Цена предательства
Часто приходится слышать, что Россия отстает от развитых стран Европы и США. Насколько отстает? Точных данных нет. Подсчет идет на глазок. Кто говорит, на сто лет, кто — на полвека…
Литература дает ответ. Полистаем роман Джона Стейнбека «Зима тревоги нашей». Он вышел в свет в 1961 году. В России в это время правил Хрущев, наступила так называемая оттепель — относительно вольные времена. Но до американской свободы было ох как далеко.
Герой произведения Итэн Хоули — неудачник, который путем предательств и доносов переупрямливает планиду и делается успешливым. Это почти калька наших сегодняшних реалий (за исключением, конечно, социалистической примеси, которая, вероятно, долго еще будет неистребима в немогущем оторваться от тоталитарно-командной системы обществе).
Городок, где живет Хоули, погряз в коррупции: мэр и его приспешники тайно скупают лакомые земельные участки, приобретают устаревшую дорожную технику, полицейские и судьи «по-свойски» не штрафуют нарушителей.
Прошедший войну Итэн (его имя выбито на монументе, увековечившем память участников Второй мировой) не может видеть эту мерзость. Но что может он, мелкая сошка, всего лишь наемный продавец в лавчонке, у которой есть хозяин — «понаехавший» итальяшка, проникший в США нелегально? Какими методами нищий недавний защитник отечества (и спаситель мира от фашизма) способен победить и разомкнуть круговую поруку банкиров, обленившихся и прикормленных слуг правопорядка и повязанных с ними мафиози?
А при помощи государства! Оно стоит на страже законности. Один телефонный звонок в контролирующие службы — и вот уже заварилась каша ревизий и проверок, мэр смещен (а на его место выдвинут сам доносчик, натравивший ищеек на зарвавшихся и зажравшихся начальников и оставшийся чистеньким в стороне). Итальяшка выслан, полицейские заключили со следствием досудебное соглашение и вовсю закладывают своих покровителей.
Любо-дорого читать эту актуальную для нашего сегодня сагу. Плюс нешуточная религиозная составляющая романа: герой и его семья крайне набожны. Плюс афоризмы, которые словно из нашего повседневного обихода заимствованы: «Деньга деньгу делает» (реверанс в адрес переводчиков романа). Плюс мягкость «разборок» — более поздний аналог Итэна Рэмбо расправляется со своими обидчиками (позорящими Америку и не уважающими военных ветеранов) куда круче.
Но есть закавыка в отнюдь не безоблачном «хеппи-энде» этой драмы. По ходу дела Хоули обирает друга детства (алкоголика) и таким образом предает свое незапятнанное прошлое. Да и сын, воспитанный не только в сусально честной и бедной семье, но и на примерах окружающей беспросветной алчности, оказывается заражен вирусом вранья и бессовестности.
Достигнутый личный (и социальный) успех — Хоули за бесценок перекупает у итальянца лавчонку, а у друга детства поместье — оборачивается крахом и никчемностью, настолько опустошающими, что герой близок к самоубийству. «Деньга» закономерно не приносит счастья — банальный всем известный вывод и итог антиморального вскарабкивания на вершину социальной и финансовой пирамиды.
Ради чего жить?
Но, может, это Америка и Европа отстают от нас в плане нравственного развития и совершенства? Мы-то уж давно поняли, что деньги — зло, а быть павликами морозовыми, доносчиками на своих близких, возбраняется. Пусть они, эти близкие, кулаки и куркули. Но и власть хороша, коль борется с «родимыми пятнами» пережитков методами кровавого сталинского террора. Между хреном и редькой, молотом и наковальней выбирать бессмысленно, то и другое одинаково несладко и, конечно, куда хуже самоистязательной требовательности, прежде всего к себе.
И все же ради чего живут люди? Ради успеха? Ради удовольствия и удовлетворения нескончаемых нужд? Или ради воплощения государственных интересов? Есть категория граждан, без конца провозглашающих: «Нам наша житуха пофиг, жила бы страна родная…»
Верить или не верить?
Мы были свидетелями (и участниками) удивительного социального подъема сознательности, когда строители нового общества существовали не ради себя, а ради высших целей — величия Родины, расширения ее пределов и могущества, ради торжества принципов, а не шкурных интересов.
Совместимо ли то и другое?
Вновь обратимся к литературе. На сей раз отечественной. К тому, что громко провозглашенными лозунгами пользуются как ширмой, прикрывающей неблаговидности, мы привыкли. Это почти возглас «Держи вора!», выкрикнутый жуликом, чтоб скрыть свою причастность к краже и направить погоню по ложному следу.
