«К своей чести, могу сказать: я никогда не писала под кайфом!»
— В последнее время вы сильно изменились.
— Что вы имеете в виду?
— Стали очень женственной, поменяли образ...
— Я ничего не меняла.
— Достали из себя, изнутри?
— Из себя, конечно, верно подмечено. Но кроме внутреннего состояния есть обстоятельства, которые провоцируют тебя на изменения. В моем случае это — любовь.
— Вы сейчас производите впечатление человека, за которым ухаживают...
— Ай, не надо меня смущать!
— А раньше складывалось ощущение, что ухаживаете больше вы...
— Ухаживаю, ухаживают, да. Вы угадали.
— За вами интересно наблюдать, ломать стереотип восприятия вас.
— Надо отказываться от стереотипов. Все очень зависит от того, кто с тобой рядом, от того, кого ты любишь, от того, кто любит тебя. Никаких других причин нет. Я выпускаю эту пластинку и думаю: «Господи! Где я была раньше-то? Все это время...» Почему я об этом не пела? Хотя я пела о любви, но по сравнению с тем, что я сейчас испытываю, это был детский лепет
— Может, вы просто человек позднего взросления?
— Возможно. Еще знаете, какая штука: вот родились дети, надо было повзрослеть, а я как-то скинула. Я родила в 35 лет и обнулилась до двадцати. И они отнюдь мне не прибавили лет. Ну ответственность, это понятно, но я от этого не отказываюсь. А вот ощутить себя возрастной женщиной, такого нет и не было. Я одна из немногих, кто стоит на сцене и говорит громко, что мне 41 год. Мне 41 год, и при этом во мне такой себя полет! И я думаю: «Как хорошо, что я именно такая! Раньше я была неинтересная, зажатая, закрытая, недолюбленная, в общем, ни о чем».
— Это неправда, вы себя недооцениваете.
— Может быть. Мне другие люди тоже говорят, что я себя недооцениваю. Но лучше недооценивать, чем переоценивать, я так думаю.
— И тем не менее вас пугает течение времени?
— Я ко времени отношусь с большим уважением, и я его боюсь, конечно. Это самое чудовищное, что может быть с людьми, начиная с фотографий и заканчивая бесконечно коротким отрезком жизни между твоими началом и концом. Я очень остро это воспринимаю. И, несмотря на то что я в своей жизни хоронила, я не могу понять феномен смерти как таковой. Вот был человек — и его нету. У меня мозг с этим не справляется. И несмотря на то что я спокойно говорю про свой возраст, я безмерно боюсь времени. Я не хочу умирать, я не хочу стареть. Но говорю об этом открыто. И, может быть, поэтому у меня все со временем в порядке, оно меня щадит. Несмотря на то что я с собой делала...
— Досталось вам от себя?
— Вы себе не представляете, что я с собой успела сделать в свои короткие 40 лет. Насиловала себя наркотиками, резала себя, постоянно издевалась над своим сознанием, над своим телом, над своим лицом. Но, на мой взгляд, я выгляжу достаточно хорошо, потому что я постоянно с ним общаюсь — со временем. И я его действительно очень уважаю. Но, опять же, как уважают деньги. Вот я уважаю деньги. Я их не боюсь и перед ними не робею и не заискиваю. Сколько их есть, столько и есть. Я никому никогда не завидовала, я ничего не хотела такого, что я не могла себе позволить. То же самое со временем. Это такие странные, одушевленные для меня, я бы сказала, люди. Эти категории для меня абсолютно материальные. И мне с ними вступать в диалог зачастую намного интереснее, чем с людьми.
— Вы так относились к себе раньше, потому что не любили себя?
— Может быть. Да я вообще не подарок была, конечно. Я и сейчас-то... Но сейчас как-то побережнее уже с собой. А раньше вообще ужас.
— За что вы так с собой?
— Не знаю.
— Вы себе, может быть, за что-то мстили?
— Я не знаю. Я вот смотрю на детей и думаю: «Боже мой! Как я буду их от этого ограждать?». Но нет ответа на этот вопрос.
— Но, может быть, вы, извините, не росли в такой атмосфере любви, как они?
— Нет! Я росла в атмосфере любви!
— Значит, это идет не из детства?
