А. Авангард. Впервые и масштабно я увидел русский авангард на выставке «Париж—Москва» в 1980-х во Франции. Советская сторона тогда потребовала, чтобы в каталоге не упоминалась даты смерти репрессированных (Мандельштам и др.), чтобы были портреты Ленина. Французы пошли на все уступки, чтобы заполучить на выставку супрематистов во главе с Малевичем. Но парижская интеллигенция запротестовала и организовала коллоквиум на тему «Искусство и тоталитаризм». В конце решили устроить манифестацию перед Бобуром (Центром Помпиду), пронести гроб с надписью: «Здесь покоится русский авангард». Я предложил сделать гроб Малевича: белый, супрематический, с черным квадратом и красным кругом. Процессия с гробом поднялась на выставку и остановилась у башни Татлина. Закончилась речами. От русских выступала поэт Наташа Горбаневская.
Б. Белла. В детстве жил в одной коммунальной квартире с Беллой Ахмадулиной. Сидели буквально на одном горшочке, катались на трехколесном велосипеде по коридору. К концу войны появились еще дети. Белла была самая начитанная среди нас. Читала Андерсена. Однажды приходит и говорит: «Давайте играть в бедных». А мы и так все были бедные. Задавали друг другу вопросы типа: а ты смог бы съесть 100 пирожных? Смог бы! А ты?
В. Вдохновение. Вдохновляет пустое пространство мастерской. Когда нет ничего за плечами — начинаешь с чистого листа.
Война. Войну помню с первого дня. Жил с бабушкой в доме на Старой площади, где сейчас Администрация Президента. Жильцам осенью 1941-го предложили явиться на пристань с запасом еды и одежды. В последний момент бабушка решила не уезжать: будь что будет. Выменяла хлеб на железную печурку: не было ни электричества, ни отопления. Топили опилками из мастерской внизу. Столяры работали на Кремль всю войну. Мы таскали мешки со стружкой на пятый этаж. До революции в этом доме была гостиница «Восток»: длинный коридор, комнаты направо и налево. Стены и потолки расписаны масляной краской под восточные орнаменты. Зимой от холода по стенам текла вода. Я много болел, и когда лежал, разглядывал потолок, где какой дефект: крестик забыли поставить или точечку.
Г. Голод. Воспоминания о детстве — постоянный голод. Водянистая черная мороженая картошка елась как сладкое пирожное. По карточкам покупали хлеб, крупу, сахар. Давалось все в минимальном количестве — лишь бы выжить.
Д. Деньги. Бабушка получала пенсию, которую раз в месяц приносил почтальон с хромой ногой. Денег едва хватало до следующего месяца.
Е. Европа. Из того времени вернемся в настоящее. Мы Европе сейчас неинтересны. Она ценит (и очень высоко) лишь нашу старую культуру. Включаешь французское радио, а там постоянно: Чайковский, Рахманинов, Стравинский, Мусоргский, Глинка, Шостакович, Прокофьев. В музеях — русский авангард. Ну и конечно, русская литература занимает свое исключительное место. Современная Россия, из которой бегут интеллектуальные и творческие силы, обречена на вялое подражание современным процессам. Ее правителям искусство не нужно, умонаправленность другая: за футболистов платят миллионы долларов, до художников ли нам. Обойдемся забавными зверюшками на бульварах.
Ж. Журнал. В эмиграции в 1970-е годы так случилось, что я стал издавать журнал о неофициальном русском искусстве под названием «А-Я». Он продержался до перестройки и служил моральной поддержкой художникам в те непростые времена. Печатался во Франции, но различными нелегкими путями проникал на родину. Меня тогда решением Верховного совета лишили советского гражданства: «за действия, несовместимые со званием советского человека и т.д.».
З. Знак. Произведение искусства должно быть простым и понятным — как дорожный знак.
И. Импрессионист. Когда-то это слово звучало так же зловеще, как сейчас «экстремист». В книге 1950-х годов «О великих русских художниках» автор объявил, что Шишкин — подлинный художник, реалист, а вот Левитан уже декадент, почти импрессионист. Мой интерес сразу двигался к Левитану, а потом к полузапрещенным тогда Врубелю, Коровину, Петрову-Водкину. До смерти Сталина Музей изобразительных искусств функционировал как склад подарков вождя: большая пустыня из ковров, ваз, оружия и запаха нафталина. И всюду его портреты. После смерти вождя весь этот хлам убрали и стали развешивать классиков, и вот дошло дело до импрессионистов. Сначала появился «Стог сена» Клода Моне, «Бульвар капуцинов», «Круг заключенных» Ван Гога. Сыграла его критика капиталистов. Потом уже вывесили Сезанна, Матисса, Пикассо и многое другое. Мы, студенты художественного училища, бегали туда почти каждый день, как на службу. Я себя воспитал на французской школе живописи.
