— Как возник замысел этой картины?
— Как-то на кухне у университетских преподавателей мне посоветовали прочитать статью: «Посмотри. Готовый фильм». Она была об учителе из Дагестана, жена которого с тремя дочерьми убежала в ИГИЛ (запрещенная в России террористическая организация). Сняв «Хармса», я как раз искал совершенно другой по жанру материал. Прочитав, нашел журналистку, написавшую статью. Но она не обрадовалась моему обращению и интересу. Возможно, не хотела привлекать внимание к своему герою. Обычно людей, побывавших в ИГИЛ, сажают. А тут сжалились. У него были три дочери, и он вытащил их оттуда. По сути, он герой. Побывав в Сирии, мы поняли, что буквально эту историю снимать нельзя. Я год переделывал сценарий, написал множество вариантов, появились соавторы. Наступило торжество радикализма во всех его проявлениях. И нам хотелось не только разобраться с героем и ситуацией на Ближнем Востоке, но и рассмотреть проблему глобальнее.
— Не было желания снять документальное кино?
— Нет. На этом материале интересно сделать именно художественный фильм. Тема-то вечная. Наш герой Артур и его дочь — семья, в которую вторгается реальность и разрушает все. Отец думает, что все у них нормально, дочь учится в университете в Москве. Сам он — 50-летний вдовец, военный врач, советский человек, живущий в Дагестане. Он еще не старый, но уже на пенсии. И вдруг узнает, что дочь Марьям вовсе не в Москве, а в Сирии, да еще у террористов. Ему показывают ролик в Интернете, где она призывает воевать. Поскольку Артур любит дочь, он бросается ее спасать. Всем селом ему собирают деньги. Он продает единственную машину. А мы идем за героем, пытаясь во всем разобраться.
— За последнее время были картины на эту тему — «No comment» Артема Темникова и «Профайл» Тимура Бекмамбетова. Фатих Акин чуть раньше снял «На краю рая» с Ханной Шигуллой, где необыкновенно передал атмосферу восточного города, его зыбкую красоту и спокойствие.
— Мне кажется, что у нас совсем другой фильм — в духе трагедий Шекспира, античной драмы. Нам бы хотелось, чтобы он жил не только сегодня, но и завтра. Не могу сказать, что фильм ответит на все вопросы, но он их задаст. Мы ничего не придумываем. Прежний мир распался, а новый не собран. Герой находится на разломе. У него одна задача — спасти свою дочь. Через эту призму мы и рассказываем о том, как все живем сейчас.
— Вам важно понять, почему все это возможно?
— Да, но беда картин подобного типа в их актуальности. Я — русский человек. У меня нет глубокого погружения в Восток. Существует барьер непонимания того, что там происходит. Мы смотрим со стороны и не можем до конца разобраться. Есть вещи ментальные. ИГИЛ ведь возник не сам по себе, а как своего рода реакция на то, что происходит в мире. Пусть она неправильная, но это реакция. Мы снимем Дагестан, Турцию, Сирию, но я надеюсь, что зрители будут воспринимать Артура самого по себе, вне национального аспекта. Современные герои несут в себе вечное начало. Шекспир не утрачивает актуальности.
— Вы нашли в Сирии места для съемок?
— Мы поехали группой: я, продюсер Андрей Сигле, оператор Олег Лукичев, исполнительный продюсер Дмитрий Никитин, — чтобы понять, можно там снимать или нет. У нас будет сниматься сирийская кинозвезда Сулаф Фавакерджи, ставшая сопродюсером фильма. Специально под нее мы написали роль медсестры. Будут, надеюсь, и турецкие партнеры. Запланированы большие сцены в Турции, а на главную роль, Артура, приглашен турецкий актер Эрдал Бешикчиолу.
— Он удивился вашему предложению? Эрдал — звезда турецкого кино и телевидения. Знаю, что в государственном театре Анкары он ставил «Записки сумасшедшего» Гоголя.
— Для него все было удивительно. Я специально поехал к нему в Анкару. Там он легендарный человек, учитель многих турецких звезд. У него свой театр в центре города. Эрдал независимый, сильный человек, в хорошем смысле прямолинейный. Когда я спросил его, готов ли он поехать на съемки в Сирию, учитывая, что у Турции с этой страной непростые взаимоотношения, он согласился. Многие бы на его месте отказались. Да и не все русские актеры поехали бы в Сирию. Там же война еще не закончилась, временами что-то взрывают, стреляют. Наш проект привлекает и отталкивает людей, но мы собрали серьезную творческую группу. Часть локаций, без которых невозможно обойтись, нашли в Сирии. Но интерьерные сцены, скорее всего, снимем на другой территории, чтобы не ждать спиной пули.
— Как теперь говорят, некомфортный фильм?