Речь поведем, конечно, не об ура-патриотических агитках про комсомольцев-добровольцев и молодогвардейцев (хотя отрицать их воспитательное воздействие на граждан СССР не приходится) и сагах, овевающих неземной романтикой скотства революции, а о серьезных, глубоких произведениях, таких как «Сотников» Василя Быкова (повесть легла в основу фильма Ларисы Шепитько «Восхождение», о чем многие не помнят, считая ленту самостоятельным и самодовлеющим шедевром). Ныне, когда высоты гуманизма (и равнодушия) достигли невиданных (и невообразимых прежде) высот, когда обсуждается — с позиций теперешней немыслимой в социалистические времена индивидуальщины — вопрос о том, нужно ли было оборонять Ленинград или надо было сдать его, как Париж, Гитлеру, скромный подвиг литературного, тщедушного, будто измученный Христос, персонажа, отказавшегося сотрудничать с оккупантами, воспринимается трагическим чудачеством. Но библейская история, поведанная Василем Быковым на материале Второй мировой, не оставляет сомнений в единственности выбора новоявленного мессии. А вот выбор его антипода, согласившегося прислуживать фашистам, обретает слегка подкорректированное — сравнительно с библейским — наполнение, но хранит железную твердость: даже возможности повеситься, как Иуде, не оставляет предателю автор. Веревка, на которой тот хочет вздернуть себя, обрывается. «Живи и помни!» — сказал о своем персонаже-дезертире с фронта Второй мировой другой классик отечественной словесности Валентин Распутин.
Перекличка двух советских прозаиков символична. Обращает на себя внимание и схожесть сюжетных вариантов (вернее, безвариантность) у Стейнбека и Быкова: персонаж предал себя до такой степени, что не хочет жить. Но и успешный (ценой отказа от себя прежнего) американец Хоули, и наш соотечественник — трус из повести Быкова обречены влачить память о своем гибельном компромиссе навсегда.
Урок многим из тех, кто полагает: совершенная подлость канет, забудется, рассосется.
Вскользь заметим: подлинные рыцари бескомпромиссности встречаются не только в книгах. Генерал Карбышев, ни на йоту не поддавшийся пыткам; Януш Корчак, шагнувший вместе с детьми своей школы в концлагерную гибель; Талалихин и Гастелло, дорого продавшие свою смерть врагу (а не дьяволу). Такие и сегодня есть, они пытаются вдохнуть в нас хотя бы малую искру мересьевской «настоящести».
Сумасшествие и возможность улыбки
Еще интереснее сличить по книгам непревзойденных сатириков — Гоголя и Гашека — описание пребывания пациентов в сумасшедших домах.
«Швейк отзывался об этом учреждении с необычайной похвалой.
— По правде сказать, я не знаю, почему эти сумасшедшие сердятся, что их там держат. Там разрешается ползать нагишом по полу, выть шакалом, беситься и кусаться. Если бы кто-нибудь проделал то же самое на улице, так прохожие диву бы дались. Но там это самая обычная вещь. Там такая свобода, которая и социалистам не снилась. Там можно выдавать себя и за бога, и за божью матерь, и за папу римского, и за английского короля, и за государя императора, и за святого Вацлава. (Впрочем, тот все время был связан и лежал нагишом в одиночке.) Еще был там такой, который все кричал, что он архиепископ. Этот ничего не делал, только жрал, да еще, с вашего позволения, делал то, что рифмуется со словом жрал. Впрочем, там никто этого не стыдится. А один даже выдавал себя за святых Кирилла и Мефодия, чтобы получать двойную порцию. В сумасшедшем доме каждый мог говорить все, что взбредет ему в голову, словно в парламенте… Можете себе кричать, реветь, петь, плакать, блеять, визжать, прыгать, молиться, кувыркаться, ходить на четвереньках, скакать на одной ноге, бегать кругом, танцевать, мчаться галопом, по целым дням сидеть на корточках или лезть на стену, и никто к вам не подойдет и не скажет: «Послушайте, этого делать нельзя, это неприлично, стыдно, ведь вы культурный человек». Повторяю, очень хорошо там было — и те несколько дней, что я провел в сумасшедшем доме, были лучшими днями моей жизни».
Подчеркиваю, речь не о реальном быте лечебниц, а о писательском взгляде, творческом восприятии, методе — в данном случае сатире. У Гашека — легкий, вот именно европейский подход к трагедии (вся Первая кровавая мировая война предстает в его романе, несмотря на просвечивающий в подтексте трагизм, веселым авантюрным приключением). У Гоголя (притом что произведение не лишено граничащих с юмором жемчужин словотворчества — «мартобря», — повествование сосредоточено на мучительстве и подноготном жестоком садизме.
Тема безумия волнует всех думающих. «Не дай мне Бог сойти с ума!» — восклицает Пушкин. «Горе от ума» — вторит Грибоедов. И все — с надрывом, болью, ужасом. Приходит на ум объявленный умалишенным Чаадаев.
Чехов, начинавший как юморист, в «Палате №6» достиг такого дна безнадежности, что никому в голову не придет допустить возможность улыбки.