К. Кремль. Когда-то в течение четырех лет я работал реставратором древнерусской живописи. Реставраторов было мало, и нас посылали на различные объекты. Обычно летом мы работали в соборах Новгорода Великого, а зимой — в соборах Московского Кремля. Их отапливали, в отличие от новгородских. Из интересных деталей: четыре дня я провел в гробнице Ивана Грозного. Надо было сделать копию фрески, ушедшей за столетия под пол собора. Скелет был вынут, по нему определили причину смерти — отравление ртутью. Ей тогда натирали кости при ревматизме. Академик Герасимов сделал портрет царя по черепу.
Л. Любовь. Сначала любил Репина и Сурикова, потом Врубеля, Коровина, «Мир искусства», «Бубновый валет» и футуристов. А там и русский авангард: Малевича, Розанову, Попову и других. Мне нравилось то, что было под запретом.
М. Мама. Свою мать я увидел, когда мне было восемь лет. После лагеря ей нельзя было жить в больших городах, и она поселилась в Малом Ярославце. Я проводил с ней все каникулы, там познакомился с Юлием Кимом, отец которого тоже был расстрелян. Каждое лето мы играли, бегали по городу. Уже тогда он писал стихи: «Малый Ярославец — город мой, ты стоишь высокий, красивый и родной».
Маяковский. Путь к полузапрещенному авангарду лежал через него. Издали собрание сочинений Маяковского с иллюстрациями художников его времени. Все благодаря Лиле Брик. Она написала письмо Сталину со словами: «Маяковский был и остается лучшим талантливейшим поэтом нашей советской эпохи». Сталин подчеркнул эти слова и передал письмо Ежову: «Сделайте, что нужно». Потом эти слова приписали вождю и вывешивали в кинотеатрах и домах культуры.
Н. Новизна. Я всегда жил, помня правило — что не меняется, то стареет. К искусству это особо применимо.
О. Отъезд. В 1976-м меня выпустили в Швейцарию, потом виза кончалась, и мне надо было выбирать: оставаться или возвращаться. Я еще толком ничего не видел и решил остаться. Поехал в Вену, там толстовской фонд, основанный дочерью писателя Александрой. Потом в Париж, где тоже отделение этого фонда. Они помогали беженцам и эмигрантам.
П. Путин. Я против его политики антизападничества. Он ведет страну к выпадению из мирового процесса. В России всегда многое зависело от первого человека. И каждый властитель делал страну под себя. Мы пережили эпоху Сталина («Нет человека — нет проблемы»), Хрущева («Мы вам покажем кузькину мать»), Брежнева («Народ и партия едины»). Что останется в памяти от эпохи Путина? Обливания зеленкой, ОМОН с дубинками, «Мочить в сортире»? Откуда это заблуждение, что кого боятся, того уважают? Если у вас сосед — бандит, вы можете его бояться, но одновременно будете и презирать.
Р. Россия. Ей не надо мериться с Америкой, которая в два раза больше по населению и в которой бюджет одного города равен бюджету всей России. Времена противостояния ушли.
С. Скульптура. Сейчас моя большая деревянная скульптура в Новой Третьяковке, в зале №38. Была взята моя модель и увеличена в 10 раз. Так что посреди абстрактной скульптуры можно гулять. На Западе такая вещь могла бы найти себе место в вестибюле банка, отеля, в аэропорту. Но у нас нет традиции совмещать повседневную жизнь с искусством, поэтому мою скульптуру после выставки, скорее всего, разрушат и выбросят.
Т. Театр. Я учился на театральном отделении Московского академического художественного училища Памяти 1905 Года. Вел нашу группу Виктор Алексеевич Шестаков — бывший главный художник театра Мейерхольда. После его смерти — Исаак Моисеевич Рабинович, яркий художник 1920-х. После училища я работал как художник-постановщик в тульском ТЮЗе. Оформил три спектакля: две сказки и один «взрослый». Последний проходил с трудностями: меня обвинили в формализме. Тогда я понял, что в театре лучше не работать: слишком от многих зависишь.
