— Кирилл, твои итоги.
— Сезон — это семь премьер, полноценных, больших: три — на малой, четыре — на большой. Это несколько музыкальных программ, достаточно серьезных, в большом зале, и поменьше — в фойе. Регулярный, практически раз в неделю, клуб «Гоголь+»: дискуссии, презентации книг. Очень важная история для нас — открытие книжного магазина. В общем, безостановочная, нон-стоп-работа на то, чтобы здесь появился зритель. А это главный итог — у нас есть свой зритель.
— Понятие размытое. Ты знаешь, как он выглядит?
— Конечно! Это молодые люди, которые приходят сюда — некоторые первый раз в жизни вообще идут в театр, некоторые не первый — потому что модное место, слышали. Но приходят, остаются и ходят на все премьеры. Им от 20 до 35 в основном. Старшего поколения меньше, но оно постепенно начинает выбирать для себя события. Они нас еще боятся: читали про скандалы, да и, честно говоря, у нас не так много спектаклей для людей старшего возраста. «Утесов», которого мы играли на закрытии, один из них. Как ни странно, спектакль «Страх» — тоже для возрастной аудитории, хотя там жесткая история. И интересно, что женщины старшего возраста начинают ассоциировать себя с героиней Светланы Брагарник.
— Молодая публика, она приезжает в театр на машинах или на метро?
— Есть очень богатые люди, которые выбрали это место, потому что оно модное и потому что им понравились спектакли. Это очень взыскательная публика — они привыкли только к лучшему. А есть молодая творческая интеллигенция, которая, разумеется, приезжает на метро — это очень ценно. Им у нас нравится находиться целый день. Близлежащие кафе дают объявления следующего содержания: «При предъявлении билета в «Гоголь-центр» скидка 10%». Вот экономику не обмануть. То есть за нашего зрителя они тоже хотят побороться. Это первое, а второе — к нам идет вал молодых артистов. Говорят: «Посмотрите, послушайте, возьмите нас в проекты». И это очень хорошие артисты, которые хотят работать с нами, а не в традиционных «институциях».
— Для тебя сезон начался со скандала: артисты театра Гоголя протестовали против твоего прихода, «убирайся вон» кричали… Какие сейчас отношения с труппой? Какая атмосфера в театре?
— Тяжелее года в моей жизни не было, конечно, но все ссоры быстро забылись. Год был тяжелый, потому что от него зависит будущая жизнь всего театра. Я из старой труппы оставил двадцать пять человек, и они находятся безостановочно в работе. В какой-то момент — особенно когда здесь шли лаборатории молодых режиссеров — нам перестало хватать артистов, а еще премьеры, выпуски… Думал: «Нужно кого-то брать, искать». Вон прекрасная Юля Ауг, звезда «Кинотавра», пришла к нам практически по объявлению. Но я сдерживаю себя и не хочу увеличения количества артистов в театре, чтобы не было такого «театра надкусанных яблочек».
— Что ты имеешь в виду под «яблочками»?
— Такой артист-краска — приходит, играет одну роль, и про него забывают, а он остается в труппе. Вот этого я не хочу. Я хочу, чтобы здесь была высокая планка исполнительского мастерства и у всех было много работы. Я счастлив, когда после премьеры зрители говорят: послушайте, здесь же хорошие артисты! А никто и не говорил, что тут нет хороших артистов. Я уверен, что в самом плохом театре можно найти талантливых людей — было бы желание. Здесь действительно есть очень хорошие артисты, просто хорошие, а неинтересных я не взял.
— Маленькое уточнение: неинтересных или тех, кто противостоял тебе?
— А они все противостояли: Олег Гущин, Светлана Брагарник — практически все. И меня нельзя упрекнуть, что я взял тех, кто мне лизал ж…, а бунтарей выгнал. Наоборот. Все талантливые «бунтари» остались.
— А был кто-то за тебя?
— Были, молодые, три человека — сказали, что будут со мной работать. И еще: на том жутком сборе труппы, когда все кричали, визжали, меня поддержала Ольга Науменко: «Мне интересно, Кирилл Семенович, давайте разговаривать». На сегодняшний день проблем с труппой вообще нет. Есть проблема совести людей, которые, не работая, получают зарплату — ведь мы никого не уволили. За этот сезон артисты разных поколений научились друг с другом работать, и теперь никто не понимает, где артисты из бывшего театра Гоголя, а где не из Гоголя или из «Седьмой студии».
— Из семи премьер большая часть — социальные. Значит ли это, что у «Гоголь-центра» окончательно сформировалось направление? Такой «Театр.doc», но большой.
— Я хочу, чтобы это был… народный театр. Но не в смысле «этно-фолк» или что-то такое — а имеется в виду демократичный, свободный театр. Театр для людей. Чтобы театр говорил о проблемах людям интересных. Но говорил художественным языком. Это важно.
— Ты не боишься грязи жизни?
— Это не грязь — это жизнь. Я не боюсь ничего.
— Соответственно, краски, которыми ты пользуешься, ты берешь из жизни. Например, мат, которого и в жизни хватает. При низком культурном цензе народа тебе не кажется, что это окончательно его опускает?
— Смотря как делать. Есть гастарбайтеры в спектакле «Страх», есть братки, которые приехали в Москву из города Семеновска («Братья»). И они не могут говорить языком Пушкина и Достоевского — это будет художественная неправда. Спектакль по прозе Ерофеева целиком построен на обсценной речи, но она творчески переработана. Это художественное произведение.
