- Алексей, кроме горя утраты, ваше письмо на «Эхе Москвы» буквально пронизано то ли злостью, то ли отчаянием. Я имею в виду последнюю его часть, в которой вы просите некоторых своих коллег «не заниматься пиаром в газетах с фальшивыми соболезнованиями и не приходить на похороны».
- Больше всего я в жизни не любил и не люблю, когда люди знают, допустим, что человек тяжело болеет и находится при смерти много месяцев, — и ни разу не появляются с ним рядом. Не только не приезжают, но даже не звонят, не интересуются. А потом начинают давать интервью о том, как они дружили. Мне кажется, это непорядочно. Что есть какие-то вещи безусловные. И если ты врешь о человеке, то не надо рассказывать какой он был прекрасный после смерти — не ври о нем при жизни.
Тем не менее, я не хочу продолжать эту историю. Я искренне сказал то, что думал. Что не мог не сказать. Но это все мелочи. Не мелочи то, что нам звонит огромное количество людей. И очень искренне. Очень по-человечески. И их невероятное большинство. Для нас это очень важно.
- Как прошли последние дни Алексея Юрьевича?
- Мы приехали в Питер где-то в ноябре. Думали, что на несколько дней, но с тех пор практически безвылазно провели все это время в городе. Он очень тяжело, мучительно и долго болел. Он лежал в разных реанимациях. Мне очень важно сказать большое спасибо врачам Военно-медицинской академии. Потому что они молодцы и прекрасные специалисты, которые сделали все, что могли. Просто есть какие-то вещи выше сил человеческих.
- О чем вы разговаривали с отцом эти дни? В тех словах Алексея Юрьевича, которые доносились до нас — и по поводу картины, которая с большим трудом ему давалась, и о ситуации вокруг «Ленфильма» — чувствовалась какая-то свинцовая тяжесть.
- Последний раз, когда я видел его в сознании, он как-то приободрился. Всем казалось, что страшный период позади. Мы вместе создавали письмо Мединскому от общественного совета «Ленфильма» по поводу того, как развивать студию. Что сделано, что не сделано. Что надо сделать. И он участвовал. Говорил, предлагал. Здесь же такое дело — он никогда не хотел никакую студию возглавлять. Просто понимал, что в Петербурге «Ленфильм» должен остаться, как такое культурное сосредоточение. При всех сложностях он верил, что с приходом молодых, другого поколения, это все сбудется. Он верил в это, хотя ему очень тяжело это давалось. Его пытались подкупать в какой-то момент. Пытались угрожать. Но он выстоял, все силы впрыснув в борьбу за «Ленфильм», в работу над картиной.
- И все же ваш последний разговор вряд ли был о «Ленфильме».
- Я как раз уезжал, чтобы представить его ретроспективу. И как-то всем казалось, что все прошло, что все вылечим, что все пойдет на лад. И он говорил о том же: что самое страшное позади. Оказалось, не позади.
- Как мама себя чувствует?
- Конечно, тяжело. Они лет сорок уже вместе. Даже больше.
- Прощание состоится 24-го февраля?
- Да, 24-го в 10 утра прощание на «Ленфильме». Потом в час дня отпевание. В три часа состоятся похороны на Богословском кладбище. Я думаю, что будет очень много наших товарищей, друзей, тех, кто поддерживал отца и нас все эти довольно страшные месяцы.
- Расскажите про последний фильм Алексея Юрьевича. Вы написали, что работа над ним почти завершена?
- Фильм практически готов. Он смонтирован, озвучен. Осталось только сделать перезапись, на это уйдет несколько месяцев, не больше. Фильм, естественно, будет закончен. Здесь не может быть никаких сомнений.
- И каким в итоге будет название?
- «Трудно быть богом»
- То есть Алексей Юрьевич решил вернулся к первоначальному варианту?
- Да-да. Как-то они с Ярмольником и с мамой решили, что «Трудно быть богом» – лучше.
