Владимир Константинович руководил Багдадским лесничеством. Дело это опасное и ответственное. Домик Маяковских в Багдади — просто изба на курьих ножках. «Я дедом — казак, другим — сечевик», — писал Маяковский. По материнской линии он в довольно близком родстве с писателем Григорием Данилевским, автором исторических романов, привлекавшимся по делу петрашевцев. Вот откуда у поэта темперамент, мощная сила протеста против всего, что разрушает человеческое счастье. О Маяковском-сатирике можем написать тома. Но сейчас хочется говорить о главном.
Нервная скрипка поэта
В письме-дневнике к Лиле Брик однажды поэт признался: «Любовь — это жизнь, это главное. От нее разворачиваются и стихи, и дела, и всё прочее. Любовь — это сердце всего…» Уже на первой фотографии вместе с сестрой Олей трехлетний Володя смотрит на мир требовательно и с огромным любопытством. Природа щедро наградила его талантом живописца и лирика огромной силы, а еще трагическим мирочувствием. Живопись и слово в его творчестве скрестились, и это принесло поразительный эффект.
20-летний поэт дерзко признался: «Я сразу смазал карту будня, плеснувши краску из стакана, я показал на блюде студня косые скулы океана. На чешуе жестяной рыбы прочел я зовы новых губ. А вы ноктюрн сыграть могли бы на флейте водосточных труб?» А он мог создавать поэтические симфонии и на нервных скрипках, и на барабанах шагающего пролетариата.
Любовь для Маяковского — определяющая стихия, движитель всего — творчества, поступков, надежд. Встреча с Давидом Бурлюком, первым заметившим дар Маяковского, вдохновила молодого поэта. Вспыхнула любовь к Лиле — стержневая, вдохновляющая и готовящая гибель. В поэме «Люблю» есть глава «Ты». Диагноз молодого поэта удивителен по психологической догадке: «Пришла — деловито, за рыком, за ростом, взглянула, разглядела просто мальчика, взяла, отобрала сердце и просто пошла играть — как девочка с мячиком». Володя разгадал игру женщины-вамп и все-таки распалял свои чувства к ней и произнес знаменитое: «Клянусь — люблю, неизменно и верно».
Его молитва
В чем только не обвиняли потомки поэта! И, конечно, в богохульстве. Да, у него есть антирелигиозные стихи. Но они отвечали скорее духу времени, чем что-то говорили о его отношении к Богу. Многие люди, особенно великие, не терпели церковное кликушество. Маяковский не исключение.
Но в состоянии глубокого отчаяния, в нервном перенапряжении он признается как на духу в поэме «Флейта-позвоночник»: «А мне, чудотворцу всего, что празднично, самому на праздник выйти не с кем. Возьму сейчас и грохнусь навзничь, и голову вымозжу каменным Невским. Вот я богохулил. Орал, что бога нет, а бог такую из пекловых глубин, что перед ней гора заволнуется и дрогнет, вывел и велел: люби! Бог доволен. Под небом в круче измученный человек одичал и вымер. Бог потирает ладони ручек. Думает бог: погоди, Владимир!..» И поэт просит Бога: «Если правда, что есть ты, боже, боже мой, если звезд ковер тобою выткан, если этой боли ежедневно множимой, тобой ниспослана, господи, пытка… Делай, что хочешь, хочешь четвертуй! Я сам тебе, праведный, руки вымою. Только — слышишь! — убери проклятую ту, которую сделал моею любимою…»
В последние годы совместная жизнь с Бриками в одной квартире в Гендриковом переулке сопровождалась маленькими драмами. Поэт часто бывал «в ужасе»: любимую «любить увели». Десятилетия мы вчитываемся в тексты стихов, воспоминаний, его писем… Всё убеждает: Л.Б., вероятно, знала о гениальности Маяковского и, преодолевая в себе усталость от В., тем не менее постоянно настаивала обеспечить ее деньгами. У любимой росли запросы, она хотела отдыхать в Италии, чаще бывать в Париже и требовала денег. А однажды выслала в Париж опережающую его приезд телеграмму с напоминанием — не забыть купить ей «реношку».
Дочь Патриция
Новое сильное увлечение Маяковского в Америке — Элли Джонс. Немка по происхождению, жила в России с родителями. Выйдя замуж за англичанина Джонса, выехала в Англию, потом в Америку, где развелась с мужем. Встретив В.В., беззаветно полюбила его и говорила: «Любить — это рожать детей от любимого». Элли свидетельствовала, что поэт занимал доллары у друзей и посылал Л.Б., а сам ходил голодный. Она старалась всячески поддержать любимого. Прямодушный и истинно красивый человек, Элли родила Маяковскому дочку Элену-Патрицию.
