Мозг стыдил переполненный Желудок:
— Что творишь! Обжорство вредит всему организму! Неужели не понимаешь?!
Желудок довольно урчал:
— Ты — Мозг, ты и понимай, это твоя функция и прерогатива. А у меня другие предпочтения и задачи. Мне надо, чтоб был запас топлива, чтоб оно перерабатывалось, чтоб питательные вещества поступали во все оконечности бескрайнего тела.
— Нет, не так, — кипятился Мозг. — Питание должно быть здоровым! И умеренным. А не переизбыточным. Для поддержания энергетических сил достаточно нескольких калорий. А твоя неумеренность ведет к ожирению. К излишним нагрузкам на другие органы. Почему они должны отдуваться за твое чревоугодие?
Желудок на это бухтение даже не счел нужным отвечать. А лишь издевательски сказал:
— Дай команду руке махнуть на твои слова ею же самой.
Мозг взбесился:
— Устрою суд над тобой! Если не желаешь прислушаться к доводам разума и добровольно ограничить себя. Суд чести. Будешь вынужден подчиниться общественному мнению.
— Пусть Ухо прислушивается, — опять снагличал Желудок, — а мне надо подремать. Это способствует перевариванию пищи.
Мозг, конечно, не угомонился и взялся осуществлять обещанное. Провел большую подготовительную работу. Побеседовал со всеми отделами и институтами вверенного ему аппарата жизнедеятельности. И созвал судилище.
Первыми выступили Легкие. Они работали в тесном контакте с Мозгом. Снабжали его кислородом и, хотя Мозг зависел от них больше, чем они от него, держались наступательной позиции.
— Когда Верховный Правитель потребовал от нас бросить курить, мы подчинились беспрекословно. Ибо сознавали губительные последствия для всей отлаженной системы взаимоподчинения и, прежде всего, для нас самих. Мы хотели быть чистенькими, упругими, эластичными. И мы сделались такими, избавившись от чада и копоти…
— Я тоже избавляюсь от засоряющих шлаков, — флегматично отозвался обвиняемый. — И сбрасываю их в отходы.
Наступила очередь Прямой Кишки — ее буквально трясло от ненависти.
— Работаю на износ, — утробно зарокотала она. — Мою пропускную способность нещадно эксплуатируют. С какой стати я должна перерабатывать?!
Вместо ответа хулиганствующий Желудок крикнул:
— Принимай новую порцию положенного тебе удобрения! То есть, проще говоря, экскрементов…
И исполнил угрозу, спустив означенные отходы по нисходящей (согласно предписанной ему инструкции — с этим никто не мог поспорить).
Хамское поведение (к которому было тем не менее не придраться) озадачило некоторых участников процесса. Уши, Ноздри и Рот подумали (Мозг удрученно читал их мысли снальта): «Как бы этот распоясавшийся ублюдок не вытворил такую же гадость с нами… С него станется: взять и закупорить нас, пустив дерьмо не вниз, а вверх… Такие бузотеры на все способны. Никогда не знаешь, что придет им в голову… То есть — в башку… То есть — вообще на ум», — окончательно запутались ухогорлоносовцы.
— Я знаю, что взбредет, — бросился им на помощь и авторитетно заявил, спасая положение, Мозг, — и не допущу возгонки.
Однако группа коллаборационистов не поверила.
— Был случай, — сказал Рот, — когда мне пришлось исполнять несвойственные функции: выбрасывать то, что должно было кануть вниз, да взыграло вверх. Социальные лифты в нашей системе, к сожалению, работают не всегда исправно.
Хитроумный Мозг использовал упомянутое обстоятельство себе на пользу.
— Это еще один вопрос, который я хотел поднять… То есть затронуть, — исправился он, опасаясь быть неправильно понятым. — Социальные лифты начинают барахлить, когда находящийся на скамье подсудимых асоциальный элемент злоупотребляет алкоголем. Дрянь, которую он вливает в себя, естественно, ищет первый попавшийся выход и бросается к самому близкому, находит не те двери…
Мозг был абсолютно уверен в несокрушимости своей логики и аргументации, но Желудок и тут нашел что ответить:
— Красное вино выводит из организма стронций.
— Ты хлещешь не изысканное красное, а дешевый портвейн или водяру! — вскипел Мозг. Но этого кипения он не мог себе позволить, поскольку в бурлящем состоянии принимал неадекватные решения и начинал рассылать неверные указы. Он и теперь скомандовал Сердцу биться чаще, чем нужно, а Глазам — лезть из орбит.