— Детство у меня было счастливым. И, несмотря на то, что меня воспитывал двор, у меня еще были и есть любящие родители. И у нас никогда в доме не было того, вообще даже намека на то, что я делала дальше по приезде в Питер. Почему я это делала? Я знаю. Может быть, среда, кстати. Может быть, этот идиотический стереотип: «секс, драг энд рок-н-ролл!». Все это, судя по всему, мне нужно было пройти. И сегодня я совершенно спокойно оглядываюсь назад и могу сказать: мне это неинтересно, я все знаю уже. И ничего лучше незамутненного сознания для творчества нет. Но, к чести моей, могу сказать, что я никогда не писала под кайфом.
И алый тюнинг унылых душ / Всего лишь отблеск его харизмы. / И жар в ладонях, и в горле сушь, / И свет на блики ломают призмы.
— Никогда?
— Никогда. Как только я что-то принимала, у меня сразу отбивало охоту писать. Потому что существуют какие-то другие моменты, которые тебя занимают. И мне так удивительно, когда люди пишут под кайфом. Все думаю: «Как у них так получается?».
— Значит, стереотип, что творческому человеку нужен допинг, неверен? Можно быть талантливым и вести совершенно нормальный образ жизни?
— Я думаю, да. Ведь спиваются не только артисты или рок-герои. Очень много алкоголиков заурядных, бытовых. Наркотики — это болезнь.
— Дети способствовали вашему просветлению?
— Дети вернули меня к себе, я стала совершенно нормальным человеком. Жить просто и чисто — в этом есть кайф. А потом, конечно же, о какой любви может идти речь, когда ты постоянно занимаешься каким-то разрушением? Любовь — это созидание.
Я встаю очень рано и думаю: «Боже! Хоть бы ни одна рожа не появилась!»
— Дети осознают вашу значимость? Или мама и мама?
— У Темы проскальзывает сейчас: «Наша мама самая главная! Маму все знают!». Это он любит залепить. Но тут Марта: «Маму знают не все!».
— Марта — голос совести?
— Голос разума скорее. Мы недооцениваем детей. Они маленькие, но все впитывают, они и взрослеют именно потому, что начинают понимать, что происходит. Марта очень сильно косит под меня. Во всем старается быть похожей. Даже запихивает руки в карманы. Я, может, также хотела быть на маму похожа, я этого не помню, надо у нее спросить. Но Марта — это просто четко. Они хорошие дети. Пока они нормально двигаются, туда, куда надо. Тема только капризный чуть-чуть.
— Мальчики всегда немного более сложные.
— Они такие чудные новые слова изобретают! Артем увидел меня в лыжных очках и говорит: «Мама, ты лыжнец?». И такие изобретения постоянно. «Много детей и один деть!» «Кипяточная вода!» «Позорная труба», «Твагратик». Однажды, когда он был совсем маленьким, я попросила его расставить обувь, и он меня просто умыл. Ему было года полтора, и он расставил ее полукругом. Я была потрясена, какое у него еще не ломанное стереотипами сознание! Мне кажется, это в любом ребенке есть, вернее, изначально в каждом из нас, но потом все почему-то начинают ставить обувь парами и в ряд, понимаете? Когда Тема застилает постель, он берет одеяло и делает крону, а из пледа делает ствол. Я же не могу ему сказать: «Тема! Застели ровненько, чтобы ни одной складочки не было! Просто ни одного штриха». Я, наоборот, спрашиваю: «А как сегодня будешь складывать?» — и он: «Я сделаю воздушный шар!»
— Как в вас это уживается: мама — звезда, мама — творческий человек и мама как мама?
— Я — не звезда. Мы «Маленького принца» читаем, там все про звезды. И я у них просто мама. Единственное, могу рявкнуть, если пишу: «Подождите, пожалуйста, я сейчас занята!» И они должны ждать. Я хочу, чтобы они осознали: у меня есть любимое дело. Я пишу песни, и мне очень плохо, если я их не пишу. И у меня есть концерты, которые мне нужно играть, и не только для того, чтобы зарабатывать на санки или на велосипед, а потому что я благодаря этому счастлива. Гастроли мои они переживают с болью, конечно. Тимоша, как маленький ворчливый старичок, ходит за мной и повторяет: «Вот, не успела приехать, уже уезжает!». В третьем лице, заметьте.
— Больно слышать?
— Больно, конечно. Но что делать. Я их пыталась с собой брать, но это вообще несмешиваемые миры. Не соприкасаются никак. Они ходят в сад, у них там своя программа, музыкальная школа, уроки английского... Зато мы отрываемся летом, в отпуске. Когда мы вместе, нам хорошо.
— Вы становитесь ребенком?
