Самый короткий фильм нынешнего фестиваля длился 1 минуту, а самый длинный – 780. За десять дней состоялось 106 премьер. В фестивале задействовали 299 режиссеров. Из 831 волонтера самым взрослым оказался житель Голландии 1938 года рождения, а самым юным – 1999-го. Перед сеансами на экране шел учет потребления кофе, воды, пива и вина. В рекордсменах – капучино. Именно этот напиток оказался самым востребованным у участников фестиваля.
С приходом нового директора – 46-летнего голландского продюсер Беро Бейера - многое поменялось. Сам он впервые оказался на Роттердамском кинофестивале в 19-летнем возрасте и получил тогда мощный заряд, во многом определивший выбор профессии. Бейер – не сторонник безмерного наращивания количества фильмов. Для него важнее, чтобы каждый из них работал на идею фестиваля. Возможно, поэтому он сузил конкурсную программу: вместо 15 в ней теперь 8 картин. В Роттердаме никогда не гоняются за звездами. Гламуру и красным ковровым дорожкам здесь говорят: «Нет!». Конечно, если появится хороший фильм с участием знаменитостей, его могут и пригласить, но это не самоцель. Такова установка нового директора. Главное – авторское, экспериментальное кино, созданное начинающими режиссерами. Они здесь – герои дня.
Вместо трех «Тигров», подкрепленных 15 тысячами евро, которые в конкурсе дебютов получали начинающие кинематографисты, теперь выдают одного, зато в комплекте с 40 тысячами евро. Все это богатство вручили американской картине «Радиогрёзы», которую снял иранский режиссер Бабак Джалали. Сам он давно не живет на родине, как и его герои. Они обосновались в Сан-Франциско и ежедневно вещают на персидском радио. Известный на родине музыкант теперь вынужден интервьюировать всякую «попсу». А выходец из Афганистана поет в эфире русскую «Катюшу». На его родине она хорошо известна еще со времен присутствия советских войск. Ее пели для поднятия боевого духа армии и в постсоветские годы. Герой фильма трогательно исполняет ее на ломанном русском языке. Его муштруют, чтобы делал это еще более проникновенно. И парень старается, ведь надо достучаться до сердца каждого радиослушателя.
Иранское кино, созданное за пределами родины, становится своего рода новым трендом. Оно побеждало на фестивалях в Токио и Венеции, а в Роттердаме присутствует уже несколько лет подряд и отличается смелостью, которую придает его авторам удаленность от Ирана. Сильным фильмом «Радиогрёзы», пожалуй, не назовешь. Да и в целом конкурс особыми открытиями не блистал, хотя кое-кто из дебютантов продемонстрировал оригинальное видение мира. Еще одна конкурсная картина «Земля Просвещения» бельгийского режиссера Пьетра-Яна Де Пю оказалась связана с Афганистаном. На протяжении нескольких лет дебютант бывал там в качестве фотографа. Его героями стали подростки 12-14 лет, предоставленные сами себе. Они сбиваются в банды в горах Памира, грабят караваны, отнимают опиум и лазурит. Еще один промысел - остатки советских мин, которые можно продать. Дети экипированы в то, что осталось от советских войск – ушанки и телогрейки, на груди – советские ордена. Но теперь их окружают американские базы. Горные пейзажи прекрасны. А дети на экране страдают, но слишком уж нарочито и художественно для того, чтобы зритель им сопереживал.
Чаше всего картины, которые показывают в Роттердаме, не увидишь нигде помимо фестивалей. Редкое исключение – документальная лента «Затерянный в Кантоне» шведского режиссера Монса Монсона. Ее премьера состоялась год назад в Роттердаме, и вот на днях она вышла в российский прокат. Факт сам по себе удивительный: арт-кино у нас искоренено как класс, его почти не показывают. Да уже и некому заниматься его продвижением. Для этого было сделано все.
Сюжет фильма: темнокожий бизнесмен из Конго пытается продавать желтые футболки. Судьба заносит его в китайскую провинцию Гуанчжоу. Африканец оказывается в абсолютно чужой среде, и что интересно - не европейской. На Востоке никто не смотрит на него косо, не относится, как к представителю второсортной расы, но в целом это не меняет ситуации. Получилась смешная картина, с оригинальным авторским взглядом. В свете последних событий в Европе, связанных с «вторжением варваров», «Затерянный в Кантоне» приобретает совсем уж неожиданный ракурс.
Одна из самых заметных картин нынешнего Роттердама - документальная лента «Олег» о 88-летнем питерском композиторе Олеге Каравайчуке. Испано-венесуэльскийский режиссер Андрес Дуке снимал ее в Санкт-Петербурге. «Кто этот человек, выглядящий так, словно он вышел из истории Гоголя?» – такой авторский комментарий сопровождает картину. За плечами российского гения Олега Каравайчука - порядка ста работ в кино: от «Двух капитанов» , «Поднятой целины» до «Долгих проводов» Киры Муратовой и недавней картины «В сумерках», снятой в Сьерра-Леоне. До начала 90-х его концерты запрещались. Он до сих пор мало известен на родине. Олег Николаевич вечно одет в какую-нибудь «бабушкину» кофту или такой же свитер, на голове - берет. Говорит он высоким голоском, и многие даже не понимают, кто перед ними: думают, что бабушка. Хотя его профиль мог бы украсить полотна старых мастеров.
Каравайчук может жаться к кулисе и не выйти к микрофону, разговаривать, стоя спиной к залу, как это было на моих глазах в Петербурге. Маленький, хрупкий. Но стоит ему сесть за рояль, и ты поражаешься его мощи, сильным движениям рук, экспрессии, которой позавидует молодой музыкант. С экрана Каравайчук рассказывает, как ребенком любил фотографироваться на кладбищах. Он понимает, что это звучит странно, но так было, чего же скрывать. Он все время возвращается к царской семье, расстрелянной в подвале, переживает случившееся, как личное горе. Смотришь на него и думаешь: а как он вообще живет в нашем мире, где могут и на порог не пустить, если ты не такой, как все. Вместе с камерой зритель идет за Каравайчуком по дачной местности поселка Комарово, где жили прославленные мастера культуры. Это был райский уголок благодаря Сталину – его герой фильма чтит. Ребенком он играл перед ним, и теперь в заслугу вождю ставит то, что выиграл войну и покровительствовал деятелям искусства. Чужих в заповедной зоне Комарово не было. А теперь, кто только не живет: пришли и срубили любимую сосну на участке Каравайчука, чтобы поставить рядом баню.
Впервые мы видим главного героя в роскошных интерьерах Эрмитажа. Сюда он часто приходит, пробираясь сквозь снег и сугробы, но всегда чувствует себя отдохнувшим. «Вся моя жизнь освящена Екатериной. Только ее я и люблю» - говорит Каравайчук о государыне-матушке. А вот Путин и другие высокопоставленные деятели современности не приехали на концерт по случаю 250-летия Эрмитажа, где он играл перед пустым первым рядом. «В гробу, наверное, не пойму, почему так» - говорит Каравайчук. Вообще, жизнь теперь не та: почему-то овощи на рынке не пахнут, как положено, а люди не понимают, что надо отбросить все дела и посмотреть вдаль истории. Авторы картины почти не вмешиваются в повествование. Каравайчук произносит монологи, куда-то идет, сидит за роялем, и этого вполне достаточно, чтобы сделать картину о нем такой необыкновенно-странной.