Сердце взбесилось:
— Вы, наконец, разберитесь между собой! Почему я должно отдуваться за ваши конфликты?!
Глаза благоразумно не стали никого упрекать, а попытались сами вернуться в привычные им обода.
Дальше наступило непредвиденное. Мозг, хоть и старался контролировать каждое поползновение коварного Желудка, оказался не в силах справиться с внезапной, но, видимо, хорошо подготовленной атакой.
— Мы благодарны Желудку, — дуэтом запели Ноги. — Если Тело еще и таскает нас не шаркая, то именно благодаря заботе Желудка, который поставляет нам кальций в полном соответствии с нашими запросами. А ты, Мозг, используешь нас не по назначению. Гоняешь понапрасну. Верно говорят: дурная голова ногам покоя не дает!
— Он и нас тоже нещадно грузит и эксплуатирует, — подхватили Руки, — заставляет не покладая трудиться!
— Ради пропитания! — чувствуя, что утрачивает контроль над событиями, возопил Мозг.
— Эй, не вмешивайся в то, к чему не имеешь отношения! Не присваивай моих полномочий! — крайне своевременно и к месту встрял Желудок. — Пропитание — моя сфера, я ею ведаю и подсказываю, что следует делать ради удовлетворения не только моих, а общих интересов…
Мозгу стоило больших трудов взять себя в те же самые Руки, которые взбунтовались против него. Но он справился с непростой задачей и заговорил максимально доброжелательно и спокойно. Даже нашел в себе силы пошутить:
— Давайте отделим мух от котлет. То есть зерна от плевел. То есть обжорство от бесспорно необходимого процесса насыщения. Никто ведь не возражает против того, что насыщаться нужно. Весь вопрос — в количестве. В чрезмерности.
— Демагог! — возбудился Желудок. — Запудриваешь себя самого! Предоставь мне решать: чего и сколько отряжать вверх или вниз.
При этих его, в общем-то, нейтральных словах верхняя половина туловища затрепетала всеми своими фибрами, а Желудок продолжал:
— Ты обнаглел, Мозг, до крайности, ибо тоже питаешься от моих щедрот. Возьму и отключу тебя от довольствия. Посмотрим, что тогда запоешь и захочешь ли вообще петь. Или протянешь ножки…
После этой угрозы подкосились солидарные с Желудком Ноги. Очень довольный такой их слабостью, Желудок окончательно уверовал в свою победу:
— Я лажу даже со своими ближайшими сотрудниками — Печенью и Селезенкой, от них нареканий не поступает, а ты, Мозг, не слишком ли занесся? Не слишком ли возвысился? Вот поменяю тебя местами с похожей на твои полушария Задницей — тогда узнаешь, каково живется нижним слоям общества, чернорабочим. Я продолжу вести тот образ жизни, к которому тяготею, что бы ты ни питюкал. Буду обжираться, обпиваться, ибо я, а не ты, представляю интересы большинства и являю собой практическую, а не эфемерную ипостась… Олигарх — я, а не ты. Без твоих дурных мыслей и предложений тело обойдется — и прекрасно обходится. А без моих забот о нем — хиреет…
Посрамленный Мозг уже готов был признать свой проигрыш и не пытался объяснить, что хотел как лучше для всех.
И тут на выручку ему неожиданно ринулся забытый всеми в пылу полемики Аппендикс. Слепой отросток, активно сочувствовавший Мозгу (так униженно завидуют рабы вышестоящим надсмотрщикам), не найдя приличествующих выражений, просто взял и воспалился. А Мозг отбросил обоснование: «Сошлись на том, что кишечник переполнен, избыток съеденного от некуда деться внедрился, вдавился в твой крохотный карманчик, не предназначенный для переваривания».
От болей, которые наслал Аппендикс (взяв временное идейное руководство и призвав перепуганных штрейкбрехеров к разумной коллективной деятельности), ансамбль внешних и внутренних солистов бросало в пот и холод. Им пришлось испытать хирургическое вмешательство и небезвредное действие анестезии, пройти болезненные экзекуции и последующую реабилитацию.
Желудок на некоторое время присмирел и согласился с ограничением. Мозг, хоть и победил, не возгордился. Ибо извлек урок из затеянной им самим склоки: распущенность мила, даже если таит угрозу; требовательность раздражает, даже когда права и зовет возобладать над пороком; слепой атавизм может решить исход дела, вмешавшись в просвещенный спор с нерассуждающей категоричностью люмпена.
