— Успенский — это всемирная детская литература, — говорит критик. — Если его читают уже несколько десятилетий, это, наверное, что-то да значит. На его книгах действительно выросло уже несколько поколений. И, думаю, еще книги останутся актуальными в ближайшие лет сто как минимум.
— Когда были написаны его основные вещи, в отечественной детской литературе было четкое разделение на реалистически-классическую детскую литературу и более новаторскую, принципиально иную. К авторам второго типа бесспорно относились Юрий Коваль, Юнна Мориц, Рената Муха… А к какому из этих направлений, по-вашему, можно отнести Успенского?
— Успенский, конечно, вырос из традиционной детской литературы — прежде всего из традиции Чуковского. Но при этом его голос был совершенно особенным, его невозможно спутать ни с кем другим. И в этом он как раз близок тем, кого вы называете новаторами. Все они имели собственный голос, и это намного важнее вопроса, «советская» или «несоветская» это литература, «в тренде» она или «не в тренде».
У них всех, повторюсь, и у Успенского не в последнюю очередь, — собственный, уникальный голос. Вообще, наличие собственного голоса в детской книге — это очень важно. Потому что это расширяет границы восприятия ребенка.
— Многие детские книги четко маркируют какие-то социальные и культурные круги. Например, многие семьи или дружеские компании поколение за поколением воспитываются на книге Александры Бруштейн «Дорога уходит вдаль», на «Динке» Валентины Осеевой, кто-то и вовсе на пионерских повестях нелюбимого Эдуардом Успенским Анатолия Алексина… А книги самого Успенского стали, на ваш взгляд, такими маркерами?
— Тут нужно сказать, что аудитория Успенского гораздо младше, чем аудитория Бруштейн или Осеевой, и даже того же Алексина. Чем младше дети, тем менее структурирована аудитория, поэтому через Успенского прошли практически все — как все прошли через Маршака и Чуковского. Родители первых читателей Успенского — это его ровесники, научно-техническая интеллигенция, НТР: тогда это была основная страта образованных людей. А родители последующих поколений сами были в детстве читателями его книг. В этом главное свойство и главное место книг Успенского в нашей детской литературе: они объединяют.
Именно потому, что они объединяют, потому, что первые его книги вышли еще в 1960-х годах, и нынешние взрослые — в том числе чиновники — сами росли на книгах Успенского, он имел вес, который позволял ему помогать очень многим важным проектам. Например, вряд ли состоялся бы Фестиваль Чуковского и родилась бы Премия Чуковского, если бы Эдуард Николаевич своим авторитетом не «продавил» бы эту идею.
— Для вас он скорее прозаик или поэт?
— Ему очень многое было дано и в прозе, и в стихах. Стихи Успенского, пожалуй, не были высокой поэзией, но они были хороши. И вполне отвечали определению одной из героинь «От двух до пяти» Чуковского: «Хорошее стихотворение — такое, которое можно целиком пропрыгать». Вот стихи Успенского — как раз такие, которые можно пропрыгать.
Пожалуй, масштаб личности Эдуарда Успенского был больше, чем его масштаб как прозаика и как поэта. Он не умещался в эти рамки.
— У многих детских классиков есть уже сложившиеся, классические же иллюстрации. Такие, например, как работы Леонида Владимирского для повестей Александра Волкова. Есть ли классические иллюстрации у Успенского?
— Я думаю, что один из самых удачных тандемов у Успенского сложился с иллюстратором Виктором Чижиковым. Это люди одного поколения, одного круга общения — они просто друг друга очень хорошо понимали, да. Кроме того, иллюстрации Чижикова очень узнаваемы. Он умеет внезапно, посреди весьма ироничной общей картины, совершать какие-то лирические прорывы, которые делают его иллюстрацию по-хорошему неожиданной — и очень адекватной тексту Эдуарда Успенского.
МЕЖДУ ТЕМ
Елена СОКОВЕНИНА, детский писатель (Рига):
«Сейчас многие мои коллеги говорят: «Прощайте, учитель!» Это может прозвучать слишком пафосно, и все же, если вспомнить себя в детстве, — да, верно. Для многих сегодняшних детских писателей Эдуард Николаевич стал образцом. Еще тогда, когда мы сами были детьми, и «маладой кракодил» со своим ушастым другом приносили нам веселье. Для меня, помню, стал открытием язык, которым был написан «Чебурашка». Это было невероятно смешно, невероятно просто, и все — правда. Каким образом получилась правда из совершенно невероятных событий — я, помню, думала долго. Тогда мир стал для меня другим. Я стала видеть смешное в скучном повседневном мире. И когда сама начала писать (а мне в этот момент нужно было поймать свою интонацию), разговаривала с собой голосом крокодила Гены… Эдуард Николаевич, спасибо, что подарили нам веселое детство и научили понимать, что жизнь — смешная вещь.
У меня любимые его книги — «Чебурашка» (книгу люблю больше, чем мультфильм, там язык острее) и «Гарантийные человечки». Помню, классе во втором мы с подругой брали в библиотеке книгу — одну на двоих. Больше не было, а ждать никаких сил не оставалось… «Меховой интернат» читала в журнале «Костер» — ждала как манны небесной. Именно у Успенского можно было научиться понимать взрослые шутки и гротескные ситуации. Это было гениальное вторжение детей во взрослый мир — и вел детей Эдуард Николаевич».
