчас ем все, только в мясе себя ограничиваю, оно все-таки тяжелит. Специальных диет не соблюдаю. Иногда практикую пятидневное голодание. Там позволяется вода с лимоном и кленовым сиропом.
— В это время ты не танцевал, когда голодал? Или танцевал?
— Танцевал, конечно. Поначалу чувствовал необыкновенную легкость, прилив энергии, а потом было тяжко.
— И насколько часто ты так чистишь свой организм?
— Где-то раз в полгода. Такая практика очень помогает и даже развивает духовно. Сегодня мы порой возводим еду в культ, становимся зависимыми от удовольствия, получаемого от нее. А это неправильно. Нужно бороться с чревоугодием, уметь сказать себе нет. Я вот не могу без сладкого. Однако если хочешь открыть в себе новые качества, необходимо уметь преодолеть собственные слабости.
«С нынешним премьером Большого театра Семеном Чудиным мы постоянно выясняли отношения, кто из нас первый…»
— Окей, спорт, я понял. Но у вас, особенно и именно в театре Эйфмана, такой интеллектуальный вид искусства! Вот классический танцовщик может в своей партии в «Лебедином озере» повторять, не задумываясь, движения, а тебе приходится думать над ролью. Ведь у вас настоящий драматический театр в балете. Вы танцуете «Анну Каренину» Толстого, «Братьев Карамазовых» Достоевского… Надо прочувствовать образ Родена, посмотреть его творения, на выставку сходить… И этого ведь тоже требует твоя профессия! На все это время после спорта остается?
— Удивительно, но, когда ты готовишь новую партию, нужная информация сама тебя находит. В прошлом году мы выпускали премьеру «Русского Гамлета», где я танцую царевича Павла. Однажды после репетиции я зашел в кафе и увидел там полку с книгами. Наугад взял одну из них. Мне попалось издание о взаимосвязи почерка человека и свойств его натуры. Я начал листать книгу, и первым примером, который бросился в глаза, был образец почерка Павла I. Автор подробно объяснял, что начертание одних букв говорит о скрытности императора, а других — о его застенчивости и зажатости. Мистическое совпадение. Я также посещал Гатчинский дворец, резиденцию Павла, случайно там оказался после очередных соревнований, которые проходили в Гатчине, слушал потрясающую экскурсию. А за пару недель до премьеры меня и других солистов, занятых в «Русском Гамлете», пригласили в Михайловский замок. Мы осмотрели помещение, где находилась спальня, ставшая местом убийства императора. От погружения в историческую атмосферу, от осознания реальности произошедшего меня буквально начало трясти. Если, обращаясь к литературному персонажу, артист может осмысливать его по-своему, то при работе над образом исторического деятеля нужно отталкиваться от фактов. Я по крайней мере придерживаюсь такой методики.
— Как ты в балет попал?
— Я жил в Новосибирске, до третьего класса учился в обычной школе. Когда мне было десять лет, подруга родителей повела свою дочку проверяться в хореографическое училище. Меня за компанию взяли на просмотр. Обычная история.
— Ну обычно заканчивается такая история так: ее не взяли, тебя взяли…
— Так и было. Потому что парней в училищах всегда не хватает.
— А ты родился в Новосибирске?
— Нет, в Волгограде. Папа был военным, и его направили в Сибирский военный округ по распределению.
— А чем занимается твоя мама?
— Мама у меня учительница биологии. Сейчас она работает воспитателем в Академии танца Бориса Эйфмана.
— То есть она тоже переселилась в Санкт-Петербург, вы вместе?
— Да. Папа умер пять лет назад. Он служил в инженерных войсках, сапером. Воевал в Афганистане, где сумел вывести по минным полям свой взвод. Был награжден орденом Красной Звезды.
— Он не возражал, когда мама тебя в балет отдавала?
— Наоборот, был только за. Видимо, на войне насмотрелся всякого и хотел, чтоб у сына жизнь сложилась иначе. Для меня он всегда будет примером. Я ни разу не слышал от него ни одного ругательства, хотя армию сложно представить без крепкого слова. Когда педагог в училище говорил, что нужно укрепить спину, папа со мной занимался, показывал упражнения. Где-то классе в пятом я поймал себя на мысли, что балет мне нравится и я получаю от него удовольствие. И тогда началась совсем другая работа — вдумчивая и с анализом своих недостатков.
— А до училища ты чем-то еще занимался?