У. Учителя. Мы, окончившие московскую школу 327 больше 60 лет назад, до сих пор встречаемся там в день открытых дверей. Еще недавно с нами были наши учителя: Калерия Федоровна Нестерова — преподаватель литературы и Эммануил Эльевич Шноль — математик.
Было многое: учительница истории как-то приходит и закрывает журнал: «Сегодня поговорим, можно ли доверять ребенку, если его отец репрессирован». Из ее слов выходило, что нельзя. Ребенок из сыновьих чувств может не донести на отца. Все сидели и кивали. И я думал, что только я с такой биографией, а другие нормальные. Потом оказалось, что почти полкласса такие.
Ф. Франция. Страна культуры: на культуру здесь тратится больше денег, чем на вооружение. Каждый президент оставляет после себя что-то значительное в области культуры. Помпиду — гигантский Центр Помпиду; Ширак — музей искусства Африки и Океании; Миттеран — арку Дефанс, оперу Бастилия, библиотеку Меттерана. Про Помпиду рассказывают как про коллекционера живописи, что он еще до рабочего дня объезжал с шофером галереи и покупал холстики.
Х. Художник. С шести лет хотел им стать. Не было ни бумаги, ни карандашей. Потом мне подарили карандаши. Они были не из дерева, а из прессованного картона. В школе стеснялся говорить, что рисую. Это считалось девчачьей профессией.
Ц. Цвет. В работе меня сейчас все больше тянет на цвет. Рисунок — рассудочен, цвет — эмоционален.
Ч. Черные чернила. «В четверг четвертого числа четыре черненьких чумазеньких чертенка чертили черными чернилами чертеж». Мне всегда нравился этот стишок.
Ш. Школа. На уроках было хорошо, но еще лучше — после: играли в футбол на пустырях. Когда мячей не было — катали консервные банки. Родители ругали: ботинки портим, шумим, стекла, не дай бог, выбьем. Дети в основном были без отцов, с матерями. Матери — нервные, потому что работали постоянно, за детьми надо следить. Каждый раз после летних каникул возвращались в школу, а одного-двух нет. Либо убили, зарезали, либо посадили за уголовщину. В Малом Ярославце ребята находили гранаты, бросали их в реку, чтобы рыбу глушить, и иногда сами взрывались.
Э. Эйфелева башня. Любуюсь ей, она хорошо сделана. Ее ритмика — это связь произведения искусства и инженерии.
Ю. Юр. Так в моем малоярославцевском детстве назывался маленький рынок у железнодорожной станции. Поезд останавливался на 10, 20 или 30 минут, пассажиры выходили и покупали поднесенную к поезду местные женщинами еду: соленые огурцы, вареную картошку, топленое молоко... Мне где-то в 10-летнем возрасте тоже досталось торговать. При доме хозяйки, у которой мы с мамой снимали угол, был большой вишневый сад. Обирать вишни было некому, и хозяйка распорядилась, чтобы я собирал вишню и в тазу относил ее на базар (юр). А там уже торговал стаканами. Мой друг говорил, что торговля пробуждает частнособственнические интересы.
Без я. Отношусь к себе критически. Раз речь зашла о вишневом саде, лучше закончить словами Лопахина из бессмертной пьесы Чехова: «Когда я работаю подолгу, без устали, тогда мысли полегче, и кажется, будто мне тоже известно, для чего я существую. А сколько, брат, в России людей, которые существуют неизвестно для чего».
Справка «МК». Имя Игоря Шелковского связано с историей русского неофициального искусства 1960–1980-х годов. Он последовательно создает и развивает свой пластический мир. Мир, сохранивший, по словам историка искусства Евгения Барабанова, «главные признаки классической скульптуры: правдивость безупречной линии, гармонию форм в их архитектурном равновесии, безукоризненную слаженность, эллиптическую обобщенность». С 1970-х живет, творит между Парижем и Москвой. Работы Шелковского приобрел для своей коллекции Георгий Костаки, позже и Центр Помпиду. Произведения художника находятся в Третьяковской галерее, Русском музее, Музее современного искусства Фонда Людвига в Вене и других престижных собраниях.