— Ты не боишься, открыто говоря, что мат в спектаклях есть и будет, что это отпугнет от тебя другой слой интеллигенции?
— Мат у нас не во всех спектаклях: где нужен, он есть. В прекрасной пьесе Введенского — нет, в «Митиной любви» — нет. В следующем сезоне у нас в работе «Гамлет» Шекспира, «Пробуждение весны» Ведекинда, «Мертвые души» Гоголя, «Мандат» Эрдмана — там нет мата. Знаешь, я отношусь к обсценной лексике, к русскому мату как к сокровищу, потому что только он выражает очень серьезные эмоции и некие наши ментальные коды. Грязно ругаться, я уверен, можно и без него. Иногда, когда говорят некоторые наши чиновники или депутаты, и говорят без мата, — ощущение, что они грязно матерятся. Столько ненависти, столько лжи. А я знаю огромное количество интеллигентных людей, которые говорят ненормативной лексикой, а это звучит как песня.
— А что ты будешь делать, когда Государственная дума примет очередной запретительный закон, скажем, о ненормативной лексике в театре/кино. Как она приняла закон о наказании за пропаганду гомосексуализма…
— Они говорят о пропаганде, а это не территория пропаганды. Мы занимаемся искусством, а на территории искусства возможно все. Мы не пропагандисты, мы не «министерство правды», мы не занимаемся политикой. Это художественная территория свободного творчества. Художника запретить или уволить никакие мизулины не могут. Это не в их власти. Лишить денег, возможностей, взяв на себя право решать за людей, что им надо, а что не надо, — могут, даже лишить жизни — могут. Но запретить думать, сомневаться, говорить, смеяться — не могут! Они пытаются залезать в постель, говорят людям, что им делать дома при опущенных шторах. Такого не было даже при советской власти. Они не понимают, какие механизмы они этим запускают. И они получат обратный эффект. Так что проблемы не у нас, а у них. И вообще — вдруг откуда-то при власти появились люди, их много, которые для меня явно отягощены злом. У них для реализации этого зла появились возможности.
— Ты о ком? О депутатах?
— Вот пример: в театре в штате на бессрочном контракте — значит, уволить нельзя! — есть артист Зайков: он был главный закоперщик скандалов, кричал, писал на меня во все инстанции. У него жена — тоже Зайкова — она работает в секретариате комиссии Думы по нравственности! Забавно! Так вот именно она пишет на меня разные доносы, пользуясь служебным положением и явно сводя личные счеты. Это называется введение государственных органов в заблуждение с корыстными целями. Теперь они через прокуратуру пытаются запретить мой спектакль «Человек-подушка», который с успехом идет в МХТ шесть лет. Пьесу уже классика зарубежной драматургии Макдонаха они называют сценарием, сам донос — апофеоз густопсового абсурда…
В общем, чудовищная безграмотность — это хуже мата. И умные, серьезные люди должны тратить время на это мелочное сведение счетов, которое вдруг приобрело такой государственный масштаб. Вы кто? Откуда вы... прилетели? Они учат Табакова, что у него должно идти в МХТ! Они учат меня, что мне ставить! Я долго молчал, не отвечал, когда эти люди про меня писали и говорили гадости. Говорить с ними — ниже достоинства. Но теперь они действуют под вывеской государственных институций, этим окончательно дискредитируя власть. Это не просто провокация, это мошенничество, шулерство.
— В новом сезоне продолжится ваша киносерия?
— В следующем сезоне будут советские киносценарии, трех десятилетий — 60-е, 70-е и 80-е годы. «Девять дней одного года», «Сталкер» и «Плюмбум». Мы исследуем, какие были герои советского периода, кто был лицом поколения. Спектакли будут делать молодые режиссеры. В следующем же сезоне еще добавится кино, которое мы анонсировали в этом, но у нас не получилось. Намечена интересная программа серьезных арт-хаусных фильмов. Куратор — Стас Тыркин. По четвергам на Малой сцене начнутся камерные музыкальные программы и продолжатся лекции, которые в этом сезоне пользовались большой популярностью.
— Ты поработал во многих репертуарных театрах. Театр Гоголя — тоже репертуарный. С твоей точки зрения, отчего нужно отказаться или, наоборот, сохранить, чтобы не потерять то, наверное, единственное, чем страна может по-настоящему гордиться, — театр-дом. Репертуарный или нерепертуарный — как хочешь назови.
— Здесь нет одного рецепта. Прежде чем я написал программу Сергею Капкову и он ее принял, я очень долго думал, серьезно анализировал все. Тут надо учитывать район, место, целевую аудиторию, много чего еще, часто вещи, далекие от искусства. В каждом отдельном случае надо думать по-разному. Нельзя сказать: есть схема, и она единственно правильная! Каждый случай — уникальный. В каком-то ничего нового делать не надо. А в каком-то, наоборот, все поломать и сделать заново будет только лучше.
— А в твоем случае?
— А в моем... Другого варианта просто не было. Нужно все было начинать с нуля. Мне кажется, что понятия репертуарного театра как такового не существует. Мы бьемся за фантом. Есть Театр. Точка.
— Переход на контрактную систему — благо?
— Да, это единственно правильный путь.
— А если руководство города объявит конкурс на нового худрука «Гоголь-центра»?
Ради бога. Я уверен в пользе сменяемости худруков. 10 лет — вполне нормальный срок, за который можно сделать театр мирового уровня. И потом уйти. А в случае с «Гоголь-центром»... Я готов был участвовать в любом конкурсе. Я знал, что все равно выиграю, потому что я очень хорошо придумал эту историю.
