- На самом деле с этого все и начиналось — жизнь, творческая биография, как любят говорить. Когда я еще был совсем молодым человеком, мое становление происходило именно в сфере музыки, конкретнее — рок-музыки и всего, что с ней связано. Так или иначе имена Бориса Гребенщикова, Мартина Харкета, Гэхана, Виктора Цоя и Александра Башлачева значили для меня всегда очень много, не меньше, чем все мои литературные приоритеты. Тогда у меня уже были друзья-музыканты, и я сам играл на инструментах, сочинял песни. Потом судьба распорядилась так, что пришлось заняться другими вещами, и только спустя, боюсь сказать, уже 20 лет, я вдруг вспомнил, что когда-то вот это было мне крайне любопытно, интересно и приятно. Мои товарищи, с которыми мы начинали играть, уже выступают в качестве сессионных инструменталистов с самыми разными людьми, и, если я ушел в совершенно другую сферу деятельности, они как музыканты состоялись. Я предложил ребятам: «Тогда нам было очень весело. Почему бы не попробовать войти еще раз в ту же самую реку, спеть то, что мы сочиняли тогда или сочинить сейчас что-то новое?» Так и получилась пластинка «Переворот», из песен, которые, как мне показалось, во-первых, репрезентативны, а во-вторых — передают особое ощущение времени и являются той музыкой, которую в России мало кто делает. Прямых аналогов нет.
- Зато есть сентенция, что каждый должен заниматься своим делом. А здесь уже известный писатель переходит в ипостась пока мало известного музыканта. Не было сомнений по этому поводу?
- Я, конечно, не оставляю литературу. И, конечно, такая сентенция существует. Иногда она правомерна, а иногда - совсем нет. Чаще всего раздражает, когда, скажем, актеры начинают петь, музыканты — писать, телеведущие — сочинять. И меня порой это раздражает, но только тогда, когда это сделано плохо. Если опыт успешен, думаешь только: «Какой молодец человек!» В конечном итоге, в контексте русской литературы движение в музыкальном направлении — вещь обычная, традиционная. Лермонтов писал музыку, Грибоедов сочинял совершенно гениальные вальсы, Есенин написал несколько опусов на свои стихи, но они, к сожалению, не сохранились. Это всегда имело место быть. Лев Толстой очень трепетно относился к музыке, и у него есть несколько текстов, связанных с ней напрямую. Популярность тех же шестидесятников связана с тем, что они запели свои песни: Окуджава, например, не самый последний поэт в России... Я бы не сказал, что музыка и литература — такие уж далекие друг от друга вещи. Если бы я ушел в какую-то совершенно другую сферу деятельности, это не было бы уместно, а здесь — я не вижу диссонанса.
- Захар Прилепин и «Элефанк» - долгоиграющий проект или краткосрочный эксперимент?
- Я, конечно, буду смотреть на реакцию. Но по большому счету, это не самое главное. Когда я еще занимался литературой, я всегда отдавал себе отчет, что это такое и что из этого получается, поэтому не жду никакого особенного резонанса, для меня гораздо важнее почувствовать радость, получить удовольствие. Меня это просто «вставляет». Тем более, что литература — личностное занятие, а музыка — всегда сотворчество. Могу сравнить это с тем, как я работал в ОМОНе: для меня это было сотворчеством. Сейчас меня, конечно, в спецподразделение не возьмут в силу определенной репутации, но музыкой заниматься никто не запретит. Я думаю, мы точно запишем еще три альбома, тем более, что мы их уже придумали. И реакция уже есть. Как минимум пять моих знакомых музыкантов высшего класса послушали наши песни и сказали: «Ребята! Это замечательно, и в России такого никто не делает». Повторюсь, это профессиональные люди, и для меня важно мнение такого экспертного сообщества, оно тоже сильно мотивирует, чтобы двигаться дальше.
- Альбом называется «Переворот». Что вы хотите перевернуть?
- Перевороты бывают разные — социальные, политические, культурные, и еще — внутри человека. В этом смысле этот проект - наш личный переворот, которым мы хотим поделиться.