Мне довелось дважды видеть Патрицию Томпсон в Москве, в комнате на Лубянке. Она приехала с сыном Роджером. Оба они очень большие. В комнатенке-лодочке внук поэта стоял, а дочка присела на узенький диванчик, на тот самый. В глазах женщины стояли слезы. Патриция Томпсон — профессор. Она знала, что я пишу о Маяковском, и позволила мне напечатать в «МК» перевод ее стихотворения об отце. Ей рассказала мама, Элли Джонс, что Маяковский отбывал из Америки на пароходе третьим классом и на свои проводы опоздал. Это обидело Элли. Но когда она вернулась домой, ее глазам предстала волшебная картина: кровать, свидетель любви, была усыпана незабудками.
Патриция Джонс унаследовала от родителей человечность, а годы спустя привезла в Москву горстку пепла мамы, Элли Джонс, и между могилами Маяковского и его сестры Ольги она пальцами выкопала ямку и высыпала туда горстку маминого пепла. Несозданная семья нелегально, зато навечно соединилась.
Он напоминал английского аристократа
Поэт на пароходе написал свой мужественный и резкий поэтический репортаж: «Я в худшей каюте из всех кают. Всю ночью надо мною ногами куют. Всю ночь, покой потолка возмутив, несется танец, стонет мотив: «Маркита, Маркита, Маркита моя. Зачем ты, Маркита, не любишь меня?» А за что любить меня Марките? У меня и франков даже нет. А Маркиту, толичко моргните, за 100 франков препроводят в кабинет…»
Сердце поэта не перестало гореть пламенем. Сам он страдал от одиночества, жаждал понимания и взаимной любви. В Париже Господь позволил ему полюбить красивую, талантливую девушку — русскую Татьяну Яковлеву. Он почувствовал взаимные перетекания чувств и настроений. Общение с Татьяной, ее сердечное участие в покупке вещей и машины для Л.Б. — восхитило поэта. В ней — никакого проявления ревности. Настоящая любовь щедра и безоглядна. Поэт чувствовал себя окрыленным. «Ты одна мне ростом вровень…» — признался В. Вероятно, вместе с Татьяной в «Гранд-опера» он испытал подъем озорного настроения. Ирония вылилась в гротескные строки: «В смокинг вштопорен, побрит, что надо. По гранд, по опере гуляю грандом. Вышел в антракте: красавка на красавице. Размяк характер, всё мне нравится…» И следует плясовой мотив зрелища: «Талии кубки, ногти — в глянце, крашеные губки розой убиганятся…» (Убиганятся — от парфюмерной фирмы «Убиган».) И финал — всего лишь остроумная, какая-то домашняя реплика: «Эх, к такому платью бы да еще бы голову».
Во время Второй мировой войны, когда немцы были близ Парижа, муж Татьяны, виконт дю Плесси, с фронта предупредил: надо срочно покинуть Париж, уехать за границу, чтобы не столкнуться с фашистами. Она собралась очень быстро, увезла только дочку Франсин, предметы первейшей необходимости и письма, телеграммы Маяковского.
Маяковский обладал удивительным обаянием. Где бы за рубежом ни появлялся поэт, он производил незабываемое впечатление. Вот мнение о нем знаменитого кинооператора А.Д.Головни. На балу кинозвезд в Берлине Маяковский был во фраке: «Когда входил Владимир Владимирович, все поворачивались на него посмотреть. Во-первых, он выше других, статнее других, он шире в плечах и смелей во взгляде. Это не робкий человек входит, это входит мужик».
«Если что меня и поразило, так это его манеры — простые и изысканные. Он скорее напоминал английского аристократа и выправкой, и одеждой», — вспоминала Татьяна Яковлева, выдающийся модельер женских шляпок для Марлен Дитрих, Одри Хепберн, Эдит Пиаф…
Сам ли застрелился или помогли?
До сих пор остается загадкой, что же произошло на Лубянке 14 апреля 1930 г. Следствия особенного не было. Вокруг него всё время крутились работники органов безопасности, в частности Агранов. И похоронили поэта очень быстро: тело сожгли в крематории. Зачем тянуть? Урна с прахом 23 года пролежала в главном колумбарии Донского монастыря. Только в 53-м году прах предан земле на Новодевичьем кладбище.
О чем это говорит? Вовсе не о благодарности, уж тем более — не о любви к поэту ЦК и самого Сталина. Иосиф Виссарионович писал стихи, даже и на русском! Он знал толк в русской поэзии. Помните, Сталин позвонил Пастернаку и задал, можно сказать, смертоносный вопрос: как тот относится к арестованному Мандельштаму? Пастернак чувствовал подоплеку сталинского интереса. И ответил весьма общо, умолчал об огромной его талантливости. И это определило участь Мандельштама.