— Я ходил в детский хор при оперном театре. Мы были задействованы не только в операх, но и в балетных спектаклях. Например, в «Щелкунчике». Тогда, признаться, меня больше околдовывал оркестр, а не балет. Мой голос был далеко не лучшим, но в хоре это не так заметно. Никогда не забуду, как мы участвовали в «Борисе Годунове». Четыре часа ждали, чтоб выйти на сцену и изобразить попрошаек, отбирающих копеечку у юродивого! И все равно мне очень нравилась театральная атмосфера. Так что уже тогда я заболел сценой. К тому же занятия в хоре добавили мне музыкальности и чувства ритма… А танцевать я даже не планировал. Когда меня отобрали в училище, я сказал: «Ну и что, все равно не пойду туда!». Мама начала меня разубеждать и уговаривала позаниматься хотя бы полгода, на протяжении которых обычно происходит отсев.
— Но ты старался первые полгода? Вот Денис Родькин мне рассказывал, что мечтал, чтоб его отчислили, и даже прогуливал для этого!
— Нет, я старался. Не хотелось быть последним. Здоровая конкуренция в балете очень важна. Я благодарен судьбе за то, что учился в одном классе с нынешним премьером Большого театра Семеном Чудиным. Мы с ним постоянно соревновались, выясняя, кто из нас первый.
— Вы ссорились из-за такого соперничества?
— Нет, не ссорились. Мы дружили. У нас в принципе был очень сплоченный класс. В последний год мы сначала занимались в театре, а потом шли в училище. И по дороге постоянно попадали в различные истории. Педагоги нас, разумеется, отчитывали, но пережитые приключения делали класс еще дружнее.
— В балетных театрах мы знаем много интриг. У вас в театре есть конкуренция? Ты говоришь, она необходима…
— Есть. Но она честная. Все интриги Борис Яковлевич пресекает на корню. Он сам решает, кто какие партии будет танцевать. Ты можешь повлиять на его выбор только своей работоспособностью и самоотдачей, и ничем иным.
— Я почему заговорил про конкуренцию… А ты понимаешь, что ты в театре сейчас самый первый, самый главный — после Эйфмана, разумеется, — и просто везде. Во всех главных ролях. Во всех фильмах-балетах, которые Эйфман снимает. То есть самим своим существованием ты многим артистам как бы немного мешаешь. Вот мне жаловались, что, когда Полунин танцевал в театре Станиславского, то никто не мог ничего танцевать, потому что все танцевал Полунин.
— Да, я понимаю. Мне самому повезло. Я пришел в театр в период смены поколений. Уходили легендарные солисты 1990‑х — Альберт Галичанин, Игорь Марков, Юрий Ананян… И я попал в новый поток. Бесспорно: чтоб артист развивался, ему нужно танцевать. Профессионально расти можно только на сцене. Тем не менее я для себя однажды решил: в театре есть художественный руководитель и всегда будет так, как он скажет. Для меня главное — выполнять свою работу как можно более качественно. Трудиться на благо театра. Важно быть честным перед самим собой. Я не обманываю себя и если работаю, то выкладываюсь до конца. Если что-то не получилось, значит, я не был готов.
Для погружения в образ Чайковского пришлось надевать кислородную маску…
— Как ты попал к Эйфману?
— В Новосибирске я увидел «Русского Гамлета» и был потрясен. К тому времени я работал в кордебалете Новосибирского театра оперы и балета. Но кордебалет, мягко говоря, не то, о чем ты мечтаешь в училище. Станцевав на гастролях десять «Щелкунчиков», я понял, что устал от классики. Мне чего-то не хватало. Я посетил спектакль Эйфмана и был поражен фантазией хореографа и самоотдачей его артистов. Танцуя, они по-настоящему кайфовали. Так я открыл для себя совершенно иной балетный театр. Первое представление «Русского Гамлета» я смотрел из зала, второе — из-за кулис. Даже не знаю, что мне понравилось больше. Стоя за сценой, я увидел всю внутреннюю кухню: как артисты выбегают все в поту, как спешно переодеваются перед выходом… Это такая динамика! Потом прошло еще полгода, за которые я станцевал Голубую птицу в «Спящей красавице».
— Голубая птица была первой твоей балетной партией?
— Я тогда сильно подвернул ногу, причем за неделю до выхода на сцену. Восстановился и опять стал готовиться. Пригласил на спектакль всех знакомых. Я должен был выйти в третьем акте. Во время представления моя партнерша внезапно заявляет, что плохо себя чувствует. Замены ей не было. Я предложил: давай я станцую только свою вариацию. Мы переговорили с дирижером, все ему объяснили. В итоге вышли с партнершей в антре, потом моя вариация и общая кода. Никогда не забуду 45 секунд этого позора. Мне было стыдно подходить к друзьям. Хотя выступил я вроде бы нормально. Мне говорили: хорошо ты станцевал, только очень мало.