— А я как-то не перестаю им быть, знаете... Я не перехожу из одного состояния в другое: тут я мама, тут я пишу, здесь я кашу варю. Нет! У меня это сочетается каким-то образом — может, потому что я легко отношусь ко всем своим состояниям. Мне ничего не стоит встать в 5:30, чтобы успеть позаниматься собой и приготовить завтрак. Встаю и думаю: «Боже, хоть бы никто не проснулся! Хоть бы ни одна любимая очаровательная рожа не появилась!»
— А вы, оказывается, сентиментальны, Диана Сергеевна!
— Да. Случилось это. После рождения моих бандитов, которым уже шесть лет! Шесть лет, представляете? Я будто вчера их родила! Это, конечно, два подарка судьбы...
— Непростых подарка, я бы сказала!
— Да! Отдала в музыкальную школу, они оба способные, только заниматься пока дома не умеют. Марта сыграла один раз гамму, поворачивается ко мне и смотрит. Я говорю: «Ты чего остановилась? Играй!» — «А я уже сыграла!» — «Дальше, — говорю, — играй! Вот здесь у тебя ошибки». И она рычит в ответ: «Я хорошо сыграла! Где ошибки? У меня нет ошибок!» Она, кстати, думает про себя, что она безукоризненна. Вот кто в себе уверен. Или вчера я говорю ей: «Учи ноты!» Она не знает, где «фа», где «соль», то есть она их не читает с листа. Нарисовала ей гамму лесенкой, говорю: «До конца листа пиши и запоминай, это такие же буквы, как у тебя в книгах. Ты же любишь читать!» Прихожу через 20 минут, смотрю — она мне все ноты на одной линейке написала и подписала разными названиями. Я говорю: «Ты надо мной издеваешься? Ты не видишь разницы? У тебя одна и та же нота написана! Ты не видишь, чем они отличаются?» Вот такие они подарки, я представляю, что будет дальше.
— Учитывая, что это ваши дети, то есть все в вас, наверное, будет нелегко...
— Угу. Ну ничего, я думаю, если будет доверие, с ними можно будет находить общий язык. Они нежные очень, это самое главное. И они понимают, что я их очень люблю, а пока они это будут чувствовать, всегда можно будет находить общий язык.
«Я могла бы поступить как Анна Каренина»
Звук аж сияет, как он звучит, / Все, что за рампой — огрызок сцены. / А зал беснуется, зал кричит, / Лишь билетерша тихонько дремлет.
— Значит, выживут только влюбленные, так, Диана Сергеевна?
— Только влюбленные. Только! Я в этом убеждена.
— Чем ваш новый альбом отличается от предыдущих?
Он ничем не связан с ними, кроме снайперского стиля, который, я вдруг поняла, существует. Этот альбом — а он тринадцатый — не имеет, на мой взгляд, аналогов во всей нашей дискографии. Единственно, по силе чувства он каким-то образом напоминает мне «Цунами», но в «Цунами» не было такой бешеной музыкальности и мелодичности, я бы так сказала. И мне очень нравится наш состав. Денис Жданов, он классный гитарист: талантливый, тонкий. Митя Горелов — рок-музыкант до мозга костей. Сергей Макаров, который, кстати, эту пластинку писал и продюсировал, наш басист.
— Все песни в альбоме только о любви?
— Нет, там разные настроения есть. Есть песня «Джаггер», я написала ее, исходя из своих переживаний по поводу частого отсутствия дома. Из тех эмоций, которые я переживаю, когда куда-то уезжаю и мои дети провожают меня на вокзалах. Вот здесь меня просто заливает слезами, когда я вижу фигурки в зеленых куртках. Они стоят как Чебурашки и машут. Сердце рвется. На самом деле, что касается любви, она же тоже не делится: любовь к детям, к своей профессии, к зиме. По большому счету это все одна любовь, только точка приложения сил разная. Есть песня «Чего хотят эти люди», есть «Странные дни», есть история, которая кажется социальной, хотя я ее написала раньше, чем меня пытались утопить осенью 2014 года.
— За концерт в Киеве?
— Да. Меня тогда по большому счету скомпрометировали, ну да ерунда все это. В общем, есть совершенно разные настроения. Есть, конечно, песня, в которой я еще раз признаюсь в любви к Питеру, а это еще одна любовь. Я не воспринимаю это чувство как стремление к одному человеку: вот я с ним занимаюсь сексом, всем остальным — и вот это-то любовь! А все остальное походя. Нет! Любовь может быть, например, к ботинку, потому что его носит Чулпан Хаматова, которая называет меня своей «крылатой сестрой». И я с годами понимаю, что, несмотря на то, что она меня младше, она меня в чем-то мудрее, взрослее, и я склонна согласиться, что крылатость эта, о которой она говорит, она у нас одна на двоих. Любовь должна быть ко всему. И тогда жизнь тебе отдаст возможность чувствовать и быть сильным, то есть иметь силу на эти чувства. Это важно, потому что я наблюдаю очень много опустошенных людей, у которых чувство любви атрофировалось, девальвировалось и заменилось баблом, карьерным ростом, каким-то перепихоном по пьянке. Нет чистоты. А ведь именно порыв двигает жизнь, хотя я — в известной степени, конечно, — сталкер.
