— Сам я родом из Западного Казахстана, родился в ауле, — рассказывает Эмир. — Затем перебрался в ПГТ — поселок городского типа. Оттуда — в областной центр, где два года работал в театре. А в 2004 году перебрался в Алма-Ату, поступил в Казахскую национальную академию искусств на факультет кино и телевидения.
— Я вычитал в каталоге, что первый раз вы попали на Берлинале студентом «Talent kampus».
— Это был 2007 год, я тогда был студентом четвертого курса. «Talent kampus» — это непрерывные просмотры и мастер-классы, которые проходят во время фестиваля в течение семи дней. На мастер-классы билеты расходились очень быстро, да и мне было гораздо интереснее посмотреть, что интересного показывают на фестивале, так что я выбрал просмотры.
— Судя по рассказу о себе, ваш фильм во многом автобиографичен?
— Отчасти да.
— А история со стаканом, в котором сначала во время медосмотра полоскали причинные места, а потом воду из него обманом заставили выпить главного героя — тоже реальная?
— Я о ней часто слышал и в детстве, и в подростковом возрасте. И каждый раз тот, кто ее рассказывал, говорил, эта история приключилась с другом или давним знакомым. Такие вещи глубоко западают в память, особенно у подростков, потому что, наверное, мало что может быть унизительнее в таком возрасте.
— Если честно, меня весь фильм мучил только один вопрос: почему эти школьники так хорошо выглядят? Все сплошь в модных приталенных костюмах и тонких галстуках.
— Наш российско-немецкий продюсер Анна Качко тоже спрашивала, не будет ли это выглядеть слишком надуманно? Но дело в том, что у нас действительно дети ходят в школу в костюмах.
— А я думал, это художественный прием. Щегольской вид школьников отлично диссонирует с той жестокостью, которую они себе позволяют.
— Я говорил на съемках группе о том, что, несмотря на то что в фильме есть такая неизбежная часть нашей жизни, как насилие, главное — не культивировать его на экране. Делать картину достаточно отстраненной.
— И правда, практически все увечья остались за кадром.
— Мне было важно, чтобы у нас получилось эстетически организованное кино. Чтобы в нем все было в порядке с законами семиотики. Мне задавали вопрос, почему в картине учителя никак не реагируют на то, что происходит за стенами класса. В сценарии было несколько подобных сцен, я их вырезал. Подобные чересчур социальные, бытовые элементы выпали бы из интонации картины, ее стиля.
— Расскажите о своих актерах.
— Всех, кто приехал со мной в Берлин, мы нашли в лучшем случае за месяц, за два до начала съемок. Зато главного героя — в первый же день кастинга. Нашли его в детском доме. Он сирота, парень с очень тяжелой, выстраданной судьбой, но при этом он сумел сохранить духовный облик. Это помогло ему вжиться в роль.
Что касается главного отрицательного героя, то поначалу продюсерам он казался слишком красивым. Наши иностранные партнеры говорили, что зрители не будут его бояться. Но я понимал, что нельзя злодея делать злодеем внешне. В итоге мы гораздо глубже работали над его персонажем. Он обычный школьник, но очень умный, способный парень.
Вообще у нас почти нет профессионалов, все дебютанты. Кроме двух взрослых актеров. Один сыграл следователя, допрашивающего героев после трагического инцидента в школе. Он мой друг и в свою очередь помогал ребятам по актерской части. На мой взгляд, именно поэтому сцена допроса в итоге получилась такой интимной и убедительной. Второй — еще один второстепенный персонаж, Шукан, который собирает со школьников продукты для тюрьмы.
— Надо отдать должное, главные герои у вас крайне харизматичные.
— Я просто очень честно с ними говорил. Говорил о жизни, о подростковом мире, а не о роли. Это им помогало понимать картину, своих персонажей, давало мотивацию мыслить самим. Какие-то вещи они сами предлагали. Часть реплик я просто вытащил из их репетиций. А работали мы таким образом: вначале я давал им сцену, но не целиком, а только очертания, предлагаемые обстоятельства — и не давал текста. Они должны были импровизировать. Так они нарабатывали актерские способности. Затем я говорил: запомните это состояние, когда вы не врете, сейчас я вам дам текст, и вы уже будете работать профессионально: вот эта сцена должна длиться минуту, эта — две. Я мог сказать: «Не ври. Не разводи воду». И это работало.
— То, что вы рассказываете — про ритм, работу с актерами, — довольно зрелые вещи. Кто всему этому научил вас?
— Мне очень хорошо знаком театр. Я сам когда-то снимался в кино и на собственном опыте знаю, как бывает неприятно сниматься в первый раз. У меня есть как минимум один громкий актерский дебют — «Дневной дозор». Я сыграл Тамерлана в начале картины.
— И Тимур Бекмамбетов когда-то начинал с сугубо авторского кино.
— Я тоже хотел снимать рекламу, когда было совсем тяжело. И клипы хотел. И коммерческое кино. Я закончил академию в 2009 году и должен был запуститься с дипломным проектом на «Казахфильме». Приносил сценарий один за другим, но их все отклоняли. И все они носили коммерческий характер. В какой-то момент я почти отчаялся, думал, как же я буду зарабатывать? Но теперь думаю, что все-таки не хочу снимать коммерческое кино. Хотя, как говорят, от тюрьмы и сумы не зарекаются.
А что касается ритма картины, то, конечно, прежде чем снимать, я прочитал достаточно литературы о кино...
— То есть кино снимать учились по книжкам?
— Книги и кино. И философию почитываю на ночь. (Смеется.) Для меня это все едино.
— А какие фильмы повлияли на вас больше всего?
— В этом смысле я не нигилист. Люблю все: от Чаплина до современных молодых режиссеров. Но назвать какие-то конкретные имена мне трудно. Я лучше назову художников. Люблю Мунка, Модильяни, Ван Гога — очень сильно. И мне хотелось, чтобы в картине это чувствовалось.