— Все идет непросто, но итог первого этапа — хороший сценарий. В фильме есть составляющие, которые мне как режиссеру дадут новые возможности. Очень сложно сегодня создать образ современного героя. Помните, как в 90-е прозвучал «Брат» Алексея Балабанова? Он может нравиться или нет, но Данила Багров нашел отклик в сердцах россиян. В Артуре есть нечто подобное, хотя и не для такого широкого круга зрителей. С этим проектом я натыкаюсь, с одной стороны, на интерес, а с другой — на предубеждение. Говорят, что мы занимаемся пропагандой. Это показатель того, что общество разодрано, разобщено по идейным соображениям. Но я никем не куплен. Никто мне миллионов не предлагает. Есть масса точек преткновения, которые ссорят людей, не дают им возможность нормально друг с другом говорить. Сирия в этом перечне. Я не эксперт, не могу давать прогнозы, решать, кто прав, кто виноват. То, что ИГИЛ — зло, нет сомнений. Но в него бежали не только преступники, но и люди, желавшие жить по шариату. В результате все заканчивалось отрубанием голов.
— В Ливане не искали партнеров? Там проявляют интерес к сотрудничеству в области кино.
— Мы сначала поехали в Бейрут, встречались с представителем российского торгпредства. Туда за нами приехала машина из Дамаска. В Ливане тоже не очень спокойно, болезненно относятся к Сирии. Да, там полно туристов, снимают кино. Но их междоусобице 20 лет. Если поговорить с людьми, то станет понятно, насколько все непросто. Восток — хрупкая субстанция. Там постоянно воюют. Среди наших партнеров есть еще и Болгария, что предполагает роль для кого-то из болгарских актеров. Проект очень непростой, но и в мире ситуация непростая. Некоторые европейские партнеры отпали, поскольку им везде мерещится политика. Но, по счастью, появляются новые партнеры.
«Я искал актера в России, а нашел в другой стране»
— Роль Хармса у вас сыграл польский актер и режиссер Войцех Урбаньски. Это повлияло на то, что вы опять пригласили иностранца на главную роль?
— Я всегда хотел работать на интернациональных проектах. При всех различиях человек един. Что делать, раз мы не нашли подходящего дагестанского актера. Роль крайне сложная, для очень крупного актера. Я искал его в России и на сопредельных территориях, но Эрдал Бешикчиолу оказался самым интересным и неожиданным. В нем есть то, что меня привлекает, — способность работать и в авторском, и в зрительском кино. Эрдал понятен не только нам с вами, профессионально занимающимся кино, но и бабушке, торгующей семечками.
— Вы сказали, что всегда думаете о том, будут ли ваши дедушка с бабушкой смотреть кино.
— К сожалению, их уже нет на свете. Они меня очень любили. Но я понимаю, что «Хармс» для них не стал бы тем фильмом, который они захотели бы смотреть. Моя бабушка — казачка. У нее три класса образования. «Хармс» не для нее. А наша новая история — психологическая драма с мелодраматической линией, неожиданным финалом.
— Не увлекались восточной философией и культурой?
— В детстве у меня была здоровенная книга «Персидские сказки». Я их обожал. Вот и все увлечение. Усилиями нашей сценарной группы мы все то, что касается Востока, сделали так деликатно, что лишних вопросов не возникает. Мы сразу переводим историю на уровень общечеловеческого осмысления. Мне кажется, что это самое правильное.
— Андрей Сигле в нашем разговоре о «Пальмире» вспоминал опыт работы над «Александрой» Сокурова, снимавшейся в Чеченской Республике.
— Там тоже была опасность и экстремальные съемки. Группа и исполнительница главной роли Галина Вишневская жили на территории российской базы. Мы начинали с этого, думали разместиться в Сирии таким же образом. Но это оказалось неэкономично. Невозможно тратить на выезды столько времени — все-таки Сирия немаленькая страна. У нас ограниченное количество съемочных дней. Мы определимся с местом для съемок и там же будем жить.
— Как чувствовали себя в Сирии?
— Может быть, это прозвучит наивно, но мы с оператором Олегом Лукичевым чувствовали себя хорошо. И знаете почему? Потому что Сирия — Советский Союз. Понятно, что это восточная страна, но она многое взяла от нас. Там есть пионерия, смешанные браки, многие чиновники учились в СССР и России. И самое главное — огромное уважение к России. Я же разговаривал с людьми. У них одно желание — жить в мире. Война там идет семь лет. Страна разорена. Восток любит силу. Там воспринимают Россию как мощную страну. Поэтому и наш проект им важен, поскольку мы ее представляем.
— В Пальмире были?
— Мы должны были туда выехать. Для нас была готова машина в пять утра. Расстояние от Дамаска приличное — около пяти часов. Но нам отсоветовал ехать российский посол, поскольку в одном из ближайших пригородов Пальмиры, через который проходит шоссе, проснулась спящая ячейка ИГИЛ и захватила город на неделю. Ее пришлось выбивать. Мы же выделяемся — видно, что не сирийцы. Кто его знает, чем такая поездка обернется. Поэтому посол попросил нас быть осторожнее и пока туда не ехать. Это было в феврале. А в ближайшее время мы собираемся в Алеппо. Будем снимать осенью. Надеюсь, к этому времени обстановка станет спокойнее.