Она — старуха, здесь — за гроши, / Куда ни глянешь — фанатов руки, / Ей отдохнуть бы, пожить в тиши, / Но все так дорого, да и внуки...
— Сегодня много появилось людей, которые ищут, чем бы быть недовольными, начиная с курса доллара и отсутствия дорогого сыра в супермаркете и заканчивая присоединением Крыма. Что бы вы могли сказать этим людям со сцены?
— Я им сочувствую. Я не катаюсь как сыр в масле. Мне не это интересно. Мне интересен человек, и я не устаю им восхищаться. Потому что именно человек должен быть другому человеку интересен. И искусство. Искусство дает силу, надежду и веру в то, что твои возможности безграничны и ты можешь быть смелым. Смысл жизни не в дорогих рубашках и вискаре.
— Наблюдаю за вашим развитием как музыканта и личности, и у меня складывается впечатление, что вы поставили себе цель совместить несовместимое: рок-н-ролл как образ существования в музыке и шоубиз как систему продвижения артиста через различные проекты.
— Вы имеете в виду мое участие в «Главной сцене»? Мне было очень в кайф. Во-первых, мне нравится работать в телевизоре. Но я бы никогда не согласилась ради пиара прыгать под куполом цирка или нырять с дельфинами. От меня можно ждать только профильного участия. Я заболела этим на украинском «Голосе», мне так понравилось отдавать то, что я умею, свой опыт, свои секреты.
Но я ничего не делаю поперек себя, и никогда не делала. Мне совершенно все равно, зовут меня, например, на «Огоньки» или нет. У меня есть самое главное — меня любят люди. И это ничем не заменишь. Можно в телевизоре скакать сколько угодно и не собирать залы. А может так быть, что тебя никуда не зовут и вырезают, как было со мной в 2014 году, но при этом на твои концерты люди приходят. И вот это кайф, и на этом я стою.
— Вы всегда уверены в себе?
— Я абсолютно не уверенный в себе человек, во мне постоянное смятение чувств.
— Вы на днях презентовали саундтрек к фильму «Интимный дневник Анны Карениной», а что бы вы сделали на месте Анны?
— Она мне близка. Она мне очень близка. Я не смогла бы оценить эту книгу, когда мне было 14 лет. А сейчас я понимаю каждый намек. И я бы, наверное, смогла… поступить так, как она.
— Простите, смогли бы... поступить как Анна Каренина?
Да... Жизнь жестока и заставляет сделать выбор, и я думаю, что Каренина в какой-то момент поняла, что ее любовь сильнее, чем все, что с ней было, есть и будет. И то, что ее сын Сережа, которого она любила просто до беспамятства, не смог стать преградой на пути к смерти, я тоже понимаю. Он — другой, новый человек, со своей судьбой. Дети выходят из нас и идут своей собственной дорогой, постепенно оставляя нас за спиной. И каждый человек сам разбирается с тем, что предлагает судьба.
Анна — сильная, чувственная, одухотворенная, невероятная, мощная, просто эталон женщины. Вообще все так странно совпало: и Каренина, и альбом — это все знаки.
— А если говорить об ассоциациях с литературными героями, то вы кто?
— Жанна д’Арк, конечно, если говорить про женщин. И Мюнхгаузен. Я его очень люблю, это мой самый любимый фильм, он сформировал мою жизненную философию, это мой самый любимый актер — Янковский. — «Марта, скажи мне!» — «Я буду ждать тебя». — «Не то!» — «Я очень люблю тебя». — «Не то!» — «Они положили сырой порох!» — «Вот!».
Да, вот она, суть любви. И мне так жалко людей, которые лишают себя ее, а потом думают, почему они такие несчастные. А вот я счастлива! Я счастлива, потому что меня любит самый лучший человек в этом мире. И я люблю его. И через это я вижу все.
И понимая, что он не смог / Вернуть забытую жажду жизни, / Кумир играет на посошок / Экспромтом ей лишь одной «К Элизе».