Сталин мог затаить обиду на Маяковского: поэт только дважды упомянул о нем в своих произведениях. И только! Сталин присутствовал в Большом театре, когда Маяковский читал поэму «Владимир Ильич Ленин». Могла родиться зависть! К тому же аплодисменты поэту длились 20 минут.
На огромную выставку Маяковского «20 лет работы», подготовленную им с любовью, никто из властей и даже писателей не приходил. Радовались только комсомольцы. А Маяковский страдал. Его апрель был очень загружен: поэт запланировал множество встреч. В цирке на Цветном шла подготовка грандиозного представления «Москва горит» по пьесе Маяковского. Он бывал на всех репетициях, и как раз 14 апреля должен был состояться прогон всего представления. Но прогон перенесли на 21-е. А 14-го прогремел выстрел. Знатоки говорят, что два. Кто проверит?
В квартире в Гендриковом переулке лежало «предсмертное письмо», написанное 12 апреля. И там побывал чекист. Путь расчищен!
Посвященные люди говорили, что это письмо — всего лишь часть плана, как облегчить новой его подруге Веронике Витольдовне Полонской ее расставание с мужем Яншиным, очень известным актером. Утром 14-го Вероника хотела развеять плохое настроение Володи, говорила о солнечной погоде. В ее воспоминаниях мы читаем признание М.: «Солнца я не замечаю, мне не до него сейчас. А глупости я бросил… Понял, что не смогу это сделать из-за матери. А больше до меня никому нет дела». А вечером Вероника обещала прийти к Володе совсем. И он дал ей денег на такси. А потом на Лубянке убил себя. Не странно ли?
На большой выставке «Людмила Маяковская» в музее поэта в 2010 году научный сотрудник А.П.Аксёнкин обратил мое внимание на записку, которая хранилась в тетради Людмилы Владимировны, где собирались «записи разговоров разных лиц об убийстве или самоубийстве поэта». Привожу ее полностью.
Горбунов. Барабаш*
Уезжая Л.Б.**: А Вы знаете, что в руках у В.В. оказался револьвер Агранова, но сейчас это выяснилось.
Выяснилось еще следующее, когда Л.Б. уезжала с О.М., прощаясь с Аграновым, сказала: я не знаю, как мне избавиться от В., у меня уже не хватает сил.
Горбунов Кузьма Яковлевич. Б 9-87-10.
ФИО и телефон написаны карандашом на листочке рукой владельца.
_____________________
*Сотрудники органов безопасности
**Лиля Брик
Читаю письма Лили Брик к ее сестре Эльзе Триоле в Париж. В них не нахожу ощущения большого горя от гибели Маяковского. Подчеркнута мысль: будь она в Москве, трагедии не случилось бы. Возможно. Поэт унес эту тайну с собой. Но не забыть нервного признания поэта в стихотворении «Лиличка. Вместо письма»: «И в пролет не брошусь, и не выпью яда. И курок не смогу над виском нажать. Надо мною, кроме твоего взгляда, не властно лезвие ни одного ножа».
В сознании поэта не прижилась мысль о самоубийстве! Слова Маяковского убедительнее, чем навязанное Лилей мнение, что Маяковский уже намеревался однажды убить себя. Он был истерзан невозможностью видеть Л.Б. — случалось, она запрещала на целые два месяца. Ему было запрещено даже писать ей.
И удивительное: урна в крематории, а 23 июня 1930 года советская власть провозглашает Лилю Брик вдовой Маяковского с пенсией в 300 рублей. И это при живом Осипе Брике. Тот самый Агранов нес особую службу при Сталине, спал в кабинете близ его спальни. Он-то и убедил Л.Б. написать, на правах вдовы, письмо Сталину о необходимости воздать должное Маяковскому. И Сталин в декабре 1935-го, как определил Бронислав Горб, «назначил ее вдовой поэта (тогда жену Примакова). Позже в эту ситуацию вмешался Хрущев в 58-м. Лилю Брик (тогда жену Катаняна) лишил оплачиваемого звания вдовы». Чувствуй себя вдовой бесплатно.
Но Л.Б. после сталинского решения получала половину всех гонораров, а родная семья поэта из трех человек — лишь остальное.
О гениальности Маяковского знает весь просвещенный мир. Но у нас на просвещении поставлен крест. В год 120-летия Владимира Владимировича музей на Лубянке, видать, «обновят» до нуля. Очень влиятельный автор идеи «преобразования» музея Маяковского явно не утруждал себя вопросом — на что он руку поднимал.
