Вообще пьесу Артура Миллера играют в малом зале Маяковки, где 60 мест. Но в честь Байковского «Цену» перенесли в центр на Страстной, и правильно сделали: 400, а не полсотни человек лицезрели этого уникального артиста. А он не просто уникален — штучный человек, как говорили прежде. Высокий, статный, с невероятно красивым голосом — такие в прежние времена играли благородных отцов. Голос — обворожительный и каждую букву, звук можно не то что слышать, а будто рассматривать. Послужной список Ефима Исааковича таков: Вильнюс — Тбилиси — Ленинград — Москва. Провинциальный актер, потом столичный. В Питере попал в потрясающую компанию корифеев Александринки. У них учился и слову, и жесту и был счастлив окружением. Переехал в Москву по приглашению Андрея Гончарова, у которого играл выдающиеся роли в выдающихся спектаклях.
И вот он выходит в бенефисном спектакле «Цена». Трогательный старый оценщик мебели… Вплывает на сцену, как пароход, но при этом невероятно органичен: всплакнет над старой пластинкой, голос задрожит при воспоминании о дочери, добровольно ушедшей из жизни… Нелепо и смешно хватается как за соломинку за возможность не уйти из квартиры, куда его пригласили оценить старую мебель. Ею завалена вся сцена — стулья, шкафы, столы и арфа. И сверху в металлическую конструкцию тоже ножками кверху вмонтированы стулья — венские, с изящно гнутыми спинками. Жизнь у героев пьесы тоже кувырком: два брата (неудачник, потому что совестливый, и преуспевающий эгоист), жена одного из них пытаются избавиться от родительской мебели, а тут он — еще старее, чем мебель, еврей-оценщик, в прошлом акробат.
— А разве евреи бывают акробатами? — удивляется брат-полицейский.
— Евреи, как мне кажется, были акробатами от начала века, — философски изрекает оценщик.
В постановке Леонида Хейфеца артисты как на ладони — не прикрыты никакими режиссерскими изысками. Подробная психологическая разборка ролей, отлично сыгранных всей командой, предъявляет редкий на сегодняшний день психологический театр. Но в этот вечер окружение играет короля — Ефима Байковского.
Вот он стоит на сцене в окружении партнеров. Держит за руку замечательную Татьяну Аугшкап. Делает залу знак рукой, чтобы перестали хлопать, и своим роскошным глубоким голосом, волнуясь, произносит:
— Я так счастлив… Я играл… По большому счету единственное, что у меня осталось, — это выход к вам.
Он плачет, закрывая глаза ладонью. В этот момент он удивительно похож на старого трагика из прошлого века. Наверное, они были именно такими, как Ефим Байковский. Нахожу его в гримерной, где он сидит усталый, мокрый. Но смеется.
— Ефим Исаакович, сложно вам такую большую роль играть?
— На сцене совсем не сложно. А вот после… На сегодняшний день у меня четыре названия, играю раз девять в месяц. Это серьезная нагрузка, но я справляюсь. И чего я сегодня так волновался? Заметно было?
— Я видела в зале Элину Быстрицкую. Разве вы вместе работали?
— Да, она приехала в Вильнюс, в драматический театр поступать в то время, когда мы там с женой служили. Она так волновалась, но прелестно читала монолог Рашели из «Вассы Железновой». Моя жена Нина (царство ей небесное) в то время играла Таню в «Иркутской истории» и предложила нашему руководству, чтобы Элина вошла во второй состав. Так они вместе и играли. Потом Элина звонила нам на все праздники и каждый раз говорила, что никогда потом уже она не видела такой доброты от артистов. Ну, пошли выпивать!