— Передвигались с охраной? После трагедии с нашими документалистами в ЦАР не могу об этом не спросить.
— Когда мы выезжали на объекты, у нас была сирийская охрана. Мы побывали в Центре примирения, у наших военных. В один из дней также была российская охрана.
— Вы с гордостью говорите об участии в проекте оператора Олега Лукичева. А чем он так хорош?
— Мыслит нестандартно. В нем есть режиссерское начало. Он не исполнитель. Каждая история предполагает своего оператора. Это его история. Она ему нравится. Ему нравится турецкий актер. Фильм можно сделать только сообща. У нас замечательный художник-постановщик Павел Пархоменко, работавший на картинах Алексея Балабанова. Он хорошо знает Дагестан. Полагаюсь на то, что сообща мы найдем правильное решение.
«Мне с Германом было крайне непросто»
— Что вам дал ваш первый фильм «Хармс»?
— Я обрел уважение коллег, новых друзей, союзника в лице Андрея Сигле. Главное, что теперь я постоянно нахожусь в работе.
— Алексей Герман сильно повлиял на вас?
— Ответить односложно не могу. Я, как и мои сокурсники, был взрослым человеком, получившим высшее образование, прежде чем пришел в его мастерскую на Высшие курсы сценаристов и режиссеров. Мне было за 30. Я имел свое видение, знал, какое кино хочу снимать. Мне с Германом было крайне непросто. Даже моя дипломная работа не похожа на то, что делали он и его ученики. Герман был таким большим метеоритом! Он сильно облучал собой людей. Я считал себя не германовцем, но в результате получилось так, что его мысли и идеи во мне проросли. Он действительно мой педагог, и нельзя сказать, что я совершенно случайный человек, который у него отучился два года и обо всем забыл. Я очень многое воспринял. Мне близко его отношение — все рассматривать через деталь. Это ленфильмовская школа. Герман любил сильных людей. Но сильных женских образов у него нет.
— А как же «Двадцать дней без войны»?
— Пожалуй, это особенный, уникальный фильм. И Никулин там неповторимый. Герман был больше чем профессионал. Он считал, что раз ты его ученик, значит, по факту талантлив. Он нам многое дал на уровне самоощущения. Кино — это практика. Словами его не передашь. Герман нас тут же взял на «Трудно быть богом», дал возможность работать. Мы были режиссерами-стажерами, делали второй, третий, пятнадцатый планы. Он нам зарплату платил, создал уникальные условия. Мы работали на «Ленфильме» и в Чехии. Тогда ведь с кино было не очень хорошо. Я ушел в документалистику. С «Хармсом» прошел тяжелый путь: сделал несколько вариантов сценария и долго не мог запуститься. У меня было настоящее хождение по мукам. В те нефтяные годы чего только не снимали. Но «Хармс» был не нужен. А как только стране стало плохо, он тут же актуализировался.
— Герман вас не обижал?
— Герман всегда всех обижал. Но тут крайне важна дистанция. Это некое уважение. У каждого из учеников складывались с Германом свои взаимоотношения. Главное — не перейти черту, чтобы не стать зависимым. Я не хотел быть от него зависимым, видя, как жестоко он поступает с такими людьми. Моя мама, дедушка с бабушкой, Московский университет, где я учился, приучили меня к диалогу. Герман был диктатором. И признавал только монолог. Как-то я попытался с ним дискутировать и увидел в его глазах слезы обиды. Дальше он сказал: «Иван, ты у кого на курсе? Вырастешь — делай что хочешь. А сейчас ты в моей мастерской». И я избрал для себя форму молчания. Переубедить Германа было невозможно. Но его и Светлану Игоревну Кармалиту я вспоминаю с любовью. Они были личностями. Союз Герман — Кармалита — большое явление. Режиссура складывается из многих вещей. Воспоминания Германа о Евгении Шварце или Ахматовой тоже очень многое нам дали. Люди себя часто берегут, боясь расплескать свое среднее дарование. А Герман щедро всем делился, потому что был нерядовым человеком.
Вспоминаю, как мы делали сценические отрывки. Он пригласил Сергея Женовача, который учил нас работе с актером. Мой однокурсник решил сделать отрывок из «Лолиты», и Герман потрясающе показал Гумберта Гумберта. Он вдруг упал на пол. Не забывайте, сколько он весил! Мы смотрели, открыв рты. Герман был ребенком. Поэтому многие ему прощали жестокость и несправедливость. Да, у него был скверный характер, но все было подчинено одной цели — сделать кино. Ради этого он жертвовал всем. Таких режиссеров сейчас нет. Кто теперь пожертвует своей жизнью ради фильма? Буквально, как это сделал Герман? Никто! Фильм «Трудно быть богом» его угробил. Он не мог его закончить. На этом фильме он и умер.