— В общем, после такого позора ты решил переходить к Эйфману. Ты, наверное, быстро стал выдвигаться?
— Полтора года я был артистом кордебалета. Но первую сольную роль станцевал ровно через год после начала работы в труппе. Мы гастролировали в Мехико с «Чайковским», и мне доверили партию Двойника. Город находится на высоте двух с лишним километров над уровнем моря, воздух разрежен. Даже когда я просто поднимался по лестнице, начиналась одышка. Мышцы из-за недостатка кислорода переставали слушаться. В театре прямо за кулисами стояли кислородные баллоны. Танцевать было немыслимо трудно. Когда во время спектакля костюмеры переодевали меня, я почувствовал, что сил не осталось. Даже кислородная маска не помогала. Я просто задыхался. Было желание все бросить и уйти со сцены. Вот тогда я ощутил, что значит быть солистом. Не укладывалось в голове, как артисты могут танцевать такие роли ежедневно. Впрочем, когда после спектакля я получил от публики восторженные отклики, то осознал, что все мучения были не напрасны. И в начале следующего сезона мне дали еще одну сольную партию — роль Партнера в «Красной Жизели».
«Я побывал в ситуации Онегина, не сумев оценить искренность чувств к себе»
— А когда ты понял, что Эйфман на тебя будет ставить?
— Шли постановочные репетиции «Чайки», я был во втором составе. В первом роль готовил Дмитрий Фишер. Мне даже иногда доставалось за то, что я все делаю иначе, нежели он. А я и не мог танцевать так же, как Дима, у нас совершенно разная физика…
— Я слышал, что Борис Эйфман довольно суров на репетициях… И вы его боитесь? Как Карабас-Барабас он вас держит?
— Не как Карабас-Барабас. Как человек, который требует от артиста знания материала и правильного исполнения. Правда, мне пришлось доказывать, что мое исполнение движений тоже имеет право на существование… И вот тогда меня постепенно стали переводить в первый состав. За роль Треплева в результате я был номинирован на «Золотую маску».
— А когда же он на тебя начал ставить?
— Следующей постановкой был «Евгений Онегин». Я репетировал партию Ленского, а Юрий Смекалов — Онегина. Приближался конец сезона. Юрий перешел в Мариинский театр, и мне досталась заглавная роль. Рисунок партий сильно изменился. Даже то, что ставилось на меня как на Ленского, было переработано. Таков творческий процесс. Даже на следующий день после первого прогона многое может быть переосмыслено и хореографически, и драматургически. Так было и с «Онегиным», и с другими спектаклями.
— Ты победитель знаменитого московского международного конкурса в номинации «хореограф». В какой момент ты начал ставить сам?
— Когда пошел учиться в академию Вагановой на хореографа. Причем все произошло случайно. Я был в академии и увидел объявление о доборе. Подумал, что это хороший знак, и решил поступать. Мне сказали подготовить хореографический номер и импровизацию, причем все происходило как раз после нашего «Онегина». Я попал на курс к Юрию Петухову, который тогда руководил Театром балета имени Леонида Якобсона. Он предоставлял мне полную творческую свободу, что мне очень нравилось.
— Тебе Эйфман сейчас пытается помочь как хореографу?
— Я ставлю на учеников нашей Академии танца. Мой номер «Ритуал» исполнялся на гала-концертах в честь 70‑летия Бориса Яковлевича в июле 2016 года и 40‑летия театра в феврале 2018‑го. На концерте же по случаю юбилея труппы состоялась премьера сочиненного мною одноактного балета «Метель» на музыку Свиридова.
— Можно тебя спросить про личную жизнь?
— Пока она что-то не складывается. Видимо, творчество оказывает свое влияние. Давно заметил: партии, которые ты танцуешь, начинают воздействовать на твою жизнь вне сцены. Я уже побывал в ситуации Онегина, не сумев однажды оценить искренность чувств к себе. И, пожалуй, в чем-то повторил участь Родена, который не мог определиться и решить, с кем именно ему лучше…
— Это что, две влюбленности одновременно?
— Можно сказать и так. Чувство влюбленности мотивирует, окрыляет, дарит энергию. Раньше думал, что я однолюб. Сейчас уже так не считаю. (Смеется.) Но пора сделать свой выбор.
